— Звезда эстрады. Знаменитость! — В словах Нямуните звякают льдинки и презрения и восхищения.
Твердый прямоугольник дразняще пахнет женскими духами. Неужели действительно Зубовайте, Айсте Зубовайте с бесчисленных броских афиш? Вот она крепкими белыми зубами кусает яблоко; вот улыбается, выглядывая из-за куста цветущих роз, вот целуется с пчелкой, усевшейся на цветок подсолнуха... В моем воображении возникает новая афиша — Айсте в окружении белых: халатов! Нет, тут она не подойдет, здесь другое, противопоказанное ей освещение. И настроение не то... Здесь, где даже трава пропахла больницей, легко уложит ее на обе лопатки простая медсестра. И отец торопится отмежеваться от Зубовайте — не только из-за больного, заварившего всю эту кашу.
— Некогда мне эстрадой увлекаться. Надо же кому- то и работать.
В последнее мгновение доктор вспоминает обо мне.
— Ты все еще здесь, Ригас? Ах да... Понятно. Скажи наконец, сколько.
Деньги нужны позарез — ремонт машины, возобновившиеся отношения с Сальвинией! — однако тут запахло другими купюрами, не обычными мятыми трешками да пятерками, они соблазнительно шуршали нетронутой новизной и просвечивали таинственными водяными знаками. Я промычал что-то в ответ, не отрицая денежного голода, но и не подтверждая его. Неуютно почувствовал себя и отец, как будто предложил деньги за бесчестную сделку.
Ощупав карманы, он смешался еще больше.
— Сестра, вы, часом, не выиграли в лотерею?
— Нет, доктор.
— Значит, не сможете одолжить мне рублей пятнадцать?
- Двадцать пять! — кинул я равнодушно и довольно нахально, чтобы не подумали, что покупают мое молчание.
— Найду, доктор. Пусть ваш сын подождет. — Нямуните подчеркнуто обращалась только к отцу.
— Подожди, Ригас. Я опаздываю.
Он проскользнул в дверь бочком между толстыми стеклянными глыбами, словно пытаясь сделаться невидимым. И там ждут нахальные посетители? Едва ли. Просто удирает от свидетеля, который может повернуть дело не в его пользу, опираясь на сторонние, но, как правило, решающие обстоятельства... Бросив мне бодрую улыбку, маскирующую неприятности, Нямуните проследовала за ним. Твердый бесшумный шаг, широкие, чуть приподнятые плечи...
Проводив обоих придирчиво-подозрительным взглядом Айсте Зубовайте, я стал пасти собственную тень на убогой цветочной клумбе. Тень упорно цеплялась за цементный бортик тротуара, за чашу фонтана, я, мрачный, как эта тень, старался не думать о стыде, который будет жечь, когда Нямуните вынесет деньги.
Наконец захрустели в пальцах Нямуните розовые бумажки. Грудь ее вздымалась — бегом бежала по лестнице, а я-то был уверен, что нарочно заставляет ждать.
— Тридцать пять. Мне нужно тридцать пять!
— Доктор велел двадцать пять. — Она глядела куда-то в сторону, словно здесь не было не только доктора, но и меня самого.
— Тридцать пять, ни копейки меньше!
— Его же деньги, — упорно сопротивлялась она моему намерению выклянчить на десятку больше.
— Накиньте червонец от себя! Верну вам лично. Старику докладывать необязательно. Ясно?
— Какому еще старику? — вспыхнула она и осуждающе глянула на меня — в ней, как в оркестре, играющем вразнобой, боролись противоречивые чувства. Нравится мне дирижировать несыгранным оркестром — иной раз такого "петуха" даст, что ахнешь от удивления. В этой какофонии чувств, хлынувших по велению моей дирижерской палочки, билась, как птиц неосторожно влетевшая в забитую мебелью комнату, основная мелодия — покорность и уважение к высшему существу, то есть к доктору Наримантасу, а может, и еще кое-что, но за недостатком времени я не стал вникать. Свистят крылья, ударяются о мебель, бьются в обольстительно прозрачное стекло окон... Я не чужой ее божку, посему снисходит и на меня частица благоволения. — Мне не поручено спрашивать, на что они пойдут... Но послушайтесь доброго совета, не транжирьте на спиртное, — и она косится на меня — не взорвусь ли?
Не сообразив сразу, как ответить на это унижение, вытаскиваю из кармана визитную карточку Айсте Зубовайте и тренькаю по ней ногтями. Взгляд Нямуните вцепляется в белый прямоугольничек, кажется, сейчас схватит и вырвет. Ее сильная белая ладонь с удовольствием хлестнула бы меня по физиономии чтобы искры из глаз посыпались, не сомневаюсь в этом. Уже не холодная красавица — злющая, готовая клюнуть хищная птица.
— Ах, извините!. Ведь это больничный инвентарь? — протягиваю ей карточку. — Что ж, обойдусь без десятки.
— Да уж берите. — Она сует еще две пятерки, уже преисполненная женской,, почти материнской снисходительности.
Хорошее дело — бумажки, шуршащие в кармане, который только что был пустым. .. Конечно,, лучше бы полета, а то и пятьсот... пять тысяч, тогда бы чувствовал себя полноценным человеком: "Жигули-люкс"? Беру! Арабский ковер? Заверните! Не мелочился бы: сдачу оставьте себе на чай! А вдруг стал бы походить на муженька Жаленене, на этого Стяпонаса, жадного, все сующего себе за щеку хомяка? Даже думать о нем тошно, саму Жаленене осуждать не тороплюсь, а он... апельсиновые корки в газету заворачивает,, чтобы соседям глаза не мозолили.
Пить не тянет. Я еще не пал так низко чтобы заливать неудачи водкой, может быть, и Сизоносого яростно ненавижу, потому что ползучая его тень напоминает мне финиш всех неудачников и слабовольных. Однако на этот раз выпью — культурно, интеллигентно* чтобы некая Нямуните могла гордиться тем, кага прекрасно выполнила свой долг.
Шмыгнул в кафе за углом, клиентов мало*, приятно поблескивают некрашеные,, только, покрытые лаком доски стен. Без промедления протопала к столику девчонка, еще не уставшая,, не жалующаяся на судьбу, над наштукатуренным личиком, как нимб, высокий серебристый парик.
— Плиз, мисс! Один "Чинзано", а если кончился — "Реми -Мартини''.
— Что, что?
Серебряный паричок явно из-за океана, но девочка
может обидеться, распустит глотку местного происхождения, и я тороплюсь заключить перемирие:
— Пятьдесят граммов грузинского. И кофе, детка!
— Так бы и говорили, а то болтают невесть что, — отвечает девчонка на хорошем литовском и бесплатно одаривает улыбкой.
Прихлебываю медленно, чересчур медленно — торговая точка может не выполнить плана, улыбка на крашеных губках вянет.
— Еще что-нибудь? Или уже уходите?
— Разве что "Реми-Мартини"... Нету? Тогда плачу. Долларов разменять не успел, фунтов тоже. Минуточку! Прошу...
Пятерка моя пропахла больницей, точно ее в растворе карболки держали. Только разгладил ее на столике, замельтешил в глазах пестрый водоворот: отец, Айсте Зубовайте, Нямуните, Казюкенас. Медленно проникает в душу отрезвляющий холодок, а ведь и сам чуть не пропитался этим запахом, едва не пустился вприпрыжку за блуждающим огоньком, который исчезнет в тумане, прежде чем удастся приблизиться к нему!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133