Почему не постарались вы стать знаменитостью, доктор Наримантас? Может, и не довелось бы нам сражаться друг с другом, позванивай на вашей груди знаки доблести и славы?
— Пойдем посетим в порядке исключения больного Шаблинскаса. — Инициатива все еще была в руках отца.
— Кто такой? Начальник управления торговли? Директор ресторана? Модный портной? Браво!
— Просто больной, сынок. Тут все больные. Бывший водитель.
— Может подвезти, подбросить?
— Прикуси на минутку язычок. Хорошо?
В палате гудит какой-то аппарат, из переплетенной бинтами мумии торчит металлическая трубочка —
ничего ошеломляющего, за исключением увядшей красавицы у изголовья койки. Та, с косой, вероятно, не очень довольна такой ассистенткой.
— Выкарабкается?
— Не думаю.
— Он на самом деле шофер? Из-за простого шофера возитесь?
— Из-за человека. Честный человек, но, представь себе, интересуются им следственные органы.
— Детективы, отец, литература второго сорта!
— Не торопись. Шаблинскас ценой жизни спасает чужие девяносто шесть рублей, а в кузове машины подозрительный груз на тысячи и тысячи. Это детектив?
Нет, не бывать отцу главврачом. Не созрел!
— Только донкихоты несут околесицу на моральные темы. Все остальные даже во сне комбинируют
— Не скажу, сын, что ты глуп, но от проницательности твоей тошнит. Хочется не только руки и лицо — всего себя вымыть.
— Виновата ли бритва, что неопытные или дурни режутся !
До сих пор отец недооценивал силы и возможности собеседника, да какого там собеседника — противника, закоренелого врага! — такая мысль промелькнула в его наполненном болью взгляде.
— Подкинул бы я тебе сюжетец-другой, как ты их называешь, но сюжеты мои тебе не подходят Так?
— Не сказал бы, но...
— Даже те, что касаются твоих отца и матери?
— Или Казюкенаса?
Его голова дернулась, как у клячи, которую стегнули по живому, стертому сбруей мясу. Он был переполнен своим Казюкенасом, хотя тот, судя по всему, уже не богатырь, а упавшее дерево с прогнившей сердцевиной. Для него, дога этого человека, отец готов был пожертвовать всем. Внезапно -меня осенило: не ради него ли, не ради священного его покоя изгнана Нямуните? Как прежде Дангуоле Римшайте-Наримантене? Теперь мой черед быть отринутым... Кто же он, Казюкенас? Чем приманил, опутал? Может, приоткрыл заговоренную дверь? Куда же надеются добраться они оба, если день их уже на исходе? Обман, новый обман — эта отцовская покорность судьбе. Так же, как их трубы и литавры, громыхавшие когда-то... Ладно, пусть копошатся... Но солнце над моей магистралью скрылось в черных тучах, и я должен сдвинуть, оттолкнуть их прочь. Чего бы мне это ни стоило
— Казюкенас тебе не по зубам. Обломаешь.
— Ах, ах! Что он, святой Петр с ключами от рая? — Оскорбления фонтаном били из меня: — Начальничек! Бюрократ!
— Он больной. Думаю, этим все сказано. И вы, которые...
— Речь не о нас — о тебе и о нем, и об этих современных Санчо Панса, пересевших с ослиного зада в мягкие кресла... Готов сотню против рубля поставить, он и не здоровался-то с тобой, пока не прижала болезнь! А теперь, не сомневаюсь, все на тебя взвалил. Лечи! И близкие твои пусть терпят... Его недугом должны болеть все!
— Как ты смеешь... здесь, в больнице? Ничего не знаешь, ничего не понимаешь!
— Не понимаю, что ты козел отпущения? Ха!
Отец ухватил меня за рубашку, и я должен был собрать все силы, чтобы не покачнуться, чтобы не замоталась голова, как у мочальной куклы. Он все еще был силен, хотя сильно похудел в последнее время, много весили сама его сосредоточенность, злость, вера в то, что я пытался дерзко разрушить. Почувствовав мое сопротивление, он еще больше напрягся и потянул следом за собой в ближайшую палату. На железной койке свернутый матрац в пятнах, сквозь сетку белеет забытое судно — от него еще несет мочой. За радиатором журнал, на обложке — купающаяся красавица с пририсованными усами. От поспешности, с которой здесь убирали, веет ужасом, можно предположить, куда отправился больной. Вторая кровать не тронута, аккуратно застелена.
— Садись! — Отец тяжело плюхнулся на нее, пружины скрипнули. — И выкладывай все!
— Может, ты удивишься, — он горько усмехнулся, — ноя ждал этого.
— Благодарю за доверие. — Я обливался потом. Вдруг вспомнился тот вечер в кафе, когда гордо удалился я от Айсте Зубовайте, не согласившись предать отца, нанести ему удар ножом в спину... а сам, глядя ему "в глаза, загоняю острие в сердце. Он даже не узнает, что на кратенькое мгновение слился я с ним душой и телом. — Я же не про себя, отец. Рассказал тебе сюжет, и все. Только неопытный читатель отождествляет героя с автором.
— Сукин ты сын! — стукнул он кулаком по спинке кровати, хотя только что заявил, что ожидал этого. — Я-то думал, сберкассу очистил, приятеля угробил... А ты всего-навсего девчонке младенца сотворил! Банальный случай.
— Повторяю, не я! Герой моего будущего рассказа. Его девушка на третьем месяце, он с ума сходит. Учеба рушится, все планы на будущее летят, а отец у него биолог, хорошо знакомый с хирургами.
— Такая операция, помимо всего, еще и уголовное преступление!
— Ну, преступления ему и не снятся. Ведь девушка согласна. Здоровье у нее слабое. Камни там в печени или ревмокардит, не знаю, что лучше... При неофициальном содействии биолога ее официально кладут в клинику, делают операцию...
— Это называется абортом!
— Необязательно делать аборт в клинике, где работает отец героя, можно и в другой больнице.
— Кто герой, ясно. Кто его отец, тоже. Остается уяснить, кто девушка... Скажешь наконец, кто она? — Кулаки отца крепко сжаты.
— Да не существует ее, Литературный образ, фикция.
— Видел я, как прижималась к тебе эта фикция! Если хочешь знать, в подметки ты ей не годишься.
— Повторяю, никакой девушки нет Фантазия.
— Девочка... такая девочка... Когда-нибудь откроются у тебя глаза, да будет поздно! — глухим отрывистым голосом пригрозил отец и умолк, испугавшись своего пророчества.
— Значит, отказываешься помочь? А я бы книгу написал... Современную повесть...
Наримантас раздумывал о девочке, видел ее, озаренную надеждой, а мне чудилась черная туча. Ни ее открытого лица, ни теплых ласковых рук — лишь тень, которую должен я перешагнуть. Имя тени случайно совпало с именем Влады.
— Жениться? — Он встряхнулся, отгоняя случайную мысль. — Даже если бы мог я заставить... лучше расти ребенку без отца, чем навязывать ему такого. Видели папашу? Ха! — хакнул он, точно, проглотив меня, выплюнул обратно. Это вконец лишило его сил. Сидел рядом молча, опустошенный, грудь вздымалась, как у астматика, взгляд отсутствующий — смотрит человек в себя, в переполошенное свое нутро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133
— Пойдем посетим в порядке исключения больного Шаблинскаса. — Инициатива все еще была в руках отца.
— Кто такой? Начальник управления торговли? Директор ресторана? Модный портной? Браво!
— Просто больной, сынок. Тут все больные. Бывший водитель.
— Может подвезти, подбросить?
— Прикуси на минутку язычок. Хорошо?
В палате гудит какой-то аппарат, из переплетенной бинтами мумии торчит металлическая трубочка —
ничего ошеломляющего, за исключением увядшей красавицы у изголовья койки. Та, с косой, вероятно, не очень довольна такой ассистенткой.
— Выкарабкается?
— Не думаю.
— Он на самом деле шофер? Из-за простого шофера возитесь?
— Из-за человека. Честный человек, но, представь себе, интересуются им следственные органы.
— Детективы, отец, литература второго сорта!
— Не торопись. Шаблинскас ценой жизни спасает чужие девяносто шесть рублей, а в кузове машины подозрительный груз на тысячи и тысячи. Это детектив?
Нет, не бывать отцу главврачом. Не созрел!
— Только донкихоты несут околесицу на моральные темы. Все остальные даже во сне комбинируют
— Не скажу, сын, что ты глуп, но от проницательности твоей тошнит. Хочется не только руки и лицо — всего себя вымыть.
— Виновата ли бритва, что неопытные или дурни режутся !
До сих пор отец недооценивал силы и возможности собеседника, да какого там собеседника — противника, закоренелого врага! — такая мысль промелькнула в его наполненном болью взгляде.
— Подкинул бы я тебе сюжетец-другой, как ты их называешь, но сюжеты мои тебе не подходят Так?
— Не сказал бы, но...
— Даже те, что касаются твоих отца и матери?
— Или Казюкенаса?
Его голова дернулась, как у клячи, которую стегнули по живому, стертому сбруей мясу. Он был переполнен своим Казюкенасом, хотя тот, судя по всему, уже не богатырь, а упавшее дерево с прогнившей сердцевиной. Для него, дога этого человека, отец готов был пожертвовать всем. Внезапно -меня осенило: не ради него ли, не ради священного его покоя изгнана Нямуните? Как прежде Дангуоле Римшайте-Наримантене? Теперь мой черед быть отринутым... Кто же он, Казюкенас? Чем приманил, опутал? Может, приоткрыл заговоренную дверь? Куда же надеются добраться они оба, если день их уже на исходе? Обман, новый обман — эта отцовская покорность судьбе. Так же, как их трубы и литавры, громыхавшие когда-то... Ладно, пусть копошатся... Но солнце над моей магистралью скрылось в черных тучах, и я должен сдвинуть, оттолкнуть их прочь. Чего бы мне это ни стоило
— Казюкенас тебе не по зубам. Обломаешь.
— Ах, ах! Что он, святой Петр с ключами от рая? — Оскорбления фонтаном били из меня: — Начальничек! Бюрократ!
— Он больной. Думаю, этим все сказано. И вы, которые...
— Речь не о нас — о тебе и о нем, и об этих современных Санчо Панса, пересевших с ослиного зада в мягкие кресла... Готов сотню против рубля поставить, он и не здоровался-то с тобой, пока не прижала болезнь! А теперь, не сомневаюсь, все на тебя взвалил. Лечи! И близкие твои пусть терпят... Его недугом должны болеть все!
— Как ты смеешь... здесь, в больнице? Ничего не знаешь, ничего не понимаешь!
— Не понимаю, что ты козел отпущения? Ха!
Отец ухватил меня за рубашку, и я должен был собрать все силы, чтобы не покачнуться, чтобы не замоталась голова, как у мочальной куклы. Он все еще был силен, хотя сильно похудел в последнее время, много весили сама его сосредоточенность, злость, вера в то, что я пытался дерзко разрушить. Почувствовав мое сопротивление, он еще больше напрягся и потянул следом за собой в ближайшую палату. На железной койке свернутый матрац в пятнах, сквозь сетку белеет забытое судно — от него еще несет мочой. За радиатором журнал, на обложке — купающаяся красавица с пририсованными усами. От поспешности, с которой здесь убирали, веет ужасом, можно предположить, куда отправился больной. Вторая кровать не тронута, аккуратно застелена.
— Садись! — Отец тяжело плюхнулся на нее, пружины скрипнули. — И выкладывай все!
— Может, ты удивишься, — он горько усмехнулся, — ноя ждал этого.
— Благодарю за доверие. — Я обливался потом. Вдруг вспомнился тот вечер в кафе, когда гордо удалился я от Айсте Зубовайте, не согласившись предать отца, нанести ему удар ножом в спину... а сам, глядя ему "в глаза, загоняю острие в сердце. Он даже не узнает, что на кратенькое мгновение слился я с ним душой и телом. — Я же не про себя, отец. Рассказал тебе сюжет, и все. Только неопытный читатель отождествляет героя с автором.
— Сукин ты сын! — стукнул он кулаком по спинке кровати, хотя только что заявил, что ожидал этого. — Я-то думал, сберкассу очистил, приятеля угробил... А ты всего-навсего девчонке младенца сотворил! Банальный случай.
— Повторяю, не я! Герой моего будущего рассказа. Его девушка на третьем месяце, он с ума сходит. Учеба рушится, все планы на будущее летят, а отец у него биолог, хорошо знакомый с хирургами.
— Такая операция, помимо всего, еще и уголовное преступление!
— Ну, преступления ему и не снятся. Ведь девушка согласна. Здоровье у нее слабое. Камни там в печени или ревмокардит, не знаю, что лучше... При неофициальном содействии биолога ее официально кладут в клинику, делают операцию...
— Это называется абортом!
— Необязательно делать аборт в клинике, где работает отец героя, можно и в другой больнице.
— Кто герой, ясно. Кто его отец, тоже. Остается уяснить, кто девушка... Скажешь наконец, кто она? — Кулаки отца крепко сжаты.
— Да не существует ее, Литературный образ, фикция.
— Видел я, как прижималась к тебе эта фикция! Если хочешь знать, в подметки ты ей не годишься.
— Повторяю, никакой девушки нет Фантазия.
— Девочка... такая девочка... Когда-нибудь откроются у тебя глаза, да будет поздно! — глухим отрывистым голосом пригрозил отец и умолк, испугавшись своего пророчества.
— Значит, отказываешься помочь? А я бы книгу написал... Современную повесть...
Наримантас раздумывал о девочке, видел ее, озаренную надеждой, а мне чудилась черная туча. Ни ее открытого лица, ни теплых ласковых рук — лишь тень, которую должен я перешагнуть. Имя тени случайно совпало с именем Влады.
— Жениться? — Он встряхнулся, отгоняя случайную мысль. — Даже если бы мог я заставить... лучше расти ребенку без отца, чем навязывать ему такого. Видели папашу? Ха! — хакнул он, точно, проглотив меня, выплюнул обратно. Это вконец лишило его сил. Сидел рядом молча, опустошенный, грудь вздымалась, как у астматика, взгляд отсутствующий — смотрит человек в себя, в переполошенное свое нутро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133