— Что натворил? — сердито прорычал Настас.— Спрашиваешь, что он натворил? Такое натворил, что впору с ним и не кланяться! Знаешь старую поговорку: «Осел, когда ему наконец улыбается счастье, идет вдруг плясать на лед и ломает ногу!» Вот так и с твоим Вукадином! Доигрался! Вот тебе и все.
И он рассказал, что и как было.
— А кроме того, есть еще и другие дела,— продолжал Настас,— тоже ни в какие ворота не лезут. Будь он столь же сообразителен и прилежен в работе, как сообразителен и прилежен в накоплении своей мошны, наше вмешательство бы не потребовалось. Но он больше заботится о своей выгоде, чем о чести. Жалуются на него, голубушка, все жалуются. «Отравой», «Хапугой» прозвали; хапает все, что под руку попадет, неудобно даже заступаться за него.
— Ах, дядюшка, умоляю, не оставляйте нас!
— Нет, не могу, пусть делает, что хочет. Заступаться за него, краснеть от стыда не хочу! У меня за спиной сорок лет безупречной и непрерывной службы и, как говорится, в кармане вошь на аркане да блоха на цепи, а как я работал, как копил (спроси свою мать), а он сейчас уже богаче меня, а что будет потом!
Добрый, старый господин Настас не преувеличивал: денежные дела Вукадина шли как нельзя лучше. Денежки у него водились и в сберегательной кассе, и у людей, розданные под проценты, и в мошне. Он уже мог выплачивать собственными деньгами некоторые дотации государственного казначейства, конечно, с известной скидкой. Он поставлял канцелярские товары дешевле других, давал деньги под проценты, а в виде обеспечения накладывал арест на жалованье или брал залог, и у него «в кармане» были все мелкие чиновники. Он сговорился и действовал заодно со служителем Йовой: что удавалось урвать Иове, они делили, а что хапал Вукадин, оставалось только ему, так по крайней мере частенько говорил Иова, жалуясь по секрету своим: «Настоящий разбойник, как бог свят!! Не приведи господь попасть к нему в лапы! И я, как говорится, собаку съел, а он и того больше!»
Все это была чистейшая правда. У Вукадина были и власть и деньги, но в его годы оставаться неуказным казалось ему невыносимым.
Два года подряд, чуть ли не каждый день, разгорались между ним и Дарой ссоры, два года она отчитывала и корила его за совершенную глупость, пеняла ему, что ее уже называют практикантшей, что ей стыдно ходить на свадьбы, славы и прочие увеселения, так как она всюду по рангу последняя. Это и заставило Вукадина в июле 188* года обратиться с прошением об отпуске на десять дней. Получив отпуск, Вукадин уехал в Белград, чтобы самому о себе похлопотать, и не удивительно, ведь давно уже сказано: на чужой лошадке не наездишься!
Приехав в Белград на несколько дней, Вукадин не захотел останавливаться в корчме, где человек подвержен всевозможным искушениям, полагая, что там не место отцу семейства, да и его Дара, как он рассуждал, не заслужила такого отношения, и решил найти кого-нибудь из старых знакомых и поселиться у них.
Давно уже сказано, что человеку лучше не возвращаться туда, откуда он когда-то уехал, ибо он никогда уже не найдет того, что оставил. Почти то же самое случилось и с Вукадином. Когда он спустился в Скадарлию и увидел на улицах чужие, незнакомые лица, его охватило уныние. В доме Мицы Султанши Вукадина встретила веснушчатая немка, с которой ему так и не удалось объясниться, и, только еще раз оглянувшись, он понял, что напрасно входил: на воротах висела жестяная вывеска, и на ней ясно и четко по-сербски было написано: «В этом доме отлично выводят пятна с одежды». Вукадин разыскал только Каю — Старую Симпатию, и то с большим трудом, расспросив о ней на старой квартире. От нее он и услышал подробный отчет обо всем. Савка Бандиска умерла, Пияда Пенсионерка открыла лавочку с каким-то цин-царином, Мица Султанша уехала в провинцию с дочкой — курсисткой, которая, получив назначение на почту, вышла замуж за телеграфиста.
— Вот так-то, господин Вукадин, многое с тех пор переменилось,— сказала Кая — Старая Симпатия.— Ведь и я была замужем, не слышали?
— Нет! — сказал Вукадин.
— Как же, второй раз.
— А где твой муж?
— Хе,— Кая пожала плечами,— а черт его знает, щщщ Не прожили мы и четырех месяцев, как в один прекрасный день он сбежал, захватив с собой все мои сбережения, кольца и стекляшки — совсем по виду бриллиантовые. Оставил меня голую, как перст. Убежал с этой чумой
от первого мужа, с моей падчерицей. Сейчас якобы живет где-то в Валахии, кажется в Турени.
— А чего не подадите на него в суд?
— Пыталась. Переменил, мерзавец, фамилию, сам дьявол его теперь не сыщет... А как вы? Женились? Продвинулись по службе?
— Женился, а по службе не продвинулся.
— Да ну, чего же вы ждете?! Стольких уже повысили!
— Ах, в том-то и дело. Они умеют согнуться и поклониться где надо, я же, как видишь, словно аршин проглотил, а что касается знаний да порядочности, кто об этом, голубушка, нынче спрашивает?! Мой дед еще проглотил этот самый аршин, и с тех пор,— проводит Вукадин аллегорию,— ни один из рода Крклича не умеет и не хочет гнуться до черной земли, а господа этого не любят. Я же, клянусь богом, и не могу и не желаю.
— А сейчас вы зачем приехали?
— Приехал, чтобы малость поспрошать тех, повыше: что они делают со мной, клянусь всевышним господом богом.
— Совершенно правильно! Как говорится: покуда дитя не заплачет, мать не перекрестится.
— Вот это справедливо, госпожа Кая. То же самое и я твержу. Завтра же иду к министру, и, если ничего не добьюсь, мне известно, где газеты оппозиции,— и тогда мы уж потолкуем с этим самым министром.
На другой день Вукадин поднялся ни свет ни заря. Кая отутюжила ему измявшийся черный костюм. Вукадин принарядился, и никто бы не сказал, что это практикант, напротив, всякий бы побился об заклад, что он если не окружной начальник, то во всяком случае его помощник.
Лето было в разгаре, стояла нестерпимая июльская жара; Вукадин, в высоком воротничке, да еще на номер меньше, весь красный и от жары и из-за тесного воротничка, шагал по Теразии, привлекая внимание прохожих своим черным вечерним костюмом и солидной, полной достоинства осанкой. В' министерской приемной он застал уже много посетителей. Некоторые, перезнакомившись,
беседовали о совершенно посторонних предметах; кое-кто сидел молча с завернутым в носовой платок прошением; некоторые, менее выдержанные, не в силах усидеть на месте, расхаживали по приемной и нервно курили, а по тому, как держались эти люди, было видно, что они мысленно повторяют все то, что задумали выложить министру, если их пустят, но лишь стоило войти посетителю более изысканного вида, как они тотчас прятали цигарку за спину, кланялись, а потом спрашивали, что за человек, с которым они только что здоровались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51