Я внимательно следил за ней с самым безразличным видом. Она что-то сказала седому старику у стойки, который, как обычно, часто закивал и указал ей на кабину лифта, и когда женщина вошла в неё, кажется, нажал перед собой какую-то кнопку. Я отошёл на несколько шагов в сторону, чтобы видеть, как закрывается дверь – женщина ехала одна, – и как над дверью лифта загораются номера этажей, чтобы остановиться на цифре 8.
Другими словами, те, кому назначено к врачу, едут на лифте самостоятельно.
А люди, которые покидают здание, вообще не контролируются.
Это было уже что-то.
На Кунгсгатан по-прежнему были чайные магазины и кондитерские, которые я помнил по старым временам, но между ними затесалось столько салонов связи, что можно было подумать, будто телефоны стали основным продуктом питания. Я немного заблудился, и мне пришлось вернуться, чтобы обнаружить среди всех этих пёстрых магазинных фасадов вход в дом, который я искал.
Адвокатская контора Мортенсона – значилось на одной из медных табличек, живописно покрывшихся патиной. Рядом висели таблички и других фирм, одна – приёмной психолога, которая была здесь и прежде, и одна – фирмы программных продуктов, которой раньше не было.
Чёрная доска в вестибюле всё ещё была цела, и я мог бы поспорить, что бумажка домоуправления с расписанием, когда запираются двери, была та же самая, что провисела здесь уже лет двадцать и на тот момент, когда я впервые пробегал мимо неё.
Внизу доски кто-то пришпилил ярко-красный листок ксерокопии, на котором частный пансион неподалёку предлагал комнаты с завтраком на срок, кратный неделе. Ванна и туалет общие – это, правда, не обещало большого комфорта, но цена была довольно сносной.
Я проследовал дальше. Узкая деревянная лестница скрипела всё так же на тех же самых местах. Всё тот же запах наполнял лестничную клетку, пахло мастикой для полов, дымом сигар и чем-то неопределимым, и на одну бесценную минуту мне показалось, что Инга не умерла, а ждёт меня в нашей квартирке в Сёдертелье на юге Стокгольма.
Мортенсон защищал меня в моём первом – в качестве промышленного шпиона – процессе. Это было в тот год, когда убили Улофа Пальме и во всех залах суда царила почти осязаемая нервозность. Тем не менее ему удалось больше чем наполовину скостить срок, какого требовал прокурор, а через половину оставшегося меня выпустили под надзор, так что я отделался двумя годами за решёткой. Но после оглашения приговора Мортенсон сказал мне: «В следующий раз я не стану защищать вас, Гуннар. Ваш случай – безнадёжный; вы только испортите мне статистику. Для всего остального, если вам потребуется адвокат, приходите, я к вашим услугам, но только не тогда, когда попадётесь».
Мне понадобилось много времени, чтобы понять, насколько он был прав со своей оценкой. Ибо, как уже сказано, я люблю своё ремесло.
Контора находилась на третьем этаже, и здесь, казалось, время тоже остановилось. Просторная приёмная с деревянными панелями, мрачные холлы, отходившие налево и направо, солидные двери из красного дерева и целые полки законодательных томов, переплетённых в кожу, – всё было в точности таким, как когда-то.
Только в приёмной сидела другая дама.
– Несколько лет назад я депонировал здесь запечатанный конверт, – сказал я ей. Она была молода, на ней был костюм строгого покроя, который делал её старше, и лицо её осталось совершенно невозмутимым. – Я хотел бы его сейчас забрать.
– Ваше имя?
– Гуннар Форсберг.
– И когда вы его депонировали?
– В 1996 году.
Наконец-то – хоть и незаметно – она повела бровью.
– Минуточку, пожалуйста. – Она обратилась к своему компьютеру, хотя раньше здесь вполне обходились пухлой амбарной книгой. – Да, у меня тут значится соответствующий взнос, – подтвердила она наконец, посвятив поискам в пять раз больше времени, чем его ушло бы на вышеупомянутую амбарную книгу.
– Это утешает, – сказал я, что не вызвало у неё ни тени улыбки.
В этот момент в глубине помещения открылась одна из солидных дверей, и оттуда возник Мортенсон собственной персоной, все такой же толстый, и хорошего парикмахера за минувшие шесть лет он тоже не нашёл.
– Чёрт бы меня побрал, если это не Гуннар Форсберг, – прорычал он, по-медвежьи переваливаясь ко мне, и протянул мясистую руку. – Что это вы здесь делаете? Я не собирался лицезреть вашу вечно угрюмую физиономию раньше 2008 года.
Этому Туве Мортенсону не требовался никакой компьютер, весь банк данных был у него в голове.
– Шведская корона соблаговолила отпустить меня отбывать остаток срока условно, под надзором, – ответил я.
Он помахал папкой, которую держал в руке.
– А, смотри-ка. Своеобразные инициативы нового министра юстиции. Они и вас коснулись? Интересно.
– Вы находите? – ответил я вопросом.
– Это лишь моё личное мнение. Ибо, с другой стороны, какое мне дело, ведь мне, по счастью, не пришлось вас защищать последний раз. А что досточтимый коллега Линдеблат скончался в этом году, вы слышали?
Я признался, что это как-то прошло мимо меня, и оставил при себе, что мне это совершенно безразлично. Эрик Линдеблад не только провалил мой процесс, он потом показался в тюрьме всего один раз, единственно для того, чтобы сообщить мне, что не видит смысла в апелляции. Что означало конец наших адвокатских отношений.
– Да что вы, не слышали? Трагический случай, крайне трагический. Он на старости лет влюбился в одну молоденькую штучку, к тому же свою клиентку, расстался с женой и так далее и тому подобное, развод, скоропостижная свадьба с этой девицей, и три недели спустя – смерть. Хорошо, как всегда, осведомлённые круги хотели представить все в таком свете, что его хватил инфаркт в новобрачной опочивальне, ну, да это обычные в таких случаях слухи, я думаю. – Мортенсон слегка ткнул меня папкой в грудь. – И какие у вас намерения? Вы уже созрели для того, чтобы встать на праведный путь?
– Предлагаю, – неторопливо сказал я, – чтобы каждый из нас думал о своих проблемах. Способствует долголетию.
– Ах, узнаю старого доброго Гуннара, как всегда шармант, – невозмутимо осклабился Мортенсон. Мне никогда не удавалось испортить его неизменно благодушное настроение, и я не знаю никого, кому бы это удалось. – Ну, я так и так вынужден вас оставить. Настало время моего томатного супа. Берегите себя. Я буду рад никогда больше не встречать вас. – Мортенсон имел твёрдые, прямо-таки ритуальные привычки в питании. Утром в десять часов он съедал тарелку куриного бульона, после полудня в половине третьего – чашку томатного супа, а вечером по окончании работы – что редко случалось раньше девяти часов, – он обычно шёл в ресторан, каждый день недели в другой, и наедался там до отвала. – Попробуйте мыслить позитивно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126