— Уже обвиняешь! Не себя, конечно, товарищей по работе... Самое удобное — начальников! Ну, чего ощетинился? Чего кидаешься? Я же тебя не упрекаю. У всех бывают... неудачи.
— Что ты сказал?
— А что слышал. Неудачная операция — залог другой, более успешной. Так и наш декан говаривал, не помнишь?
— Значит, Навицкене права? Пришел ответ?
— Да, Винцас, да. Злокачественная.
— Почему же санитарки узнают это раньше, чем оперировавший хирург? Может, теперь мне перед ней извиниться?
— Никто тебя не обвиняет, успокойся!.. Только вчера узнали. Радости, конечно, мало. Вижу, переживаешь... Что, этот Казюкенас — друг юности? Жаль, но... Посоветуемся... Созовем какой хочешь консилиум. — Чебрюнас считает, что успокоил Наримантаса.
— Уже консультировались... Во время операции!
— В тебе заговорила амбиция, Винцас.
— Жаль, у тебя ее нет.
—Когда все с колючками, одному приходится быть мягоньким!
— Не мягоньким... Ищейкой! Так и вынюхиваете: кто, откуда да почему.
— А ты, братец, нет?
Нет, нет и нет! Но разве не позвал я главврача в ассистенты, когда укладывал на стол Казюкенаса? Значит, тоже делю больных на простых и привилегированных... А вот упрека от Чебрюнаса не ожидал, это как удар ниже пояса... Чебрюнас продолжает что-то говорить — более мягко и мирно, — Наримантас не слушает, молча сокрушается: болтаем о консилиуме, будто он важнее раковой опухоли в теле ничего не подозревающего Казюкенаса, важнее, чем страшная наша ошибка.
— Чем поможет консилиум, если... — Он не кончает фразы — удерживает протянутая к нему рука Чебрюнаса, короткая, с тупыми пальцами, столь непохожая на руку хирурга, однако принадлежащая небесталанному, даже отличному, врачу. Именно эта рука, гладящая то по шерсти, то против, ставшая хитрой, как будто обладает она собственным разумом, и остановила Наримантаса в решающий момент операции.
Жарко, чертовски жарко, Наримантас уже не может сообразить, зачем приперся к главврачу: узнать то, что давно знал, обвинять или просить о помощи? Яснее ясного видит, как скальпель рассекает ткани живота. Вот он, желудок, многократно просвеченный рентгеном. Оказывается, врос в поджелудочную. Ого, удивился кто-то, наверно, наивный Рекус. Между шапочкой и маской беспокойно блуждали близорукие, залитые потом глаза Чебрюнаса. Чего это он взмок, едва началась операция? Только что пошучивал с анестезиологом, и вот — словно из ушата окатили.
— Вытрите его! — рявкнул Наримантас, кричал не только потому, что взмокло лицо ассистента — потструился и по его шее, спине, животу. Сестра марлей протирала Чебрюнасу очки, а тот тряс, как лошадь, головой и ворчал, что и так хорошо видит.
—Ого, какой узелок! — снова пропел Рекус, самый младший; ему бы помалкивать и терпеливо ждать указаний старших. — Крепкий орешек, доложу я вам!
—Спокойней, коллега! Какую, черт побери, терминологию употребляете! — Наримантас, скрипнув зубами, продолжал осмотр — щупал и щупал печень, чтобы
не надо было глядеть на "узелок", который и не узелок вовсе, а узлище, мерзкий комок, редкая гадость!
— Прошу прощения! — Рекус зачастил, как на экзамене. — Калиозная язва с инфильтратом в область поджелудочной железы.
— "В область поджелудочной железы", — не удержавшись, передразнил Наримантас. — Поджелудочная- то насквозь прошита, а он — в область поджелудочной!
Бормотание Рекуса ему не мешало, напротив, заполняло пустоту — молчал Чебрюнас, любитель поболтать, выдать анекдотец; у операционного стола он чувствовал себя свободным от обязанностей главврача. В операционной приходил в себя, вновь становясь врачом, простодушным институтским приятелем.
— Что случилось, Ионас?
— Ничего особенного. — Чебрюнас подождал, словно смущаясь, и очертил язву скользким окровавленным пальцем, отграничивая и участок поджелудочной железы.
—Прошу прощения, — осмелел Рекус, проследив за падьцем Чебрюнаса, — мне кажется, здесь язва с дегенерацией в опухоль. Да, да!
Наримантас и глазом не моргнул в ответ на атаку ординатора.
— Случай трудный, ну и что?
Рекуса он не боялся, Рекус его по-своему взбадривал, а вот чего не хватало, так это поддержки стоящего напротив Чебрюнаса, не хватало добродушной его болтовни, которая действовала бы успокаивающе, как журчание воды в раковине, как беззвучное скольжение сестер и санитарок, как звон падающих в кювету инструментов. С чего же это ты язык проглотил, друг Йонас? Чем недоволен? Что предстоит трудная и тонкая работенка? Ну и черт с тобой! Наримантас повернулся, протянул руки, чтобы сменили перчатки; эти руки принадлежали сейчас как бы не ему, а какому-то лучшему, чем он, хирургу, главное, они твердо знали, что и как надо делать. Он пошевелил пальцами, торопя сестру, она почему-то медлила. Наконец-то! Дело не в том, что сулит язва, важно, что она перерастает или уже переросла в опухоль — наверняка переросла! — ах ты, гадость!
Рекус заговорил было тоном оракула о лимфоузлах, которые-де не увеличены, Наримантас недовольно буркнул, велел взять материал для анализа и для плановой биопсии — уже из более глубокого слоя. Санитарка двигалась не спеша, словно на прогулке, поспею, мол/нечего горячку пороть; Чебрюнас почему-то опал, как тесто, движения у него вялые, а желудок к поджелудочной железе припаялся — необходима ювелирная точность.
— Это тебе, Йонас, не бумажки подписывать! — пошутил грубовато, как привыкли хирурги друг над другом, чтобы подбодрить товарища.
Пока его руки — не его, а может быть, лучшего, чем он, хирурга — дачали то, что было самым необходимым, а именно — отделяли желудок от поджелудочной и отсекали поврежденную его часть, — патологоанатом сообщил результаты первой биопсии.
— Что ты еще намерен делать? — послышался голос, которого долгое время не было слышно, голос, вылущившийся из молчания, невнятного бормотания и других бессмысленных звуков, голос Чебрюнаса.
— Будем продолжать, что начали. — Наримантас даже не взглянул на ассистента, все внимание отдано операции.
— По-моему, сделано все. Зашиваем — и к телевизору. Конные соревнования. Не интересуешься лошадьми, Винцас?
— А поджелудочная?
— Поджелудочная?
— Ослеп, что ли? Сестра, протрите доктору очки! Насухо!
— Не надо, я вижу. — Чебрюнас отмахивался от сестры, как от надоедливой мухи.
— Протрите, протрите! Он не видит опухоли, которую заметил даже наш молодой друг.
— Калиозная язва с признаками дегенерации! Принимая во внимание сращение желудка с поджелудочной железой... — Рекус замер с разинутым ртом, только теперь почуяв намечающееся несогласие хирургов.
— Биопсия не показала! Понимаешь ли ты, чем рискуешь? — В голосе Чебрюнаса, все еще дружеском и душевном, послышались нотки раздражения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133