Он стал запинаться, отвечая урок, все труднее ему было получать хорошие отметки, но все-таки он их получал. Выклянчит у одного-двух преподавателей пятерки, а потом уже ссылается на них, как на заслуженные, требуя, чтоб и по другим предметам ему ставили такие же отметки, дабы не портить прежние и не потерять стипендию. Что оставалось делать преподавателям, как не ставить Вукадину хорошие отметки,— он же бедняк, да еще в услужении, и прежде учился хорошо,— так или иначе, но кое-как он все-таки переполз в третий класс.
В третьем классе дело пошло еще хуже. Науки его больше не интересовали и, покуда он резонерствовал об искусстве и необходимости изучения некоторых предметов, его опережали младшие; таких оказалось немало, а вокруг него стали группироваться великовозрастные средние и худшие ученики из бедняков. Вукадин стал их вожаком. После первой же четверти его лишили стипендии и теперь у него был только заработок да капиталец, запрятанный в сумке, поясе и куртке. В школу он начал являться с опозданием, уроки отвечал кое-как, отговариваясь занятостью, весь год получал плохие отметки и в старший класс перешел с переэкзаменовками.
Это весьма обеспокоило Вукадина, он решил перевестись в другую гимназию, пешком отправился в Белград и там поступил в четвертый класс гимназии.
В четвертом классе Вукадин занимался и вел себя еще хуже. Одни предметы он не считал нужным учить, другие — давались слишком трудно, третьи — не умели
как следует растолковать сами наставники — в общем, в четвертом классе дело пошло совсем туго. И не удивительно, ведь ему уже было двадцать лет, и он как-то отупел. От прежней смекалки не осталось и следа, к тому же он начал понемногу попивать ракию и, вероятно, поэтому стал угрюмым пессимистом; повсюду чудились одни несправедливости, особенно по отношению к нему. Не в силах больше терпеть эти несправедливости как к себе, так и к товарищам, он стал вступаться за них, протестовать и пререкаться с преподавателями. Сидел он на последней парте вместе с четырьмя такими же, как и он, по возрасту и способностям. Оттуда постоянно раздавалось какое-то жужжание или слышался разговор, а когда преподаватель вызывал кого-нибудь из великовозрастных, ни один не мог ответить урока. Все это были старые матадоры, которые старались заслужить хорошую отметку не толковым ответом, а мольбами да поблажками. Иногда они даже не выходили к доске, а, взлохмаченные и сонные, приподнимались из-за парты и заявляли, что не знают. Вукадин попытался как-то раз поступить так же, но преподаватель заставил его выйти.
— Хочу, чтобы ты попотел немного! — прикрикнул он на него.
Вукадин подошел к доске, взял мел, губку, откашлялся и слегка склонился, чтобы выслушать задание. Преподаватель продиктовал. Вукадин написал и уставился в доску.
— Ну, Вукадин, решай,— сказал преподаватель. Вукадин молчал, пощипывая губку.
— Не тереби губку, Вукадин; это казенная вещь, Вукадин; подумай, Вукадин,— сказал преподаватель.
Вукадин еще раз откашлялся и снова принялся теребить губку.
— Ну, Вукадин, чего стал, как ледащий конь! Ты молчишь, я молчу, этак весь класс уснет! Ну? Знаешь или нет? — допытывался преподаватель.
— Не знаю,— сквозь зубы процедил Вукадин.
— А почему, голубчик?
— В услужении я, господин преподаватель... сухой корки три дня во рту не было, — выпалил Вукадин и согнулся еще ниже.
— Эх, братец! Тяжко тебе от математики, а математике от тебя. В самом деле/ну что ты за осел, ведь тебя, голубчик, даже дети перегнали! — с укором промолвил преподаватель и назвал имена нескольких учеников.
— Легко им, господин преподаватель,— возразил By-
— Погляди на себя, ведь ты уже взрослый человек! Почему не учишься?
— Нет у меня, господин преподаватель, способностей к алгебре! — отрезал Вукадин.
— У тебя ни к чему, кажется, нет способностей,— возразил преподаватель, посмотрев его отметки по другим предметам.— Гляди-ка: одни двойки да колы! Хоть бы математику учил — такой легкий и увлекательный предмет! Подумать только, каких необыкновенных изобретений добились западные народы благодаря математике! Да в конце концов я ведь не требую от тебя, слава богу, чтобы ты отыскал квадратуру круга, но задачу, урок, полагаю, можешь усвоить?! Такой простой и увлекательный предмет!! И необходим, просто как воздух необходим любому сословию.
Вукадин молча уставился в пол.
— А не можешь учиться, займись ремеслом или ступай торговать — для трудолюбивого человека дороги всюду открыты.
— Нету капитала, господин преподаватель,— отозвался Вукадин.
— Нет капитала?! Так его у тебя ни в кошельке, ни в голове нет, о чем же ты думаешь?! — вспылил преподаватель.— Математику, математику денно и нощно учи, братец* мой, чтоб не остаться тебе и с глазами слепым. Ступай в жандармы, если не желаешь учиться, хочешь остаться навеки ослом!
— Эх, бедняк и богу в тягость, а своим и подавно,— заметил Вукадин.
— А ежели ты бедняк, старайся, учись! — выходя из себя, крикнул преподаватель.— Пошел вон на место, лодырь!
— Клянусь богом, мой дед прожил и без алгебры! — заносчиво бросил Вукадин и хватил об пол мелом.
За грубость на уроке Вукадина вызвали на педагогический совет. Все были поражены его дерзостью и приговорили его к пяти дням карцера. Наказание он должен был отбывать со следующего дня. Вукадин явился наутро, готовый к отсидке, и когда его вызвал наставник, направился из класса с книгами, кожаной сумкой и гуслями.
— Что это у тебя, Вукадин?— удивленно спросил наставник, не понимая, зачем он так нагрузился.
— Харч, господин преподаватель! Бедняцкая еда: хлеб
да малость порею! Осужден я невинно к пяти дням карцера!
— Хорошо, хорошо,— прервал его наставник,— а зачем тебе гусли?
— Чтобы петь о содеянной мне, бедняку, господами преподавателями несправедливости и обиде,— промолвил Вукадин и вызывающе выставил вперед правую ногу и выпятил грудь.
— Как ты смеешь,— тихо прошипел наставник,— являться сюда с гуслями, это не монастырь и не ярмарка, а школа, Вукадин!
— А я, ей-богу, господин наставник, не могу повесить себе на шею швабский рояль, а так уж, по-бедняцки, гусли.
— Да что тебе втемяшилось в голову, при чем тут гусли, чтоб я не видел здесь никаких гуслей!
— А мне, господин наставник, из истории известно, что гусли спасли сербский народ и что их боятся только угнетатели, изменники да тираны.
— Правильно! — послышались одобрительные возгласы с последней парты; Вукадинова компания, вопреки обыкновению, не спала и внимательно следила за вспыхнувшими между наставником и Вукадином перекорами. К ней присоединились ученики с других парт, со всех сторон неслось: «Правильно!», поднялся такой крик и грохот, что наставнику пришлось покинуть класс, а ученики торжествовали, восторгались смелостью Вукадина и готовы были идти за него в огонь и в воду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
В третьем классе дело пошло еще хуже. Науки его больше не интересовали и, покуда он резонерствовал об искусстве и необходимости изучения некоторых предметов, его опережали младшие; таких оказалось немало, а вокруг него стали группироваться великовозрастные средние и худшие ученики из бедняков. Вукадин стал их вожаком. После первой же четверти его лишили стипендии и теперь у него был только заработок да капиталец, запрятанный в сумке, поясе и куртке. В школу он начал являться с опозданием, уроки отвечал кое-как, отговариваясь занятостью, весь год получал плохие отметки и в старший класс перешел с переэкзаменовками.
Это весьма обеспокоило Вукадина, он решил перевестись в другую гимназию, пешком отправился в Белград и там поступил в четвертый класс гимназии.
В четвертом классе Вукадин занимался и вел себя еще хуже. Одни предметы он не считал нужным учить, другие — давались слишком трудно, третьи — не умели
как следует растолковать сами наставники — в общем, в четвертом классе дело пошло совсем туго. И не удивительно, ведь ему уже было двадцать лет, и он как-то отупел. От прежней смекалки не осталось и следа, к тому же он начал понемногу попивать ракию и, вероятно, поэтому стал угрюмым пессимистом; повсюду чудились одни несправедливости, особенно по отношению к нему. Не в силах больше терпеть эти несправедливости как к себе, так и к товарищам, он стал вступаться за них, протестовать и пререкаться с преподавателями. Сидел он на последней парте вместе с четырьмя такими же, как и он, по возрасту и способностям. Оттуда постоянно раздавалось какое-то жужжание или слышался разговор, а когда преподаватель вызывал кого-нибудь из великовозрастных, ни один не мог ответить урока. Все это были старые матадоры, которые старались заслужить хорошую отметку не толковым ответом, а мольбами да поблажками. Иногда они даже не выходили к доске, а, взлохмаченные и сонные, приподнимались из-за парты и заявляли, что не знают. Вукадин попытался как-то раз поступить так же, но преподаватель заставил его выйти.
— Хочу, чтобы ты попотел немного! — прикрикнул он на него.
Вукадин подошел к доске, взял мел, губку, откашлялся и слегка склонился, чтобы выслушать задание. Преподаватель продиктовал. Вукадин написал и уставился в доску.
— Ну, Вукадин, решай,— сказал преподаватель. Вукадин молчал, пощипывая губку.
— Не тереби губку, Вукадин; это казенная вещь, Вукадин; подумай, Вукадин,— сказал преподаватель.
Вукадин еще раз откашлялся и снова принялся теребить губку.
— Ну, Вукадин, чего стал, как ледащий конь! Ты молчишь, я молчу, этак весь класс уснет! Ну? Знаешь или нет? — допытывался преподаватель.
— Не знаю,— сквозь зубы процедил Вукадин.
— А почему, голубчик?
— В услужении я, господин преподаватель... сухой корки три дня во рту не было, — выпалил Вукадин и согнулся еще ниже.
— Эх, братец! Тяжко тебе от математики, а математике от тебя. В самом деле/ну что ты за осел, ведь тебя, голубчик, даже дети перегнали! — с укором промолвил преподаватель и назвал имена нескольких учеников.
— Легко им, господин преподаватель,— возразил By-
— Погляди на себя, ведь ты уже взрослый человек! Почему не учишься?
— Нет у меня, господин преподаватель, способностей к алгебре! — отрезал Вукадин.
— У тебя ни к чему, кажется, нет способностей,— возразил преподаватель, посмотрев его отметки по другим предметам.— Гляди-ка: одни двойки да колы! Хоть бы математику учил — такой легкий и увлекательный предмет! Подумать только, каких необыкновенных изобретений добились западные народы благодаря математике! Да в конце концов я ведь не требую от тебя, слава богу, чтобы ты отыскал квадратуру круга, но задачу, урок, полагаю, можешь усвоить?! Такой простой и увлекательный предмет!! И необходим, просто как воздух необходим любому сословию.
Вукадин молча уставился в пол.
— А не можешь учиться, займись ремеслом или ступай торговать — для трудолюбивого человека дороги всюду открыты.
— Нету капитала, господин преподаватель,— отозвался Вукадин.
— Нет капитала?! Так его у тебя ни в кошельке, ни в голове нет, о чем же ты думаешь?! — вспылил преподаватель.— Математику, математику денно и нощно учи, братец* мой, чтоб не остаться тебе и с глазами слепым. Ступай в жандармы, если не желаешь учиться, хочешь остаться навеки ослом!
— Эх, бедняк и богу в тягость, а своим и подавно,— заметил Вукадин.
— А ежели ты бедняк, старайся, учись! — выходя из себя, крикнул преподаватель.— Пошел вон на место, лодырь!
— Клянусь богом, мой дед прожил и без алгебры! — заносчиво бросил Вукадин и хватил об пол мелом.
За грубость на уроке Вукадина вызвали на педагогический совет. Все были поражены его дерзостью и приговорили его к пяти дням карцера. Наказание он должен был отбывать со следующего дня. Вукадин явился наутро, готовый к отсидке, и когда его вызвал наставник, направился из класса с книгами, кожаной сумкой и гуслями.
— Что это у тебя, Вукадин?— удивленно спросил наставник, не понимая, зачем он так нагрузился.
— Харч, господин преподаватель! Бедняцкая еда: хлеб
да малость порею! Осужден я невинно к пяти дням карцера!
— Хорошо, хорошо,— прервал его наставник,— а зачем тебе гусли?
— Чтобы петь о содеянной мне, бедняку, господами преподавателями несправедливости и обиде,— промолвил Вукадин и вызывающе выставил вперед правую ногу и выпятил грудь.
— Как ты смеешь,— тихо прошипел наставник,— являться сюда с гуслями, это не монастырь и не ярмарка, а школа, Вукадин!
— А я, ей-богу, господин наставник, не могу повесить себе на шею швабский рояль, а так уж, по-бедняцки, гусли.
— Да что тебе втемяшилось в голову, при чем тут гусли, чтоб я не видел здесь никаких гуслей!
— А мне, господин наставник, из истории известно, что гусли спасли сербский народ и что их боятся только угнетатели, изменники да тираны.
— Правильно! — послышались одобрительные возгласы с последней парты; Вукадинова компания, вопреки обыкновению, не спала и внимательно следила за вспыхнувшими между наставником и Вукадином перекорами. К ней присоединились ученики с других парт, со всех сторон неслось: «Правильно!», поднялся такой крик и грохот, что наставнику пришлось покинуть класс, а ученики торжествовали, восторгались смелостью Вукадина и готовы были идти за него в огонь и в воду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51