«Э, Вукадин, вера твоя спасет тя». Ни внушение директора, ни громкий смех учеников не произвели никакого впечатления на Вукадина,— он уже утратил гордость школяра, учение больше его не интересовало. Гораздо лучше он разбирался в том, кто какое жалованье получает, сколько лет в каком ведомстве надо служить до пенсии, как велика пенсия чиновника, его вдовы, детей, взрослых сыновей, девушек на выданье и так далее; все это он знал назубок и часто пересказывал одноклассникам; учение ему надоело, к плохим отметкам он относился равнодушно, будто и не ему их ставили, а что касается неизбежных последствий, то читателю уже известно, и, думаю, не покажется не мотивированной неожиданностью, если в конце этой главы он прочитает, что Вукадин провалился на экзаменах буквально по всем предметам и был оставлен на второй год. Однако, не
1 Один из кварталов Белграда.
желая больше испытывать судьбу, Вукадин тотчас взял свидетельство и на Петра и Павла уже в качестве полноправного гражданина проходил, не здороваясь, мимо бывших своих учителей, глядя им прямо в глаза и опираясь на старую трость блаженной памяти Трифуна, продавца ярмарочных пряников, у вдовы которого, Настасий, Вукадин проживал в качестве квартиранта и ментора ее сына.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Чудесное продвижение Вукадина на государственной службе в первые два года
Будучи еще гимназистом, Вукадин, как никто из его друзей, знал назубок, каких классов бывают чиновники, сколько кому платят, какова пенсия и сколько надо до нее служить. Он знал, что хуже всего быть учителем в школе или гимназии, а лучше всего — полицейским или таможенным чиновником. «Цена учителю — грош,— говаривал частенько Вукадин,— он нищий до самой могилы; сто лет проживет — девяносто грошей наживет. Иное дело полицейский или, скажем, таможенный чиновник — те живут просто по-царски! Ежели ты полицейский, гребешь подъемные, а ежели таможенник, ты знаком с первыми купцами города и получаешь от них подарки: золотые часы, янтарные мундштуки, русские серебряные табакерки, а возьмешь что в магазине, так уж бесплатно: или сделаешь вид, будто забыл заплатить, или спросишь, какова цена, а хозяин скажет, что все уплачено. Будь у меня девять сыновей, как у Юг-Богдана,— заканчивал Вукадин,—всех девятерых определил бы в полицию либо на таможню, и никуда больше».
И не удивительно, что, имея такие воззрения, он не столковался с госпожой Настасией, вдовой блаженной памяти Трифуна, продавца ярмарочных пряников, которая предлагала ему изучить кондитерское дело и продавать по ярмаркам во время храмовых праздников медовые пряники: лошадки — детям, а влюбленным — сердца.
Правда, у Вукадина был, как говорится, капиталец, и он мог бы завести дело «У трех ключей»: открыть лавчонку, небольшую канцеляришку, помаленьку приторговывать да понемногу строчить жалобы тяжущимся крестьянам, как ему предлагали, но и это его не соблазняло. Бросив однажды аршин и прилавок, он не желал больше к ним возвращаться и твердо решил отдаться почетному призванию чиновника; прилавок же, аршин да писанина, думал
он, никуда не денутся. Потому-то однажды утром госпожа Настасия вышла из дому, разодевшись и расфуфырившись, точно сваха. В праздничном либаде, в шелковой узорчатой юбке, с тепелуком на голове, намазав черной краской черные букли, а бакамом — брови, она двинулась в министерство финансов к начальнику департамента, своему давнему знакомому и приятелю.
— О-о-о, кого я вижу,— воскликнул господин начальник, приглаживая баки при виде госпожи Настасий,— жаль, нет под руками мелкого проса, посыпать вам дорожку, как редкому гостю! Прошу вас, садитесь, садитесь, сударыня.
— Да мне, пожалуй, не до сиденья, столько всяких дел! Вот решила к вам забежать, авось, говорю, господин Настас, как старый друг моего покойного мужа, мне не откажет.
— Пожалуйста, пожалуйста, я сделаю все, что, разумеется, в моей власти.
— Много работаете?
— Да уж немало. Без устали трудимся, как говорится, не знаем ни воскресений, ни праздников. Хе, госпожа Настасия, чиновничий хлеб черств и горек.
— Верю,— говорит госпожа Настасия,— верю и всегда сама то же твержу, но этот мой уперся — рвется в чиновники.
— А кто это ваш?
— Да есть у меня родственник, ради него и пришла, дай, говорю, зайду к господину Настасу, может, он чем поможет.
— А в чем дело, скажите, пожалуйста? — спросил господин Настас и снова пригладил свои баки.
— Да племянничек мой, из дальних,— сказала госпожа Настасия, поправляя тепелук и букли,— окончил четыре класса гимназии, знаете, крестьянский сын, малость перерос, оттого и трудно ему стало терпеть разные неправды да придирки преподавателей, ну вот, сейчас и ищет места хотя бы с самым скромным жалованьем, а я уж была бы, как говорится, по гроб жизни вам обязана.
— Гм, ей-богу, дело нелегкое.
— Ах, я так и знала, что вы мне это скажете.
— Нет, нет.
— Оставьте, господин Настас, я вижу! Бедный юноша! Куда мне хлопотать за него?! Я, горемычная вдова и, можно сказать, уж старуха, полезла просить за кого-то! Где уж там! Мне-то откажут, знаю точно, вот приди вместо меня вдруг госпожа Калиопа, ну, тогда конечно! Она и помоложе, и покрасивей... и, само собой, милее.
— Хе-хе-хе! — засмеялся господин Настас.— Моложе, может быть, вам лучше знать, а насчет того, что красивей да милее, извините, нет... хе-хе, по крайней мере для меня,— сказал Настас и погладил свои бачки.
— Ах, ах, господин Настас, как можно так говорить! Если кто услышит — бог знает что подумает!
— Ну, а зачем вы мне эту Калиопу, как говорится, на шею вешаете! А я, ей-богу... того, упокой господи его душу, этому вашему покойному супругу Трифуну... когда услыхал, что вас просватал... чего только, прости господи, ему не пожелал.
— Хе, такова, значит, судьба! — промолвила госпожа Настасия, снова поправляя тепелук и букли.— Божья воля, как говорится, что осталась вдовой; а будь моя воля, нынче бы, верно, он креп носил, а не я, горемыка несчастная.
— Хе-хе, неужто вдовушки такие несчастные?
— Да как говорится, вдову всяк обидит. Вот как вы сейчас... раз в сто лет решилась попросить друга, и попусту!!
— Ах, боже мой, кто вам это сказал!
— Я вам бог знает как была бы благодарна.
— Ну, кто вам это сказал, ну, кто?! — твердил с довольным видом начальник.
— Да вот вы все кочевряжитесь, а попроси вы о чем-нибудь, у меня не хватило бы духу отказать, как вы это делаете.
— Не принимайте близко к сердцу, госпожа Настасия, ведь вы меня еще не выслушали.
— И... значит... есть надежда? — радостно спросила госпожа Настасия.
— Ну да, конечно... конечно! — промолвил начальник и закатил глаза.— Только поначалу жалованье будет не ахти какое, придется даже с месяц поработать даром, н качестве переписчика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
1 Один из кварталов Белграда.
желая больше испытывать судьбу, Вукадин тотчас взял свидетельство и на Петра и Павла уже в качестве полноправного гражданина проходил, не здороваясь, мимо бывших своих учителей, глядя им прямо в глаза и опираясь на старую трость блаженной памяти Трифуна, продавца ярмарочных пряников, у вдовы которого, Настасий, Вукадин проживал в качестве квартиранта и ментора ее сына.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Чудесное продвижение Вукадина на государственной службе в первые два года
Будучи еще гимназистом, Вукадин, как никто из его друзей, знал назубок, каких классов бывают чиновники, сколько кому платят, какова пенсия и сколько надо до нее служить. Он знал, что хуже всего быть учителем в школе или гимназии, а лучше всего — полицейским или таможенным чиновником. «Цена учителю — грош,— говаривал частенько Вукадин,— он нищий до самой могилы; сто лет проживет — девяносто грошей наживет. Иное дело полицейский или, скажем, таможенный чиновник — те живут просто по-царски! Ежели ты полицейский, гребешь подъемные, а ежели таможенник, ты знаком с первыми купцами города и получаешь от них подарки: золотые часы, янтарные мундштуки, русские серебряные табакерки, а возьмешь что в магазине, так уж бесплатно: или сделаешь вид, будто забыл заплатить, или спросишь, какова цена, а хозяин скажет, что все уплачено. Будь у меня девять сыновей, как у Юг-Богдана,— заканчивал Вукадин,—всех девятерых определил бы в полицию либо на таможню, и никуда больше».
И не удивительно, что, имея такие воззрения, он не столковался с госпожой Настасией, вдовой блаженной памяти Трифуна, продавца ярмарочных пряников, которая предлагала ему изучить кондитерское дело и продавать по ярмаркам во время храмовых праздников медовые пряники: лошадки — детям, а влюбленным — сердца.
Правда, у Вукадина был, как говорится, капиталец, и он мог бы завести дело «У трех ключей»: открыть лавчонку, небольшую канцеляришку, помаленьку приторговывать да понемногу строчить жалобы тяжущимся крестьянам, как ему предлагали, но и это его не соблазняло. Бросив однажды аршин и прилавок, он не желал больше к ним возвращаться и твердо решил отдаться почетному призванию чиновника; прилавок же, аршин да писанина, думал
он, никуда не денутся. Потому-то однажды утром госпожа Настасия вышла из дому, разодевшись и расфуфырившись, точно сваха. В праздничном либаде, в шелковой узорчатой юбке, с тепелуком на голове, намазав черной краской черные букли, а бакамом — брови, она двинулась в министерство финансов к начальнику департамента, своему давнему знакомому и приятелю.
— О-о-о, кого я вижу,— воскликнул господин начальник, приглаживая баки при виде госпожи Настасий,— жаль, нет под руками мелкого проса, посыпать вам дорожку, как редкому гостю! Прошу вас, садитесь, садитесь, сударыня.
— Да мне, пожалуй, не до сиденья, столько всяких дел! Вот решила к вам забежать, авось, говорю, господин Настас, как старый друг моего покойного мужа, мне не откажет.
— Пожалуйста, пожалуйста, я сделаю все, что, разумеется, в моей власти.
— Много работаете?
— Да уж немало. Без устали трудимся, как говорится, не знаем ни воскресений, ни праздников. Хе, госпожа Настасия, чиновничий хлеб черств и горек.
— Верю,— говорит госпожа Настасия,— верю и всегда сама то же твержу, но этот мой уперся — рвется в чиновники.
— А кто это ваш?
— Да есть у меня родственник, ради него и пришла, дай, говорю, зайду к господину Настасу, может, он чем поможет.
— А в чем дело, скажите, пожалуйста? — спросил господин Настас и снова пригладил свои баки.
— Да племянничек мой, из дальних,— сказала госпожа Настасия, поправляя тепелук и букли,— окончил четыре класса гимназии, знаете, крестьянский сын, малость перерос, оттого и трудно ему стало терпеть разные неправды да придирки преподавателей, ну вот, сейчас и ищет места хотя бы с самым скромным жалованьем, а я уж была бы, как говорится, по гроб жизни вам обязана.
— Гм, ей-богу, дело нелегкое.
— Ах, я так и знала, что вы мне это скажете.
— Нет, нет.
— Оставьте, господин Настас, я вижу! Бедный юноша! Куда мне хлопотать за него?! Я, горемычная вдова и, можно сказать, уж старуха, полезла просить за кого-то! Где уж там! Мне-то откажут, знаю точно, вот приди вместо меня вдруг госпожа Калиопа, ну, тогда конечно! Она и помоложе, и покрасивей... и, само собой, милее.
— Хе-хе-хе! — засмеялся господин Настас.— Моложе, может быть, вам лучше знать, а насчет того, что красивей да милее, извините, нет... хе-хе, по крайней мере для меня,— сказал Настас и погладил свои бачки.
— Ах, ах, господин Настас, как можно так говорить! Если кто услышит — бог знает что подумает!
— Ну, а зачем вы мне эту Калиопу, как говорится, на шею вешаете! А я, ей-богу... того, упокой господи его душу, этому вашему покойному супругу Трифуну... когда услыхал, что вас просватал... чего только, прости господи, ему не пожелал.
— Хе, такова, значит, судьба! — промолвила госпожа Настасия, снова поправляя тепелук и букли.— Божья воля, как говорится, что осталась вдовой; а будь моя воля, нынче бы, верно, он креп носил, а не я, горемыка несчастная.
— Хе-хе, неужто вдовушки такие несчастные?
— Да как говорится, вдову всяк обидит. Вот как вы сейчас... раз в сто лет решилась попросить друга, и попусту!!
— Ах, боже мой, кто вам это сказал!
— Я вам бог знает как была бы благодарна.
— Ну, кто вам это сказал, ну, кто?! — твердил с довольным видом начальник.
— Да вот вы все кочевряжитесь, а попроси вы о чем-нибудь, у меня не хватило бы духу отказать, как вы это делаете.
— Не принимайте близко к сердцу, госпожа Настасия, ведь вы меня еще не выслушали.
— И... значит... есть надежда? — радостно спросила госпожа Настасия.
— Ну да, конечно... конечно! — промолвил начальник и закатил глаза.— Только поначалу жалованье будет не ахти какое, придется даже с месяц поработать даром, н качестве переписчика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51