— Что она сказала? Какой такой панариц?.. — забормотал, едва не теряя сознание, Ригас.
— Сгущаете, сестра! — Наримантас прекрасно знал, что следует делать, руки его потянулись к инструментам. — А у вас, коллега Рекус, какое мнение?
— Сестра Нямуните права. Если доверяете мне, я немедленно...
— Делайте что хотите. — Наримантас отвернулся к окну, распахнул его, вновь закрыл.
— Извините, доктор Рекус, — глаза Нямуните холодно блеснули, предупреждая, что возражать не следует. — Не сердитесь, пожалуйста. Я вас уважаю, но... Доктор Жардас работал в этой области... Пригласите его, хорошо?
— Что со мной собираются делать? — дрожащими губами лепетал Ригас, вцепившись в халат Нямуните. Она легко высвободилась, не отталкивая его, от сестры веяло спокойствием и терпеливой силой.
— Ничего плохого тебе не сделаем. — Она говорила ему "ты". — Раз-два — и будешь здоров.
— Я должен знать... мне... Не позволю отрезать!
— Так мы ждем, доктор! — поторопила Нямуните Рекуса. Ригаса она уговаривала ласково, как ребенка. — Хорошо, хорошо, не будем. Ничего плохого делать тебе не будем.
— Из-за такой ерунды шум?
От появления Жардаса, от его громкого голоса в перевязочной стало как-то тесновато. Наримантас покосился на него, будто впервые видел, и снова отвернулся к окну.
В сильных, поросших рыжими волосками руках блеснул ланцет, брызнул гной, и операция, продолжавшаяся минуту, закончилась.
— Разок-другой промоем, и сможешь жениться, парень, — по своему обыкновению не очень изобретательно пошутил Жардас.
— А... сустава не надо будет... удалять? — Ригас никак не мог совладать с непослушными губами, ужас уполз в угол вслед за полетевшим туда комком марли, но не вернется ли он назад, разбухнув в темноте? Операция не всегда все кончает... Разве не так случилось с этим пресловутым отцовским Казюкена- сом?
— Ну, что ты! — погладила его по плечу Нямуните, закончив перевязку и обрезая бинт.
— Скажи спасибо сестре и коллегам! — торжественно провозгласил Наримантас, словно это была не минутная процедура, а значительная, серьезная операция и они, без слов перебрасываясь взглядами, радуются удаче. Бодрым, немного виноватым голосом извинился, что сам не проявил достаточной решимости.
— Из всех благодарностей признаю только сто граммов! И необязательно из хрустальной рюмки! — шумел Жардас. — Плеснули бы, то ли, спиртика, Касте? Ах да, все забываю, что вы враг алкоголя!
— Устаревшая информация, доктор Жардас! — Нямуните вздернула подбородок — она целила в Наримантаса, которому всего несколько минут назад сочувствовала и которого старалась уберечь от потрясения.
— Тем лучше! Тем лучше! И сама пригубишь Касте?
— Пожалуйста, только без меня!
— Оставь-ка нашу сестру в покое, дружок! — Наримантас шутливо погрозил Жардасу.
— Не беспокойтесь обо мне, доктор, — возразила Нямуните — доброе согласие кончилось. — Ваша опека нужна более молодым!
— Ну, Ригас, беги домой. — Наримантаса вдруг охватила усталость, сковала с головы до ног, словно после выстраданной, но не оправдавшей надежд операции. Он втянул голову в плечи, сгорбился, а Ригас, наоборот, распрямился и расцвел на глазах, как обильно политое деревце. Ему не хотелось уходить. Оправившись от страха, перебирал в памяти детали. Еще немного, и принялся бы бросать провоцирующие взгляды, ведь это не его гладила Нямуните по плечу — Наримантаса! Ее забота о нем — плохо замаскированная любовь к отцу, к его плечу она при посторонних-то и прикоснуться не осмеливается! Разве не так? Что-то, пока находился он здесь, сдвинулось в их отношениях, может, пригасло, а может, наоборот, вновь затлело — он не разобрался в этом, и неясность омрачала радость оттого, что крепкому его телу больше не угрожает распад. Ригас не сомневался: так или иначе, а сумел обмануть сыгравшее с ним шутку время; оно было внедрило в него некий механизм разрушения, в определенный срок "от — до" бомба замедленного действия должна была взорваться, но вот коварное, сводящее с ума тиканье смолкло, выброшено из тела, как ненужная запись с магнитофонной ленты.
— Премного вам благодарен, сестрица! — галантно, смакуя ее смущение, поцеловал руку Нямуните.
— Ригас! Не забывай, где находишься! — одернул его Наримантас и подумал, что сам никогда не осмелится так вольно вести себя с Нямуните, где бы они ни находились.
— Ха! Благодарю всех за внимание!
Ригас выкатился из перевязочной, вскоре убежала Нямуните, Жардаса позвала Глория — его больной что-то там сделал себе! — собирался исчезнуть и Рекус, но Наримантас задержал его.
— "Ха"! Вы слышали, коллега, это "ха"? — Смешок задел его, на многое он склонен был махнуть рукой, после того как визит сына благополучно закончился, но смешок захотелось раскусить, словно твердый орешек, и выплюнуть скорлупки. — Ха! Это его "ха" давно мне знакомо. Впервые услышал, когда Ригас еще в седьмой класс бегал. Помню, точно сегодня было. Приполз в полдень домой вздремнуть, есть у меня такая странная привычка, — Наримантас кашлянул — не в обычае у него рассказывать о себе. — А сын привязался, не дает глаз сомкнуть: "Сколько денежек огребаешь, отец?" Я сказал — разве тайна? "А угадай, сколько отец Яцкуса!" — "Это какого Яцкуса?" — "Не знаешь или притворяешься?" — "Пациента моего бывшего?" — "Не смеши, папа, человечество! Твоего пациента? Да ему профессора готовы пятки лизать. Главный по разливке "Апиниса"! — "Какого еще "Апиниса"?"- "Пиво пьешь?" - "Изредка". — "Вот оно и есть "Апинис" А Яцкус, отец моего одноклассника Яцкуса... Так вот, он миллионер. Весь город знает! Ха!" Точно кто-то камнем из рогатки запустил и попал пониже спины. Гляжу на сына, он на меня, и вижу у него в глазах свою беспомощную физиономию, отпора дать мальчишке не сумел! Я-то его ребенком считал, а смеялся надо мной не по годам смышленый человек, давно с благодатью неведения распрощавшийся. Вскоре этот его смешок снова царапнул уши — то ли издевка в нем, то ли сочувствие, то ли черт знает что еще, — не утерпел, шлепнул по губам. Сжал он их, но ненадолго... "Хочешь на посмешище меня выставить, отец?" Пятерку у меня клянчил — собирался к одной девочке на день рождения, а я давал три рубля. "Ведь единственная дочь известного адвоката!" — "Адвоката ли, трубочиста, купишь цветов, и хватит". — "Тебе, папа, не объяснишь, — и после слезливого вздоха, вкрадчиво: — Куда ты коньяк деваешь? Ведь знаю же, больные таскают и таскают..." — "С коллегами лакомимся. А что остается, к празднику держу или для гостей... Мне, сынок, не жалко, но сопливой девчонке коньяк?" — И рассмеялся. А это не над ним, надо мной надо было смеяться. Тут он снова свое "ха". Вместе со слюной брызнула мне в лицо недетская наглость. "Дай, отец, бутылочку, реализую в магазине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133