ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Но и когда мы бодрствуем, мы пребываем в разной степени сознания.
Боль делает нас менее бодрствующими,
говорила она в своем докладе.
Сексуальное возбуждение делает нас менее бодрствующими. Даже воспоминания делают нас менее бодрствующими. Всё, что принуждает наш мозг перерабатывать импульсы, исходящие изнутри нас, уменьшает степень нашего бодрствования.
Я с отвращением смотрел на жижу в чашке, которая должна была меня взбодрить. Молоко, кажется, свернулось. Я встал и вылил всё в раковину. Усталость. Она забыла про усталость, умная женщина. В первую очередь, степень нашего бодрствования уменьшает простая усталость.
В Базеле (представить себе только: в Базеле!) она посадила перед своим томографом индийских йогов и фотографировала процессы в их мозге в то время, как они при полном сознании прокалывали себе иглами язык, щёки, плечи и другие части тела. Полученный томографом узор она сравнила с узором мозга нормальных людей в четырёх различных стадиях наркоза по Геделю, которые, как было объяснено заинтересованному читателю, называются analgesie, excitation, toleranz и asphyxia , – но также и с узором бодрствующих, взволнованных, скучающих, сонных, играющих в карты, размышляющих, развлекающихся людей, среди которых были и те подопытные персоны, которых она непосредственно своим видом вводила в состояние сексуального возбуждения. Это привело её к некоторым выводам о природе бодрствования и о его отношении к феномену сознания, но эти выводы автор статьи опускал, чтобы закончить цитатой, которая ему представлялась, по-видимому, этакой квинтэссенцией всего:
По-настоящему мы бодрствуем в тот момент, когда наш дух тих и неподвижен и способен отразить мир вокруг нас без искажений, которые мы создаем сами. Древнее изречение дзен-буддизма о духе, который должен быть как зеркало, находит на нейрональном уровне поразительно точное соответствие.
Ну, ничего себе, подумал я и отложил газету. Потом вяло уставился в пасмурное утро, размышляя о том, что я ещё должен успеть сделать, вероятно, в последние два с половиной дня моей жизни. Я не мог прийти ни к какому разумному решению и не замечал, как проходит время.
Пока вдруг не услышал, как в замок вставили ключ и резко, сердито его повернули.
Биргитта!
Моя реакция несомненно заинтересовала бы профессора Эрнандес Круз: единым махом я очнулся.
Биргитта была взвинчена. Это было слышно по её шагам в прихожей и видно по лицу, когда она вошла на кухню. Я только не мог понять, почему она смотрит на меня так злобно, так сурово, так решительно.
– Привет, – сказал я как можно спокойнее. – Школа уже закончилась?
– Нет, только один свободный час, – она с силой поставила на стол сумку, и звук был глухой и тяжёлый. Звук упавшей гильотины. – Гуннар, я зашла, чтобы кое-что урегулировать.
Я поднял на неё глаза. Я был бодр и чуток. Профессор Эрнандес Круз была бы мной довольна.
– Кое-что в отношении меня, как я понимаю?
– Да, – Биргитта сдвинула плечи вперёд и посмотрела мне в глаза. – Я больше не хочу, чтоб ты здесь жил. Пожалуйста, собери свои вещи и уходи.
Я был, мягко говоря, поражён. Как все мужчины в таких ситуациях, я попытался вспомнить, что я ей такого сделал.
– Почему так внезапно?
Её взгляд был ледяным – ярость глубокой заморозки.
– Ты же сам всё время проповедуешь, что мир подлый, так? Вот и славно, и никто не упрекнёт меня в неспособности к обучению. Отныне и я тоже подлая. И я говорю тебе: вон! Прочь с глаз моих!
Она почти выкрикнула это, но тут вся её агрессивность надломилась, и по щекам покатились слёзы.
– Может, я и в самом деле просто прячусь от проблем, как ты говоришь, – она шмыгала носом и вытирала глаза кулаками. – Ну и пусть. Но тогда я хочу, чтобы меня оставили в покое. Тогда я действительно спрячусь. Хорошо, я сознаюсь: я не могу жить в таком мире. Если всё вокруг лишь коварство и подлость, предательство и насилие, я не хочу иметь с этим ничего общего.
Я встал. Когда женщина находится в таком состоянии, приближаться к ней рискованно, но я всё равно попытался – попытался её обнять. Как и следовало ожидать, она вырвалась.
– Нет! Прошу тебя.
– Хорошо, – сказал я. – Нет проблем. Если тебе так будет лучше, я уйду. – Я понятия не имел, куда, но это и не играло роли. – Но почему так вдруг?
Она резко повернулась ко мне, открыла сумку и достала оттуда стопку тетрадей.
– Вот. Мне передали это сегодня. Сочинения, которые я должна проверить. Тетрадка Кристины тоже здесь! Боже мой… – Она затолкала тетрадки назад и упала на стул. – Я не могу, – пробормотала она, не глядя на меня. – Пожалуйста, уйди, Гуннар. Прошу тебя, уйди, оставь меня в покое.
Это был один из тех моментов, когда чувствуешь, что всё неотвратимо рушится. Я беспомощно стоял между плитой и раковиной и смотрел, как Биргитта устало скрестила руки поверх своей сумки и положила на них голову. Я понял, что это не каприз, который быстро проходит. Я причинил ей боль. Моё честолюбивое стремление столкнуть её с реалиями мира было ошибкой.
Я пошёл в гостиную, где стоял мой рюкзак. Кроме него и той одежды, что была на мне, собирать было нечего. Даже зубная щётка в ванной принадлежала Биргитте. Я вынес своё имущество в прихожую, нырнул в куртку и натянул ботинки.
Она вышла из кухни, шмыгая носом, заплаканная, и молча обняла меня. Я неподвижно замер и тоже обнял её.
– Какой ты удобный и приятный, – пролепетала она в мою толстую куртку.
– Ты тоже, – тихо ответил я, ещё надеясь, что всё это лишь мимолётная вспышка.
Но она отстранилась, отступила на шаг и помотала головой.
– Но ничего не выйдет. Я не могу так жить. – Она отвела глаза и смотрела в пол. – Прошу тебя, иди. И больше не возвращайся, хорошо?
– Хорошо, – сказал я и ушёл.
Я приехал к Димитрию, который, казалось, был даже рад меня приютить. Он немедленно приготовил мне постель – как самое неотложное, хотя была лишь середина дня, – поставив раскладушку в своей спальне, где и без неё негде было повернуться. Мне досталась толстая подушка и тонкое одеяло, на которые он натянул цветастое постельное бельё, какого в Швеции, я думаю, не купишь.
В спальне тоже было пыльно. На полу валялись пустые пакеты из-под вина и упаковки от орехов. Не так чтоб много, ровно столько, чтобы стало неуютно. Ну и пусть. Ещё два дня, и всё закончится.
После поездки на метро осталось ровно тридцать крон. За долгие годы я заработал сотни тысяч, а теперь у меня не осталось от них ничего. Деньги из моей комнаты в пансионе полиция наверняка конфисковала, а выяснить, что за ключ лежит у меня в тумбочке – от какой ячейки и в каком банке, – им тоже не составило труда.
– Видишь, они всё ещё несутся во весь опор, – отвлёк меня от тоскливых мыслей Димитрий, с гордостью владельца пройдясь вдоль шеренги своих компьютеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126