то пару чулок и паголенки, то кадушечку каймака и окорочок, а раза три по восемь грошей. От остальных же
родственников ничего хорошего он не видел, ни от братьев, ни от дядьев; да и встречались они редко. Один только раз, когда Вукадин был учеником, его посетил дядя. Случилось это спустя полгода, как он отбился от своих. Дядя нашел его заросшим до ужаса, с диким колтуном на голове.
Последний раз стригла его мать в; теле. Дядя повел в парикмахерскую.
— Бог на помощь, мастер, нельзя ли из обезьяны сделать человека? — спросил дядя, входя в цирюльню.
— Можно, газда, прошу, садитесь! — сказал парикмахер, берясь за бритву и салфетку, чтобы обвязать ему шею.
— Да не меня, а эту вот обезьяну, что за мной идет, племянника моего горемычного! Постриги его, если можно.
— Можно, можно! Так все сделаю, что он отсюда выйдет ни дать ни взять офицерский сынок.
— Ну, ну, в добрый час! Знаешь, сирота он, сидит у меня на шее. Остриг бы ты его, не бесплатно, конечно! А почем берешь?
Парикмахер назвал цену. Торговались долго,—дядя уверял, что это «много за ребенка», а парикмахер в свою очередь, что у ребенка большая голова и работы больше, чем над пинчером господина аптекаря Цибулки, за которого он брал десять грошей; наконец сошлись на гроше. Парикмахер согласился стричь только «ради богоугодного дела» и дядя Вукадина — платить тоже только «ради богоугодного дела».
— Эй, ну-ка,— сказал брадобрей ученику,— покажи, что ты умеешь. Это он первый раз клиента стрижет! — заметил с удовольствием мастер и подал знак ученику; тот посадил Вукадина на стул и спросил:
— Прошу, как изволите?
— По-господски! — сказал Вукадин, сжимая в руке феску.
— Наголо,— сказал дядя,— пусть хоть на год хватит.
— Значит, оболванить! — сказал парикмахер.
Пока ученик стриг Вукадина, дядя разговорился с мастером. Рассказал о своем мягком и чувствительном сердце, о том, сколько ему стоит братов сын, которого сейчас стригут, потом заплатил грош, спросил, все ли в порядке, и, заметив, что он не охотник до дармовщины, потому что за всякую работу нужно честно и полностью расплачиваться, ушел.
Это единственное благодеяние своей многочисленной родни крепко запомнилось Вукадину, тем более что оно нышло ему боком, ибо, когда он появился на улице эдак «лесенкой» подстриженный, ему не давали прохода в течение нескольких дней. Каждый обязательно спрашивал Вукадина, кто его так оболванил, каждый, Вукадину в обиду, дурно отзывался о работе мастера.
А подобные воспоминания едва ли могли укрепить родственные узы.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В ней читатель увидит, что можно всего добиться при наличии сильной воли и еще более сильной жажды знаний
— Вот тебе, держи,— сказал газда Милисав Вукадину,— если уж так пристал и не желаешь слушаться. Но придет время, и ты жестоко раскаешься, скажешь: «Эх, какой же я осел, что не послушался своего друга и, можно сказать, второго отца, Милисава!»
— Не могу я иначе,— мялся Вукадин, вертя в руках шапку,— и давать мне сейчас советы — напрасный труд; тянет меня, гонит туда... и... мне кажется, что раскаиваться не буду. Тянет меня к книге, к учению, нет, не раскаюсь.
— Клянусь богом, раскаешься,— настаивал хозяин, расплачиваясь с ним,— запомни хорошенько, что я сейчас скажу! Нет ничего почетнее торгового дела и нет ничего, так сказать, выгодней и приятней!.. А ты проворен и смекалист; умеешь и привлечь клиента, и продать, словно в тебе течет кровь торговца, а не крестьянина.
— Ладно... спасибо вам на добром слове,— сказал Вукадин,— но меня тянет туда.
— А я хотел с тобой по чистой совести обойтись, честно. Еще бы несколько лет, и взял бы тебя компаньоном... и как бы пошла у нас торговля, ей-ей! Ведь ежели, скажем, прозеваю я, не прозеваешь ты, а что пропустишь ты, не пропущу я. И, клянусь богом, ты здорово набил руку в нашем деле, я бы тебя не променял и на десять евреев! Однако... ты подумай, поразмысли...
— Думал я уже достаточно,— пробормотал Вукадин, нахлобучил шапку на голову и сгреб деньги в небольшую кожаную сумку, которую всегда носил под курткой.
— Что ж... воля твоя... ради твоей же пользы говорю, мне, пожалуй, все едино.
— Ну, до свиданья, газда.
— Подумай же! — продолжал настаивать Милисав.— Ну, чего тебе еще надо, будешь моим компаньоном, а если уж на то пошло, можем и породниться. Есть у меня родственница... и лицом пригожа, а что касается мужа и семьи, душу отдаст. Впрочем, слава богу, глаза у тебя есть, не слепой, сам увидишь! Товар первосортный, сам за себя говорит! Неужто ремесленник ремесленника обманет?! Хозяйка такая, что лучше быть не может, да и хорошие деньги мужу принесет. Все наличными, в надежных облигациях! Ведь ты человек, так сказать, торгового сословия, и не к лицу тебе брать жену бесприданницу, в одной, как говорится, рубашке, потому одно дело чиновник, а совсем иное торговец! Чиновник знает свое «двадцать шестое», и баста; а у тебя сбережения, и еще накопишь, да жена принесет в приданое деньги, ведь облигации все равно что наличные; я не смогу расплатиться, ты расплатишься... И наилучшим образом войдешь со мной в компанию, поначалу из третьей доли, а потом, господи благослови, и на половинных началах!.. Ну?..
— Я уже решил! — сказал Вукадин.
— Добро, воля твоя! Только помни, ты молод, людей еще не знаешь, а проходимцев на свете немало!
— Ну... ладно... прощайте, газда,— сказал Вукадин и поцеловал ему руку.
— До свидания, раз уж ты так уперся! А куда полагаешь двинуться?
— В Крагуевац,— буркнул Вукадин,— либо в Белград.
— Что ж, счастливого пути. Ежели передумаешь... так ко мне... по старому знакомству.
— Конечно, прощайте! — сказал Вукадин и ушел.
— Прощай! — промолвил Милисав, глядя ему вслед. Итак, Вукадин двинулся в путь к храму науки. Исстари известно, спрос не беда, потому Вукадин, не щадя сил, постарался обо всем расспросить. Он обратился к одному из студентов, которые вызвали в нем ненависть к игле и порогу лавки и любовь к скамье и книге, поведал ему, что хочет продолжить учение, и попросил растолковать, куда надо идти и к кому.
— А чему бы тебе хотелось учиться? — спросил его тот.
— Праву, а там что бог даст; адвокатство мне что-то но душе! — сказал Вукадин.
— А где ты учился, что кончил?
— Клянусь богом, знаю все, что слышал от Еротия, моего учителя. А потом учился ремеслу; знаю портняжное и бакалейное!
— А почему бросил ,ремесло?
— Невмоготу стало! Влечет сердце к книге. И сейчас либо книгу давай, либо ничего не надо! Сердце мне подсказывает, что в этом я преуспею больше, чем где бы то ни было!
А кроме того, по правде говоря, не подхожу я моему газде Милисаву. Вот как,— и он показал на горло,— я сыт его жульничеством, и ну, просто не могу, брат, смотреть, как обманывают и обирают бедного горемыку-крестьянина!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
родственников ничего хорошего он не видел, ни от братьев, ни от дядьев; да и встречались они редко. Один только раз, когда Вукадин был учеником, его посетил дядя. Случилось это спустя полгода, как он отбился от своих. Дядя нашел его заросшим до ужаса, с диким колтуном на голове.
Последний раз стригла его мать в; теле. Дядя повел в парикмахерскую.
— Бог на помощь, мастер, нельзя ли из обезьяны сделать человека? — спросил дядя, входя в цирюльню.
— Можно, газда, прошу, садитесь! — сказал парикмахер, берясь за бритву и салфетку, чтобы обвязать ему шею.
— Да не меня, а эту вот обезьяну, что за мной идет, племянника моего горемычного! Постриги его, если можно.
— Можно, можно! Так все сделаю, что он отсюда выйдет ни дать ни взять офицерский сынок.
— Ну, ну, в добрый час! Знаешь, сирота он, сидит у меня на шее. Остриг бы ты его, не бесплатно, конечно! А почем берешь?
Парикмахер назвал цену. Торговались долго,—дядя уверял, что это «много за ребенка», а парикмахер в свою очередь, что у ребенка большая голова и работы больше, чем над пинчером господина аптекаря Цибулки, за которого он брал десять грошей; наконец сошлись на гроше. Парикмахер согласился стричь только «ради богоугодного дела» и дядя Вукадина — платить тоже только «ради богоугодного дела».
— Эй, ну-ка,— сказал брадобрей ученику,— покажи, что ты умеешь. Это он первый раз клиента стрижет! — заметил с удовольствием мастер и подал знак ученику; тот посадил Вукадина на стул и спросил:
— Прошу, как изволите?
— По-господски! — сказал Вукадин, сжимая в руке феску.
— Наголо,— сказал дядя,— пусть хоть на год хватит.
— Значит, оболванить! — сказал парикмахер.
Пока ученик стриг Вукадина, дядя разговорился с мастером. Рассказал о своем мягком и чувствительном сердце, о том, сколько ему стоит братов сын, которого сейчас стригут, потом заплатил грош, спросил, все ли в порядке, и, заметив, что он не охотник до дармовщины, потому что за всякую работу нужно честно и полностью расплачиваться, ушел.
Это единственное благодеяние своей многочисленной родни крепко запомнилось Вукадину, тем более что оно нышло ему боком, ибо, когда он появился на улице эдак «лесенкой» подстриженный, ему не давали прохода в течение нескольких дней. Каждый обязательно спрашивал Вукадина, кто его так оболванил, каждый, Вукадину в обиду, дурно отзывался о работе мастера.
А подобные воспоминания едва ли могли укрепить родственные узы.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В ней читатель увидит, что можно всего добиться при наличии сильной воли и еще более сильной жажды знаний
— Вот тебе, держи,— сказал газда Милисав Вукадину,— если уж так пристал и не желаешь слушаться. Но придет время, и ты жестоко раскаешься, скажешь: «Эх, какой же я осел, что не послушался своего друга и, можно сказать, второго отца, Милисава!»
— Не могу я иначе,— мялся Вукадин, вертя в руках шапку,— и давать мне сейчас советы — напрасный труд; тянет меня, гонит туда... и... мне кажется, что раскаиваться не буду. Тянет меня к книге, к учению, нет, не раскаюсь.
— Клянусь богом, раскаешься,— настаивал хозяин, расплачиваясь с ним,— запомни хорошенько, что я сейчас скажу! Нет ничего почетнее торгового дела и нет ничего, так сказать, выгодней и приятней!.. А ты проворен и смекалист; умеешь и привлечь клиента, и продать, словно в тебе течет кровь торговца, а не крестьянина.
— Ладно... спасибо вам на добром слове,— сказал Вукадин,— но меня тянет туда.
— А я хотел с тобой по чистой совести обойтись, честно. Еще бы несколько лет, и взял бы тебя компаньоном... и как бы пошла у нас торговля, ей-ей! Ведь ежели, скажем, прозеваю я, не прозеваешь ты, а что пропустишь ты, не пропущу я. И, клянусь богом, ты здорово набил руку в нашем деле, я бы тебя не променял и на десять евреев! Однако... ты подумай, поразмысли...
— Думал я уже достаточно,— пробормотал Вукадин, нахлобучил шапку на голову и сгреб деньги в небольшую кожаную сумку, которую всегда носил под курткой.
— Что ж... воля твоя... ради твоей же пользы говорю, мне, пожалуй, все едино.
— Ну, до свиданья, газда.
— Подумай же! — продолжал настаивать Милисав.— Ну, чего тебе еще надо, будешь моим компаньоном, а если уж на то пошло, можем и породниться. Есть у меня родственница... и лицом пригожа, а что касается мужа и семьи, душу отдаст. Впрочем, слава богу, глаза у тебя есть, не слепой, сам увидишь! Товар первосортный, сам за себя говорит! Неужто ремесленник ремесленника обманет?! Хозяйка такая, что лучше быть не может, да и хорошие деньги мужу принесет. Все наличными, в надежных облигациях! Ведь ты человек, так сказать, торгового сословия, и не к лицу тебе брать жену бесприданницу, в одной, как говорится, рубашке, потому одно дело чиновник, а совсем иное торговец! Чиновник знает свое «двадцать шестое», и баста; а у тебя сбережения, и еще накопишь, да жена принесет в приданое деньги, ведь облигации все равно что наличные; я не смогу расплатиться, ты расплатишься... И наилучшим образом войдешь со мной в компанию, поначалу из третьей доли, а потом, господи благослови, и на половинных началах!.. Ну?..
— Я уже решил! — сказал Вукадин.
— Добро, воля твоя! Только помни, ты молод, людей еще не знаешь, а проходимцев на свете немало!
— Ну... ладно... прощайте, газда,— сказал Вукадин и поцеловал ему руку.
— До свидания, раз уж ты так уперся! А куда полагаешь двинуться?
— В Крагуевац,— буркнул Вукадин,— либо в Белград.
— Что ж, счастливого пути. Ежели передумаешь... так ко мне... по старому знакомству.
— Конечно, прощайте! — сказал Вукадин и ушел.
— Прощай! — промолвил Милисав, глядя ему вслед. Итак, Вукадин двинулся в путь к храму науки. Исстари известно, спрос не беда, потому Вукадин, не щадя сил, постарался обо всем расспросить. Он обратился к одному из студентов, которые вызвали в нем ненависть к игле и порогу лавки и любовь к скамье и книге, поведал ему, что хочет продолжить учение, и попросил растолковать, куда надо идти и к кому.
— А чему бы тебе хотелось учиться? — спросил его тот.
— Праву, а там что бог даст; адвокатство мне что-то но душе! — сказал Вукадин.
— А где ты учился, что кончил?
— Клянусь богом, знаю все, что слышал от Еротия, моего учителя. А потом учился ремеслу; знаю портняжное и бакалейное!
— А почему бросил ,ремесло?
— Невмоготу стало! Влечет сердце к книге. И сейчас либо книгу давай, либо ничего не надо! Сердце мне подсказывает, что в этом я преуспею больше, чем где бы то ни было!
А кроме того, по правде говоря, не подхожу я моему газде Милисаву. Вот как,— и он показал на горло,— я сыт его жульничеством, и ну, просто не могу, брат, смотреть, как обманывают и обирают бедного горемыку-крестьянина!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51