– Что случилось? Ты что, свихнулся?
Он посмотрел на меня, посмотрел на пистолет, снова на меня. Было очевидно, что он не знал, как к этому относиться.
– Ты не находишь, – спросил он наконец, – что если здесь кто-то и имеет право свихнуться, так это я?
– Я не свихнулся, – ответил я. – Наоборот, ещё никогда в жизни в голове у меня не было так ясно, как сегодня.
– Хорошо. Тогда вспомни, пожалуйста, о том, что я твой зять, и убери пистолет.
Я не шелохнулся.
– Я помню гораздо больше, чем ты думаешь. Именно поэтому очень может быть, что мне придётся сейчас пристрелить тебя.
– Гуннар, прошу тебя… – Ганс-Улоф никак не мог взять в толк. Судя по тону, он всё ещё думал, что имеет дело с сумасшедшим. – Мы могли бы обо всём поговорить. Совсем не обязательно кого-то убивать.
Я откинулся назад, опустил руку с оружием, которое просто тяжело было долго держать на весу, но дуло оставил направленным на него.
– Хорошо, давай поговорим, – сказал я и кивнул в сторону телевизора. – Скажи мне одно: ты что, всерьёз ожидал, что София Эрнандес Круз откажется от Нобелевской премии?
Ганс-Улоф оглядел меня, не зная, какого ответа я жду от него, и сглотнул.
– Скажем так, какую-то минуту надеялся.
– Знаешь, почему она этого не сделала?
– Нет.
– Она не сделала этого, потому что я не смог удовлетворительно ответить на её последний вопрос.
Его глаза расширились.
– Что?
– Я не смог на него ответить вразумительно даже для себя самого. Точнее, я вообще не смог на него ответить.
Я мельком глянул на экран. Оркестр играл что-то классическое, и камера держала в фокусе лицо Софии Эрнандес Круз, переполненное чувствами. Она улыбнулась кому-то из публики, и глаза ее блестели влагой.
– Если кто и заслуживает по-настоящему Нобелевской премии, так эта женщина. Ей понадобилось всего несколько минут на размышления, и она задала мне именно тот вопрос, который сам я должен был задать себе ещё две недели назад, но до которого я так и не дошёл. Вопрос, который разбирает на части всё, чему я верил, и составляет совершенно по-другому.
– И что же это за вопрос?
– Она спросила меня: «А вы видели хоть одно доказательство того, что Кристина действительно была похищена?»
Лицо Ганса-Улофа дрогнуло. Он поднёс руку ко рту, закашлялся.
– Что это значит? Какое еще доказательство? Что она хочет, чтобы было доказано?
– Интересно, правда? Просто жутко интересно. Она задала мне вопрос, который, в силу того, что не имеет ответа, сам становится ответом на многие другие вопросы. Например, на вопрос, почему вдруг нагрянула полиция, когда я был в офисе «Рютлифарм»? Ведь дело было не в срабатывании сигнализации, она там смехотворная. А в то, что меня якобы кто-то увидел из соседнего высотного здания, я просто не верю. Во-первых, я внимателен и осторожен, ведь я, в конце концов, не новичок в таких делах, а во-вторых, для этого стекло достаточно сильно отражает, даже ночью.
– Я тоже не знаю, в чём было дело. Я в таких вещах не разбираюсь.
– Если подумать, – мрачно продолжал я, – то окажется, что проваливались только те мои операции по взлому, о которых знал ты.
– Я? – взвизгнул Ганс-Улоф. – Что это значит?
– Если бы я в ночь на четверг не проспал и не приехал в Сёдертелье с большим опозданием, то полиция, прибывшая на сомнительный сигнал о якобы заложенной бомбе, захватила бы меня в доме Хунгербюля тёпленьким. Однако когда я вошел в дом Боссе Нордина, мне никто не помешал, – может, потому, что я вошёл туда на одну ночь раньше, чем сказал тебе? И, опять же, ничего не произошло, когда я побывал в Нобелевском фонде…
Его глаза, и без того вытаращенные, расширились ещё больше.
– Ты проник в Нобелевский фонд?
– Только осмотрелся. Зашёл, увидел, вышел. Вполне мирно, даже царапины после себя не оставил. Единственное, прихватил оттуда бланк удостоверения. Но они его не хватятся.
Ганс-Улоф провёл ладонями по лицу.
– Ты сумасшедший. В фонд? Уму непостижимо… – Он оставил своё лицо в покое и принялся теребить воротник рубашки. – Знаешь, то, что ты сейчас делаешь, у нас в науке называется «недопустимым обобщением». Это в высшей степени несерьёзно. Ты берёшь единичный случай и делаешь из него слишком далеко идущие выводы. Было всего одно вторжение, которое действительно сорвалось, и ты навешиваешь на меня бог знает что только потому, что остальные твои взломы обошлись без помех? Это глупо.
– Хорошо, другая тема. Кристина в продолжение двух месяцев звонила тебе каждые два дня, но именно с того момента, как я установил магнитофон, звонки разом прекратились. Что, тоже случайность?
– Гуннар, прошу тебя. Я-то тут при чём?
– Факт остаётся фактом: своими ушами я не услышал от Кристины ни звука.
Лицо его налилось кровью.
– А я-то что мог сделать? Дать ей твой номер телефона? – закричал он. – Да убери ты, чёрт возьми, свой проклятый пистолет.
Я поднял пистолет и нажал спуск. Раздался оглушительный выстрел. Пуля обломила угол шкафа и застряла в стене.
Ганс-Улоф чуть не задохнулся.
– Господи! Я уж думал… Быть того не может… Гуннар! Что это значит?
– Я хотел лишь убедиться, что он действует, – невозмутимо сказал я. – Мы можем подойти к делу и более научно, если хочешь. В науке ведь принято, что выдвигается гипотеза, которая объясняет все наблюдаемые факты, а потом её пытаются доказать, так?
Ганс-Улоф дрожал всем телом.
– Её ведь можно и фальсифицировать, – прошептал он, – но хорошо, давай. Если ты хочешь.
– Я спросил себя, почему, собственно, я вломился в «Рютлифарм», да ещё очертя голову, не имея представления, что это даст. Точнее говоря, это было сделано на основе дикой истории, которую ты мне рассказал. Кроме неё, у меня ничего больше не было. И случайно я узнаю, что ты большой знаток в изобретении диких историй. – Мой взгляд скользнул по полкам с криминальными романами. – Гипотеза, которая, как я уже сказал, исходит, увы, не от меня, гласит: всё, что происходило, было лишь маневром, чтобы как можно скорее упечь меня назад, в тюрьму, потому что ты боялся, вдруг я обнаружу, что Кристину никто не похищал.
Он выпрямился, разом побледнев как смерть. Я впервые заметил некоторое сходство между ним и теми мышами, которых он мучил в своей лаборатории.
– Что за чушь?! – воскликнул он. – Ты же был в тюрьме! Для чего бы мне понадобилось приводить в действие все мыслимые и немыслимые силы, чтобы тебя освободили, если я замышлял снова посадить тебя? Ведь я просто мог оставить тебя там, где ты сидел!
– А так ли это было?
– Да если хочешь знать, я ползал на коленях перед Сьёландером Экбергом.
– Чтобы он освободил меня или чтобы задержал в тюрьме?
– Что? Разумеется, чтобы он добился твоего освобождения путём помилования!
– Почему мне так трудно поверить в это? – Я снова протянул руку на спинку дивана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126