Не думал, что надолго задержусь в больнице.
— Со временем у меня., да и не умею Ладно попробую.
— Спасибо тебе, Винцас» Ей-богу сердечное спасибо... дружески. Ведь мы с тобой...
Осторожно прикрою за собой дверь палаты, Наримантас не почувствовал облегчения. Зубовайте кружила неподалеку, как хищная птица, рано или поздно, но вонзит она когти в облюбованную добычу, хотя ее тень, может, не скоро еще упадет на пути Казюкенаса, а вот Зигмас, тоже подстерегающий отца, всегда тут. Наримантас медленно спустился ниже этажом. Словно мешок с паклей, волоку себя, не освежиться ли глоточком? На глаза попалась спасительная табличка: 'III терапия"
— Один вы, доктор, не забываете меня! — Бугяните радостно усадила гостя, открыла бутылку минеральной воды.
— Надеюсь, у вас все в порядке, коллега? Больные не надоедают, число самоубийц не растет? Летом-то их меньше, и догадываетесь почему? — Наримантас болтал, не решаясь попросить каплю спирта, чтобы хоть на минуту забыть Казюкенаса, его близких. — Летом природа добрее к человеку. Испортится настроение — вырвешься в лес, в луга. Еще успокаивает бегущая вода. Послушаешь, и уплывает из сердца всякий скопившийся хлам. Осенью, наоборот, умирающая листва с ума сводит, а вода так и тянет зажмуриться — и головой вниз, чтобы не видеть мути.. Что с вами, милая?
Личико Бугяните побледнело, словно уже пришли осенние невзгоды.
— Не спрашивайте, доктор! Снова с ним намучилась...
— Постоянный клиент? — Ему стало как-то неловко своей болтовни, он неестественно громко рассмеялся
— Помните моряка, которого вы тогда помогли мне усмирить? Давно уже не плавает. Законченный алкоголик...
— И я хотел капельку попросить Не найдется?
Бугяните подумала, что Наримантас шутит, но он
смотрел серьезно и виновато. Не так, как в тот раз, когда она боялась и моряка, и его, разъяренного, полного непонятной ненависти. Она присела, отперла шкафчик, вынула бутыль, отлила в стакан.
— Не осуждайте, замучили больные.. Ваше здоровье, милый доктор! — Он выпил, морщась, смущаясь Бугяните — сам когда-то был наивным идеалистом, верил, что останется таким вечно, разлившееся в груди тепло не принесло успокоения — Значит, снова устроил вам спектакль?
— Лошадиная доза люминала И ругань. Все какую- то девушку или женщину клял
— Похоже, хотел покончить самоубийством в отместку Однако предусмотрительно: чтобы успели очистить желудок! Частенько приходится возиться с подобными пациентами.
— Не дай бог, доктор.
— При чем тут бог? Разбаловало их наше здравоохранение. Если бы этому типу после каждого реанимационного сеанса предъявлять счет... За производственные расходы, за ваши, милый доктор, слезки!.. — Говорил то, что говорил бы и год назад, и полгода, даже еще вчера, однако нынче такие рассуждения уже не доставляли ему удовольствия. Все-таки закончил бодро — Гарантирую, он избрал бы более дешевый способ террора
— Террора?
— А вы сомневаетесь?
— Может, из-за любви? Все какую-то Констанцию поминает...
— У него на груди вытатуировано.
— Господи, как страшно жить этой Констанции! Случись со мной такое, наверное, в сумасшедшем доме очутилась бы.
— Есть хорошее лекарство — развод. Совет на будущее, милый доктор.
— Вам, мужчинам, легко говорить. Судя по всему, они давно в разводе.
— Значит, подозреваете романтическую историю?
— Не знаю. Грустно, и все.
— Жизнь, милый мой доктор! И, пока она продолжается, будут и глупые, снисходительные Констанции, и спекулирующие на их слабости подонки! Между прочим, в какой он палате?
— Снова удрал.
—- Видите!
— Не знаю, не знаю. И зачем только люди на свою жизнь покушаются?
Наримантас сжал стакан до хруста в пальцах — снова поднималось в душе что-то стихийное, наглое, темное, неодолимое.
В приемном покое шумно, с одной стороны ожив
ленный вестибюль, с другой — служебный коридор, остановившись перед плакатом "Нет — огню!", Наримантас огляделся по сторонам. В глубине вестибюля ярко-синий костюм горбуна. По приемному покою мечутся несколько попеременно заслоняющих друг друга фигур. Согласившись позвонить Айсте Зубовайте, он, сам того не желая, провинился перед детьми Казюкенаса. Вот почему повернул к приемному покою...
— Где моча? Мочу дайте! — строго требовала сестра; издали в непривычном свете он не мог как следует разглядеть ее лицо, хотя голос и движения были знакомы.
— Откуда же взять, сестрица? Не привык мальчик на людях... Он и в школе-то не делает... Как ехать, сходил в туалет, не знали, что понадобится. Не ругайтесь, сестрица, — плаксиво оправдывалась молодая худенькая женщина — черное, до самого ворота застегнутое платье, темные чулки.
— Где он мочился, нас не интересует! — Модулирующий на высоких нотах голос сестры не вызывал уже у Наримантаса сомнений. — Нужна моча. Как без нее поставить диагноз? Хирург требует!
— Аппендицит у него, аппендицит... Поверьте, он очень терпеливый, мой мальчик... Пальцы вон дверцей машины прищемил и не плакал, а тут: "Мамочка, родненькая, вези к хирургу... пусть режет... не могу!" Умоляю вас, облегчите его страдания!
— Нужна моча! Пусть выжмет. Как хотите, не мне же за него...
Мать металась между ванной, где продолжал сжимать пустую бутылочку ее сын, и ничего не желающей слушать сестрой. Казалось, потеряв надежду, женщина схватит ее за халат, повернет к себе искаженное тупой злобой лицо, когда-то красивое и нежное... А может, достаточно было бы сестре улыбнуться, и в ванне прекратились бы беспомощные стоны, зазвенела бы желанная струйка?..
— Он постарается, постарается, не кричите, сестрица! Не выходит у него от волнения!
— Не маленький, небось шестнадцать лет парню! — Сестра увернулась от цепкой руки, на которой бренчал браслет. — И не мешайте, не трезвоньте тут украшениями !
К стенам жались другие больные: седой старичок, уткнувший лицо в острые торчащие колени, мягкая, как тесто, женщина, до подбородка утонувшая в кресле, молодой человек с обмотанной полотенцем голо
вой. Все ожидали, когда с верхнего этажа, словно с небес, спустятся хирурги.
— Слушай, долго ты будешь возиться? — Подскочив, сестра задубасила кулаком в дверь ванной.
— Еще минуту, сестра... Умоляю! — Женщина просила издали, не решаясь больше приблизиться к ней.
— Делай свое дело или уступи место другому!
Дверь скрипнула, высунулась коричневая мокрая
бутылочка.
— Вот видите! — Глаза сестры победоносно сверкнули, она схватила бутылочку, подняла к свету. — Больше не мог? Эх ты, маменькин сыночек... Ну да
ладно!
— Что? Что вы сказали? — Перед черной плоской грудью задрожали сухие руки, браслет жалобно звякнул.
— У нас не детский сад! Нету времени нянчиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133
— Со временем у меня., да и не умею Ладно попробую.
— Спасибо тебе, Винцас» Ей-богу сердечное спасибо... дружески. Ведь мы с тобой...
Осторожно прикрою за собой дверь палаты, Наримантас не почувствовал облегчения. Зубовайте кружила неподалеку, как хищная птица, рано или поздно, но вонзит она когти в облюбованную добычу, хотя ее тень, может, не скоро еще упадет на пути Казюкенаса, а вот Зигмас, тоже подстерегающий отца, всегда тут. Наримантас медленно спустился ниже этажом. Словно мешок с паклей, волоку себя, не освежиться ли глоточком? На глаза попалась спасительная табличка: 'III терапия"
— Один вы, доктор, не забываете меня! — Бугяните радостно усадила гостя, открыла бутылку минеральной воды.
— Надеюсь, у вас все в порядке, коллега? Больные не надоедают, число самоубийц не растет? Летом-то их меньше, и догадываетесь почему? — Наримантас болтал, не решаясь попросить каплю спирта, чтобы хоть на минуту забыть Казюкенаса, его близких. — Летом природа добрее к человеку. Испортится настроение — вырвешься в лес, в луга. Еще успокаивает бегущая вода. Послушаешь, и уплывает из сердца всякий скопившийся хлам. Осенью, наоборот, умирающая листва с ума сводит, а вода так и тянет зажмуриться — и головой вниз, чтобы не видеть мути.. Что с вами, милая?
Личико Бугяните побледнело, словно уже пришли осенние невзгоды.
— Не спрашивайте, доктор! Снова с ним намучилась...
— Постоянный клиент? — Ему стало как-то неловко своей болтовни, он неестественно громко рассмеялся
— Помните моряка, которого вы тогда помогли мне усмирить? Давно уже не плавает. Законченный алкоголик...
— И я хотел капельку попросить Не найдется?
Бугяните подумала, что Наримантас шутит, но он
смотрел серьезно и виновато. Не так, как в тот раз, когда она боялась и моряка, и его, разъяренного, полного непонятной ненависти. Она присела, отперла шкафчик, вынула бутыль, отлила в стакан.
— Не осуждайте, замучили больные.. Ваше здоровье, милый доктор! — Он выпил, морщась, смущаясь Бугяните — сам когда-то был наивным идеалистом, верил, что останется таким вечно, разлившееся в груди тепло не принесло успокоения — Значит, снова устроил вам спектакль?
— Лошадиная доза люминала И ругань. Все какую- то девушку или женщину клял
— Похоже, хотел покончить самоубийством в отместку Однако предусмотрительно: чтобы успели очистить желудок! Частенько приходится возиться с подобными пациентами.
— Не дай бог, доктор.
— При чем тут бог? Разбаловало их наше здравоохранение. Если бы этому типу после каждого реанимационного сеанса предъявлять счет... За производственные расходы, за ваши, милый доктор, слезки!.. — Говорил то, что говорил бы и год назад, и полгода, даже еще вчера, однако нынче такие рассуждения уже не доставляли ему удовольствия. Все-таки закончил бодро — Гарантирую, он избрал бы более дешевый способ террора
— Террора?
— А вы сомневаетесь?
— Может, из-за любви? Все какую-то Констанцию поминает...
— У него на груди вытатуировано.
— Господи, как страшно жить этой Констанции! Случись со мной такое, наверное, в сумасшедшем доме очутилась бы.
— Есть хорошее лекарство — развод. Совет на будущее, милый доктор.
— Вам, мужчинам, легко говорить. Судя по всему, они давно в разводе.
— Значит, подозреваете романтическую историю?
— Не знаю. Грустно, и все.
— Жизнь, милый мой доктор! И, пока она продолжается, будут и глупые, снисходительные Констанции, и спекулирующие на их слабости подонки! Между прочим, в какой он палате?
— Снова удрал.
—- Видите!
— Не знаю, не знаю. И зачем только люди на свою жизнь покушаются?
Наримантас сжал стакан до хруста в пальцах — снова поднималось в душе что-то стихийное, наглое, темное, неодолимое.
В приемном покое шумно, с одной стороны ожив
ленный вестибюль, с другой — служебный коридор, остановившись перед плакатом "Нет — огню!", Наримантас огляделся по сторонам. В глубине вестибюля ярко-синий костюм горбуна. По приемному покою мечутся несколько попеременно заслоняющих друг друга фигур. Согласившись позвонить Айсте Зубовайте, он, сам того не желая, провинился перед детьми Казюкенаса. Вот почему повернул к приемному покою...
— Где моча? Мочу дайте! — строго требовала сестра; издали в непривычном свете он не мог как следует разглядеть ее лицо, хотя голос и движения были знакомы.
— Откуда же взять, сестрица? Не привык мальчик на людях... Он и в школе-то не делает... Как ехать, сходил в туалет, не знали, что понадобится. Не ругайтесь, сестрица, — плаксиво оправдывалась молодая худенькая женщина — черное, до самого ворота застегнутое платье, темные чулки.
— Где он мочился, нас не интересует! — Модулирующий на высоких нотах голос сестры не вызывал уже у Наримантаса сомнений. — Нужна моча. Как без нее поставить диагноз? Хирург требует!
— Аппендицит у него, аппендицит... Поверьте, он очень терпеливый, мой мальчик... Пальцы вон дверцей машины прищемил и не плакал, а тут: "Мамочка, родненькая, вези к хирургу... пусть режет... не могу!" Умоляю вас, облегчите его страдания!
— Нужна моча! Пусть выжмет. Как хотите, не мне же за него...
Мать металась между ванной, где продолжал сжимать пустую бутылочку ее сын, и ничего не желающей слушать сестрой. Казалось, потеряв надежду, женщина схватит ее за халат, повернет к себе искаженное тупой злобой лицо, когда-то красивое и нежное... А может, достаточно было бы сестре улыбнуться, и в ванне прекратились бы беспомощные стоны, зазвенела бы желанная струйка?..
— Он постарается, постарается, не кричите, сестрица! Не выходит у него от волнения!
— Не маленький, небось шестнадцать лет парню! — Сестра увернулась от цепкой руки, на которой бренчал браслет. — И не мешайте, не трезвоньте тут украшениями !
К стенам жались другие больные: седой старичок, уткнувший лицо в острые торчащие колени, мягкая, как тесто, женщина, до подбородка утонувшая в кресле, молодой человек с обмотанной полотенцем голо
вой. Все ожидали, когда с верхнего этажа, словно с небес, спустятся хирурги.
— Слушай, долго ты будешь возиться? — Подскочив, сестра задубасила кулаком в дверь ванной.
— Еще минуту, сестра... Умоляю! — Женщина просила издали, не решаясь больше приблизиться к ней.
— Делай свое дело или уступи место другому!
Дверь скрипнула, высунулась коричневая мокрая
бутылочка.
— Вот видите! — Глаза сестры победоносно сверкнули, она схватила бутылочку, подняла к свету. — Больше не мог? Эх ты, маменькин сыночек... Ну да
ладно!
— Что? Что вы сказали? — Перед черной плоской грудью задрожали сухие руки, браслет жалобно звякнул.
— У нас не детский сад! Нету времени нянчиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133