Только поглядим, что скажет газда Радойко, когда я ему расскажу, как его дочь, точно швабская девка, на парней заглядывается! Начинаешь точь-в-точь, как тетка Цайка.
— Эх, мужик сиволапый, так тебе и надо! — бросила Кайчица и, рассердившись, ушла во двор.
Последнее было больнее всего; больнее, чем если бы ему надавал пощечин весь Левакский уезд. И Вукадин почувствовал, что все рухнуло, что в городе ему нет больше места и что недолго уж ему придется есть хлеб из этих печей. Он шил и раздумывал, что делать, куда податься? И твердо решил уйти, а куда — будет видно. Здесь он не останется, уйдет, да подальше, чтобы, как говорится, даже костей его ворон сюда не занес!
Да, он мог сказать вместе с поэтом: «Все прошло, что было мило!»
ГЛАВА ПЯТАЯ
В ней описывается, как Вукадин решил переменить ремесло и попытать счастья на других путях-дорогах. Тут же выявляются у Вукадина первые симптомы жажды к науке, после того как Йовица Чапкун открыл ему умственное око
С того самого злосчастного дня Вукадин уже не прежний Вукадин. Хозяин просто не узнавал его и тщетно старался загладить неприятные воспоминания, тем более что поведение приказчика приносило ему убытки. Ибо, хотя хозяин изобличил его публично — как уже известно читателям — и даже всенародно покарал за обвес, все-таки ему было досадно, что Вукадин впал в другую крайность, то есть взвешивал так точно, словно собрался на богомолье в святую землю — и сейчас подавал за упокой души своего усопшего родителя.
— Тебе просто бесполезно говорить,— не раз отчитывал его газда Милисав с глазу на глаз.— Там, где* я предлагаю ущипнуть шерстинку, ты сдираешь всю шкуру! Проку от этого не будет! Нету, братец, у тебя сноровки! Надо понемногу, незаметно. Ягодка за ягодкой — вот и кузовок; камушек за камушком — вот и теремок! У каждого понемножку, ему не в убыток, не заметит даже, а нам немалая прибыль! А ты крадешь, словно государству поставляешь! Одно дело, братец милый, государственное, а другое — частное! Частное лицо, когда ему что на весы кладешь, во псе глаза смотрит, а когда государству отвешиваешь — приготовь для приемочной комиссии хороший кусок мяса на вертеле, и ладно — делай, ежели вздумается, хоть из драхмы окку! Выходит, это вещи разные! Ибо если у государства не хапнешь ты,- хапнет другой, так лучше уж ты, чем другой.
Но все было тщетно. Газда Милисав безвозвратно утерял своего Вукадина. А между тем он и сам в душе сознава что не может тягаться с превзошедшим его учеником. Умудренный опытом, Вукадин стал холоден и официален. На выручку ему наплевать, словно он не торговец, а какой почтальон. Клиентов больше и не зазывает, не заманивает, не провожает их так любезно, как бывало. Смотрит волком, пререкается даже с хозяином, а уж о покупателях и говорить нечего, просто-напросто разгоняет. Газда Милисав нет-нет и услышит, как кто-нибудь из клиентов кинет: «Ну, брат, ты не один лавочник в городе!» — и уходит из магазина.
— А не износится? — спросит покупательница.
— И ты, милая, износишься!
— А нет ли чего получше? — спросит другой покупатель.
— Нет ни лучшего, ни худшего; тоже нашелся наилучший клиент! — не глядя бросит Вукадин.
— Знаешь, ситец у тебя хорош,— заметит молодуха,— мне нравится, только вот здесь цветочки зеленые, а здесь желтые.
Вукадин раздраженно прервет ее и скажет, что, если она так хорошо разбирается в красках, пусть сама и красит.
Покупательница выбегает из лавки, а газда Милисав бледнеет, зеленеет и только глаза на него таращит.
— Слушай, парень,— сказал ему хозяин незадолго до петрова дня,— так, как ты начал, дай боже дотянуть тебе у меня до святого Георгия.
— Упаси бог и до святого Дмитрия!.. Какой уж тут Георгий!
— Прогоню горе-бездельника... Мне нужен работник! Ого! С приказчиками проще простого, уж этого зелья хоть отбавляй!
— А зачем меня гнать! Сам уйду, сам пришел, сам и уйду! Думаешь, трудно найти хозяина? Ведь вас что навоза!
Вот так они теперь частенько препирались. И подобные сценки между хозяином и приказчиком участились после двух полученных Вукадином затрещин, особенно со времени последней, за которую ни Тасица, ни Васица не удосужились отомстить. Хозяин грозится прогнать, а Вукадин грозится уйти и требует расчет.
Газда Милисав остывал, становился покладистей и принимался убеждать Вукадина, но тот стоял на своем. Вот так изо дня в день и откладывалась выплата
438
жалованья и уход. А перед преображением Вукадин снова нагрубил хозяину и уже решительно потребовал расчет.
К тому времени он надумал, куда уйти, знал, что будет делать, и ничто больше не могло его удержать. А путь и цель указал ему его же товарищ Йовица, которого газда Милисав недавно нанял.
Как-то раз Йовица и Вукадин сидели на пороге и шили. Тень протянулась уже до середины улицы, которая была полна народу.
Оживленно разговаривая, мимо проходила компания молодых людей. Вукадин не раз видел их в эту пору дня, но ему, поглощенному своими несчастьями, долго не приходило в голову спросить, кто они и что.
Обычно они шли, заняв пол-улицы, и громко гомонили. Все были в широкополых шляпах, с взлохмаченными длинными волосами. По дороге они всегда оживленно беседовали и спорили; не теряя времени даром, разрешали всякие научные вопросы. Охотнее всего дискутировались темы об идеализме и реализме; в большинстве это были сторонники последнего — реализма в науке и в жизни.
Однажды они остановились перед лавкой газды Мили-сава и заспорили.
— Ах, да что ты мне городишь! — говорил белокурый.— Ведь это возвышенно... величественно!
— Разве это возвышенно? — заступая ему дорогу, сказал другой, взъерошенный, в широкополой шляпе, с поднятым воротником пальто.
— Да, это величественно! — повторил белокурый.
— Подумаешь! Значит, это величественно:
Весь мир, вселенная дрожит! и, ну... как там дальше...
И коль захочет промысл вечный, Его в горсть пепла обратит! —
закончил блондин.
— Хорошо... отлично...— сказал лохматый.— А теперь вскроем это ножом современной критики и проанализируем.
— Но что тут анализировать,— не соглашался белокурый, который явно не любил дискутировать,— когда этому уже вынесен приговор?!
— Кто вынес приговор? Я еготю крайней мере еще не выносил.
— Ах, да что ты! Не о тебе речь. Приговор вынес Андреевич 1 в своих «Эстетических отрывках». Да! Это авторитет!
— Послушайте, пожалуйста, какую чушь несет этот болван,— обратился лохматый к остальным (компания все еще стояла перед лавкой газды Милисава, а у ворот вязала чулок Кайчица и переглядывалась с одним из компании, которого, казалось, совершенно не интересовал научный диспут).— Поглядите-ка на него, пожалуйста! В девятнадцатом столетии он ссылается на авторитеты!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— Эх, мужик сиволапый, так тебе и надо! — бросила Кайчица и, рассердившись, ушла во двор.
Последнее было больнее всего; больнее, чем если бы ему надавал пощечин весь Левакский уезд. И Вукадин почувствовал, что все рухнуло, что в городе ему нет больше места и что недолго уж ему придется есть хлеб из этих печей. Он шил и раздумывал, что делать, куда податься? И твердо решил уйти, а куда — будет видно. Здесь он не останется, уйдет, да подальше, чтобы, как говорится, даже костей его ворон сюда не занес!
Да, он мог сказать вместе с поэтом: «Все прошло, что было мило!»
ГЛАВА ПЯТАЯ
В ней описывается, как Вукадин решил переменить ремесло и попытать счастья на других путях-дорогах. Тут же выявляются у Вукадина первые симптомы жажды к науке, после того как Йовица Чапкун открыл ему умственное око
С того самого злосчастного дня Вукадин уже не прежний Вукадин. Хозяин просто не узнавал его и тщетно старался загладить неприятные воспоминания, тем более что поведение приказчика приносило ему убытки. Ибо, хотя хозяин изобличил его публично — как уже известно читателям — и даже всенародно покарал за обвес, все-таки ему было досадно, что Вукадин впал в другую крайность, то есть взвешивал так точно, словно собрался на богомолье в святую землю — и сейчас подавал за упокой души своего усопшего родителя.
— Тебе просто бесполезно говорить,— не раз отчитывал его газда Милисав с глазу на глаз.— Там, где* я предлагаю ущипнуть шерстинку, ты сдираешь всю шкуру! Проку от этого не будет! Нету, братец, у тебя сноровки! Надо понемногу, незаметно. Ягодка за ягодкой — вот и кузовок; камушек за камушком — вот и теремок! У каждого понемножку, ему не в убыток, не заметит даже, а нам немалая прибыль! А ты крадешь, словно государству поставляешь! Одно дело, братец милый, государственное, а другое — частное! Частное лицо, когда ему что на весы кладешь, во псе глаза смотрит, а когда государству отвешиваешь — приготовь для приемочной комиссии хороший кусок мяса на вертеле, и ладно — делай, ежели вздумается, хоть из драхмы окку! Выходит, это вещи разные! Ибо если у государства не хапнешь ты,- хапнет другой, так лучше уж ты, чем другой.
Но все было тщетно. Газда Милисав безвозвратно утерял своего Вукадина. А между тем он и сам в душе сознава что не может тягаться с превзошедшим его учеником. Умудренный опытом, Вукадин стал холоден и официален. На выручку ему наплевать, словно он не торговец, а какой почтальон. Клиентов больше и не зазывает, не заманивает, не провожает их так любезно, как бывало. Смотрит волком, пререкается даже с хозяином, а уж о покупателях и говорить нечего, просто-напросто разгоняет. Газда Милисав нет-нет и услышит, как кто-нибудь из клиентов кинет: «Ну, брат, ты не один лавочник в городе!» — и уходит из магазина.
— А не износится? — спросит покупательница.
— И ты, милая, износишься!
— А нет ли чего получше? — спросит другой покупатель.
— Нет ни лучшего, ни худшего; тоже нашелся наилучший клиент! — не глядя бросит Вукадин.
— Знаешь, ситец у тебя хорош,— заметит молодуха,— мне нравится, только вот здесь цветочки зеленые, а здесь желтые.
Вукадин раздраженно прервет ее и скажет, что, если она так хорошо разбирается в красках, пусть сама и красит.
Покупательница выбегает из лавки, а газда Милисав бледнеет, зеленеет и только глаза на него таращит.
— Слушай, парень,— сказал ему хозяин незадолго до петрова дня,— так, как ты начал, дай боже дотянуть тебе у меня до святого Георгия.
— Упаси бог и до святого Дмитрия!.. Какой уж тут Георгий!
— Прогоню горе-бездельника... Мне нужен работник! Ого! С приказчиками проще простого, уж этого зелья хоть отбавляй!
— А зачем меня гнать! Сам уйду, сам пришел, сам и уйду! Думаешь, трудно найти хозяина? Ведь вас что навоза!
Вот так они теперь частенько препирались. И подобные сценки между хозяином и приказчиком участились после двух полученных Вукадином затрещин, особенно со времени последней, за которую ни Тасица, ни Васица не удосужились отомстить. Хозяин грозится прогнать, а Вукадин грозится уйти и требует расчет.
Газда Милисав остывал, становился покладистей и принимался убеждать Вукадина, но тот стоял на своем. Вот так изо дня в день и откладывалась выплата
438
жалованья и уход. А перед преображением Вукадин снова нагрубил хозяину и уже решительно потребовал расчет.
К тому времени он надумал, куда уйти, знал, что будет делать, и ничто больше не могло его удержать. А путь и цель указал ему его же товарищ Йовица, которого газда Милисав недавно нанял.
Как-то раз Йовица и Вукадин сидели на пороге и шили. Тень протянулась уже до середины улицы, которая была полна народу.
Оживленно разговаривая, мимо проходила компания молодых людей. Вукадин не раз видел их в эту пору дня, но ему, поглощенному своими несчастьями, долго не приходило в голову спросить, кто они и что.
Обычно они шли, заняв пол-улицы, и громко гомонили. Все были в широкополых шляпах, с взлохмаченными длинными волосами. По дороге они всегда оживленно беседовали и спорили; не теряя времени даром, разрешали всякие научные вопросы. Охотнее всего дискутировались темы об идеализме и реализме; в большинстве это были сторонники последнего — реализма в науке и в жизни.
Однажды они остановились перед лавкой газды Мили-сава и заспорили.
— Ах, да что ты мне городишь! — говорил белокурый.— Ведь это возвышенно... величественно!
— Разве это возвышенно? — заступая ему дорогу, сказал другой, взъерошенный, в широкополой шляпе, с поднятым воротником пальто.
— Да, это величественно! — повторил белокурый.
— Подумаешь! Значит, это величественно:
Весь мир, вселенная дрожит! и, ну... как там дальше...
И коль захочет промысл вечный, Его в горсть пепла обратит! —
закончил блондин.
— Хорошо... отлично...— сказал лохматый.— А теперь вскроем это ножом современной критики и проанализируем.
— Но что тут анализировать,— не соглашался белокурый, который явно не любил дискутировать,— когда этому уже вынесен приговор?!
— Кто вынес приговор? Я еготю крайней мере еще не выносил.
— Ах, да что ты! Не о тебе речь. Приговор вынес Андреевич 1 в своих «Эстетических отрывках». Да! Это авторитет!
— Послушайте, пожалуйста, какую чушь несет этот болван,— обратился лохматый к остальным (компания все еще стояла перед лавкой газды Милисава, а у ворот вязала чулок Кайчица и переглядывалась с одним из компании, которого, казалось, совершенно не интересовал научный диспут).— Поглядите-ка на него, пожалуйста! В девятнадцатом столетии он ссылается на авторитеты!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51