Когда пробиваемся в осажденную народом полутемную пивную, она норовит сунуть мне пятерку, да так, чтобы я не заметил. У нее горят щеки — ведь могу рассердиться! — и в пожаре щек тает некрасивость. Не увеличивается ли таким образом счет, который в один прекрасный день она предъявит мне, открыв свое истинное лицо? Нет, нет, Влада попросту
неравнодушна к пиву. До сих пор меня не интересовали ее вкусы... Неужели и она, такая нетребовательная, что-то любит, а что-то, возможно, и ненавидит? Только этого не хватало... А пьет слабо — пригубила и уставилась над шапкой пены на меня. Осмелев, тянет руку и касается пальцем адамова яблока, чтобы почувствовать, как дрожит оно, повторяя ритм глотков. Смотрит и загадочно улыбается, будто она много старше и знает, что такое утраты. Дангуоле — мать, а так не смотрит! От глотка пива, от гомона вокруг Влада смеется громче, чем обычно, хотя едва ли ей очень весело среди отдувающихся, что-то бормочущих, икающих мужиков. А ведь сразу сообразила, что мне неудобно вести ее туда, где просторно и светло, где никто не цедит под столом водку в пивные кружки. Ну что ж, тем лучше! Значит, поняла и решала тихо, без упреков отступить... Ни черта она не исчезла. Зачем бы в таком случае заговорила о ней Сальве?! Нет, и с росой не испарилась, если трясусь вот в душном автобусе, задыхаюсь от запахов, распространяемых пьяным маляром и надушенной поварихой. О спокойной и легкой развязке мечтал я, особенно после очередной встречи, утолив жажду... Даже сочинил монолог — прощения и обиды, унижения и зависти. Мне бы радоваться, что не давлюсь ложью — когда лжешь без слов, не так противно! — однако выбрался из автобуса унылый и злой. Не был убежден, что Влада действительно мне не нужна или не будет нужна, когда удовлетворю требование Мейрунайте.
Ревела лавина машин, непрерывная и, казалось, не управляемая разумными существами. От ее гула звенело в голове, будто висел я в полном одиночестве в безвоздушном пространстве, среди грозно парящих, до жути одиноких сатурнов... Неужели затосковал бы по ней, решив разрубить топором нашу связь? Брр! Приходил в себя и снова боролся с прёдчувствием, что такие связи, как наша с Владой, зарождающиеся почти без участия рассудка, одним махом не оборвешь — мы переплелись корнями и, если разрубить один узел, наткнешься на другой, еще крепче, и неизвестно, кого ранишь, ее или себя... Услышал даже стук топора, словно вокруг огромный, без конца и края, лес. Природа, ее строгость, медленное загадочное движение всегда несколько озадачивали меня. Хорошо природе! Камни шлифуются веками, перегной на ниве тлеет из года в год, а сколько мгновений отведено под твой старт? Божья коровка, карабкаясь по стебельку, и не подозревает, что высота, к которой она стремится, — на вершок от земли. А не божья ли коровка я сам для какого-нибудь космического существа, наблюдающего в инфракрасный микроскоп за моим упрямым карабканьем вверх? Зачем гореть и мучиться, если впереди всего-то вершок? Равнодушие природы ко всему, что именуется деятельностью, стремлением и целью, плавит в руках и в груди металл, без которого в человеческой толчее мигом раздавят...
Очутись мы ранней весной наедине не в лесной глуши, а в квартире, где ковры и полированные секции, гарантирую, не случилось бы того, что случилось. В лада не боится ни леса, ни полей, среди деревьев и папоротника перестаёшь замечать ее толстые ноги, посиневшие ладони.
— Послушай, Влада, ты знаешь, что такое бином Ньютона?
— Бинокль Ньютона?
— Если бы понадобилась новая богородица, рекомендовал бы тебя...
— Еле-еле тяну на своем заочном... Когда целую смену ворочаешь туши...
Она не стыдилась своей работы, хотя долго не хотела говорить, где вкалывает, словно чувствуя, что деятельность ее мне не понравится.
— Терпеть не могу твоей мясной лавки! Свиные головы в корытах, печенка, копыта... Почему не устроилась в парфюмерию?
— Там требуются красотки. К тому же...
— Смелее, смелее! Философского минимума не сдала бы, а социологию, вижу, раскусила.
— К тому же... люблю рубить мясо, когда у мясника нашего запой. Заведующая говорит, здорово получается.
— Не знал, что разделка туш — тоже искусство!
Влада пожимает плечами. Мы на чердаке, где я
отгородил уголок под студию. Задубевшие кисточки, мешанина красок и сухой голубиный помет. Неподалеку белеют латаные простыни Жаленисов. Голубей они гонят, чердачное окно стеклят, а я его снова выбиваю...
— Красиво, Ригас! Будешь известным художником! — Глаза Влады прилипают к моему "Морю", как будто найдет она в нем то, чего не находит в моих руках, когда не переплетены они с ее руками. "Море" пылится, унылое и бездушное, как простыня. Кто заставил меня тащить Владу сюда, куда не ступала чужая нога? Скорее всего предполагал, что виртуозка по разделке туш ляпнет бессмыслицу, которая окончательно отобьет у меня охоту к безнадежной мазне. "Море" было фикцией — не люблю я его, ни спокойного, отражающего небеса, ни вздыбленного волнами. Начинал с воодушевлением, терпения, выдержки хватило ненадолго, обманывал себя, и все... Хорошо у моря тем, кто катит отдыхать в собственном авто, живет в прекрасной вилле, лопает за покрытым скатертью столом! Да, они искренне любят море, почему
бы и нет? Совсем другое оно, когда целый час толчешься в очереди за разбухшей сосиской или если бесконечно идет дождь, а ты свернулся на чердаке, как гусеница! Подле твоей раскладушки развешана одежда, сквозь дощатую стенку слышно, как один за другим плетутся в туалет соседи... Уборной — вот чем отдает ваше хваленое море, а не парусами, йодом и рыбой! Безнадежен мой протест, если "Море" нравится Владе. Срьюаю полотно, швыряю его в угол, наслаждаясь ужасом, которым полны глаза Влады, понимающей, что такое утрата... Продавщица-виртуоз! И как это осмелился я связаться с ней? Кому вручил вожжи своей судьбы? Хватит, довольно! Отворачиваю — и снова в свободном полете. В свободном?..
Если бы не обстоятельства, если б не надо было уладить кое-что, силой бы меня сюда не загнать! Ревет поток машин, в горле першит от пыли и бензинового смрада. Не сверкают витринами магазины — нет здесь витрин, засиженный мухами гастрономчик местного значения да пивная цистерна, пустая, как подбитый в сражении танк. Не видать и кафе, куда можно было бы завернуть словно в гавань, приятельски кивнув швейцару — салют, амиго! И тут же перед тобой распахивается осаждаемая, но непреодолимая для толпы пижонов дверь. Амиго — реэмигрант из Аргентины или Бразилии. Дурак!.. Оставил пальмы, золотые пляжи Рио, грудастых мулаток, чтобы подобострастно кланяться какому-то белобрысому поросенку? Скажи, амиго, правда ли, что там не улыбки — молнии кидают сладострастные шоколадные девочки?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133