— Две сотни — еще куда ни шло!
— Да к тебе же страждущие, как к покойному Филатову слепые, плывут... Вон какая щука на стол легла!.. И не наскребешь?
— Кому щука, а кому трудный больной... Отстань, ради господа, мне надо с мыслями собраться.
Человек он или нет? Ну, посмеивался Наримантас над ним вместе с другими: Кальтянис, где только мог, старался копейку сэкономить, клянчил у всех деньги, тощал, худел, будто его регулярно на травматологическом станке растягивали... Однако за бесхребетной,
гибкой спиной росло и округлялось то, что ныне скромно именуется благосостоянием.
— Больные, они есть и будут, братец, а "Жигули" ждать не станут. Всякие проходимцы колесами обзаводятся, а нам, врачам?.. Тряхни, Наримантас, мошной, будь человеком!
Наримантасу вспомнился водитель "Москвича", снова почувствовал он себя в тесной и душной старенькой машине правда, теперь не игрушечная обезьянка, а гибкая звёриная лапа мельтешила перед глазами.
— Ну хорошо, Кальтянис, — голос прозвучал словно чужой, — купишь ты эти "Жигули"... А дальше что?
— Жену, детей усажу, и с ветерком!
— И куда же ты покатишь,? — Голос все больше походил на голос Ригаса.
— В Крым махнем, на Карпаты! А может, на Гарц, в Германию или в Польшу, в Закопане... Родные там у нас. Так что выкладывай денежки, а потом смейся сколько хочешь, сердиться не буду.
— Слушай, Кальтянис, а не приходило тебе в голову переквалифицироваться?
— Не понимаю... А... шутки шутим?
— Почему же? Вон торговцы пивом или снабженцы, те и без долгов моторами обзаводятся. Пойми, нет у меня денег!
— Куда спешишь, Жардас?
— Да тут старичка одного штопал.
— И как?
— Крестин не гарантирую, но жениться сможет! А твой как? — Легкими больными он не интересуется, хирург, божьей милостью хирург, ему только трудные случаи подавай. И проницательный взгляд, и нос с горбинкой, и короткий ежик русых волос, не говоря уже о широких плечах и могучих руках борца, — все выдает в нем хирурга, привыкшего к поту и крови.
— Какой мой? — хитрит Наримантас, а в душе упрекает себя. Почему? Почему пригласил ассистировать Чебрюнаса? Почему не Жардаса? Было бы теперь на кого опереться.
— Ну, шишка эта, начальничек.
— Вроде очухался. Скоро поднимать начнем.
— Ох, погоди. Слышал я...
— За крестины не отвечаю, но жениться, как ты говоришь...
— Ну, коли женится, обмоем!.. А я два желудка вырезал...
— В один день?
— А что?! Я бы и четыре сработал — операционных не хватает. Марли и той перерасход, ха-ха!
Жардас действительно справился бы — чертовски выносливый и умелый, с ходу в "яблочко" попадает, хоть и попахивает от него постоянно спиртным. Это, конечно, скверно, но зато не дурит себе голову вопросами, на которые никто не ответит...
— Значит, чик, что лишнее, и все дела?
— Все, Винцас, все!
— А человек?
— Не понимаю.
— Ну а уход? — уточняет Наримантас.
— Сосны, покой, сестрицы с ангельскими личиками — выдумка терапевтов. Современная больница — конвейер. Вырезали, зашили, и будь здоров!
— Этак легко было бы лечить... — И Наримантас мысленно заканчивает: да и жить.
— Не жалуюсь! Только вот горло, пока мы тут с тобой болтаем, пересохло.
— На работе же.
— Вечно ты — работа, работа! Смотри, надорвешься, придется мне и тебя штопать...
И он шагает прочь по коридору, ладный, крепкий, уверенный в себе. Ни одной симпатичной сестры не пропустит, то тут, то там на его пути кто-то весело завизжит, идет и рассыпает, как конфетти, хорошее настроение и бодрость. И не станет сильно кручиниться, если какому-нибудь из оперированных им "старичков" придется отправляться на прикрытой простыней каталке в морг, маячащий в глубине двора. Разве не все там будем? Как бы славно забраться сейчас с Жардасом в укромное местечко, послушать его беззаботную болтовню.
Снова Алдона, ее погребальные вздохи, вызывающие и смех и тревогу — смех деланный, тревогу подлинную.
— Что случилось?
— Тут один... спра-ши-вает вас...
— Кто? Да говорите яснее, сестра!
Была бы вместо нее Нямуните, и все шло бы по- другому: и обморочные деревья за окном не бросали бы траурных теней, и поредевший отряд белых халатов не действовал бы удручающе на больных, боящихся ночной темноты и одиночества, и сам он не ожидал бы тупо какой-нибудь новой напасти.
— Сле-до-ва-тель, доктор...
— Так бы сразу и говорили! — резко прервал Наримантас шелестящий шепот Алдоны, сердце сжали холодные пальцы страха. Ригас? Не по его ли душу явился следователь? Шатается без дела, в голове какие- то дурацкие сюжетики... Можно ли отбить человеку память на время?..
— Ска-жу, док-тор за-нят. Хоро-шо?
Он и был занят — снимал у больного швы.
— Закончите, сестра.
— Что это вы по-блед-нели, доктор?..
Моя руки, Наримантас вспомнил о Шаблинскасе. Нет, это по его поводу! Конечно, по его: подозрительный груз, авария... Уф!.. И сразу стало неловко — обрадовался. Служитель правосудия в больнице — не новость, иногда и не поймешь, что за чем следует: медицинский случай за криминальным или криминальный за медицинским. А то и врача обвинят — зарезал, отравил, — темных-то людишек хватает.
— Здравствуйте, доктор. Очень рад.
— Чем могу?.. Доктор Наримантас.
— Очень, очень приятно! Лишка. Следователь. Меня тут информировали, что вы оперируете.
— Пустяки, швы снимал. Ниточки тянул.
— Вот и мы ниточки тянем.
— Кажется, вы не медик, юрист?
— О. прошу прощения!
Распылались щечки красным ранетом, молодой еще, года три-четыре работает, не больше. И пижон: пенсне, бородка. А усмешка как у Ригаса... хотя, если поставить рядом, абсолютные противоположности. Впрочем, лучше при этом человеке о Ригасе не вспоминать, мелькнула суеверная мысль. Наримантас поднял руку, щелкнул выключателем. Ослепительно вспыхивают люминесцентные лампы, шипят, гудят, словно поджигают воздух, и на узле галстука Лишки тоже загорается, рассыпая искры, старинная булавка. Похожую дед как-то подарил Ригасу, с жемчужной головкой, вспоминает вдруг Наримантас, хотя следователя надо опасаться, не думать при нем о Ригасе: а ведь сыну пошли бы и булавка эта, и элегантный костюм...
— Разрешите, доктор? — Лишка стал увереннее при ярком свете и спешит приступить к делу. — Привела меня к вам крышка.
— Не понимаю.
— Неудивительно, — улыбается следователь сочувственно и вежливо, но улыбка его, похожа на улыбку Ригаса, так прямо и заявляет: мол, тебе сто лет, и пусть ты кое-что смыслишь в болезнях, однако ни черта не знаешь о мире за больничными стенами. — Сейчас все объясню. Жестяная крышка. Кругленькая такая, для закатывания стеклянных банок. На первый взгляд мелочь, но...
— Вы хотите говорить с больным Шаблинскасом?
— Угадали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133