– Она для того и существует, чтобы объяснять такие вещи.
Мужчина с ухмылкой помотал головой.
– Как раз нет. Там объяснят только, почему профессор Эрнандес Круз заслужила Нобелевскую премию по медицине. Но не объяснят, почему её присудили именно ей.
– Потому что за неё проголосовало большинство Нобелевского собрания. Очень просто.
– А, да. – Ухмылка, кажется, не убиралась с его лица. – Но почему большинство проголосовало за неё? Вот о чем я себя спрашиваю. Видите ли, я несколько последних месяцев был занят тем, что интервьюировал профессоров этого уважаемого института, и меня всякий раз удивляла негативная реакция, стоило мне заикнуться о Софии Эрнандес Круз и её эксперименте.
Ганс-Улоф почувствовал, как его дыхание постепенно успокаивается. Журналист прав. Именно таково было общее настроение.
– Вы что, всерьёз рассчитываете, что я стану сейчас это комментировать? – задал он, тем не менее, встречный вопрос.
Журналист продрался пятерней сквозь дебри своих спутанных волос.
– Я надеялся на это, признаться честно.
Ганс-Улоф помотал головой.
– Вам известно, что мы обязаны хранить в тайне ход выборов. В том, что вы называете «негативной реакцией», просто выражалась элементарная досада на то, что вы пытаетесь выжать из ваших собеседников секретную информацию. – Он, правда, сам не верил в то, что говорил, но звучало хорошо. Это был приемлемый ответ на тот случай, если журналист подослан к нему похитителями Кристины, чтобы подвергнуть его испытанию.
– То была никакая не досада, и я ни из кого ничего не выжимал. Их реакция была старым добрым взглядом на женщин, как на людей второго сорта – и ничем другим. Этим стариканам ненавистна сама мысль, что женщина может революционизировать нейрофизиологию так, как до нее удавалось разве что Максу Планку в физике. – Наглости в его приклеенной ухмылке немного поубавилось, зато в глазах за чёрными роговыми очками появился блеск. – Вот я и думаю, что такое могло произойти, чтобы именно во время голосования возобладали другие взгляды?
Ганс-Улоф смотрел на него с нарастающим чувством бессилия. Он что, теперь вообще не отвяжется? Чем дольше длился этот разговор, тем больше была опасность проговориться.
– Мне нечего на это сказать. Устав предписывает нам молчать обо всех внутренних процессах.
Журналист разглядывал его скептически.
– У меня такое чувство, что происходят какие-то странные вещи.
– В науке в расчёт идут факты, а не чувства.
Журналист задумчиво кивнул, а потом оглянулся, будто где-то поблизости могли лежать вспомогательные аргументы.
– Может, вы будете смеяться, – сказал он наконец, – но я стал журналистом, потому что подростком посмотрел фильм «Неподкупные». Бернстайн и Вудворд так и остались моими идолами и по сей день. И если Нобелевской премии суждено когда-то получить свой Уотергейт, – он посмотрел на Ганса-Улофа сощуренными глазами; от его ухмылки не осталось и следа, – то я хочу быть тем человеком, кто его разнюхает.
Ганс-Улоф решил закончить этот разговор.
– Мне надо идти, – сказал он. Журналист достал визитную карточку.
– Вот. На случай, если вам когда-нибудь все же захочется мне что-то рассказать.
– Нет, – отказался Ганс-Улоф от карточки. – Спасибо.
Мужчина сделал к нему шаг и, прежде чем он успел среагировать, просто сунул карточку в его нагрудный карман.
– На всякий случай, – ухмыльнулся он. – Никогда ведь не знаешь заранее.
Потом повернулся и зашагал прочь.
Ганс-Улоф смотрел ему вслед, пока тот снова не скрылся за дверью Нобелевского форума. Потом вынул карточку из кармана и посмотрел на неё.
Бенгт Нильсон, репортёр «Svenska Dagbladet». В карточке вместе с двумя электронными адресами значилось в общей сложности не менее шести телефонных номеров, что, как показывал опыт, означало, что в случае необходимости его не найти ни по одному из них.
Ганс-Улоф разорвал карточку на мелкие кусочки и выбросил в ближайшую урну. Потом пошёл к своей машине. Пора было ехать домой и готовиться к возвращению Кристины.
По дороге домой он накупил продуктов, не глядя на цены и не думая, что многое испортится ещё до того, как дойдёт очередь это есть. Главное, чтоб было всего вдоволь.
Добравшись до дома, он почувствовал почти облегчение, что Кристины ещё нет. Это давало ему время всё прибрать и кое-что приготовить, первым делом горячее какао, например. Кристина всегда пьёт какао, когда у неё плохи дела, а в том, что дела у неё будут не очень хороши после такой травмы, Ганс-Улоф не сомневался. Позднее они могли бы вместе приготовить пиццу. Кристина любит пиццу. Если бы от неё зависело, она бы ела пиццу каждый день.
Сегодня они долго не лягут спать. Будет вечер разговоров. Может, она сердита на него, что он не смог уберечь её от того, что случилось. Кто знает, что ей там говорили, что делали. Ему придётся многое ей объяснить.
Самое лучшее, если он ещё на один день отпросит её от школы и сам не пойдёт на работу. После такого кошмара они не смогут жить так, будто ничего не случилось. Хорошо бы предпринять что-то совместное, что дало бы ей возможность выговориться. Может, психотерапевт из него никудышный, но всё-таки он ей отец, он просто будет с ней рядом, а если это не поможет, он организует для своей дочери и профессиональную помощь, это не вопрос.
О дальнейшем он сам не хотел пока думать. Он всегда чувствовал себя уверенно в этом городе, в этой стране; то, что преступные силы проникли даже в полицию, потрясало его всякий раз, как он вспоминал об этом.
Может, ему придётся уволиться с работы. Может, только таким образом удастся избежать повторения этой ситуации в будущем году.
Но об этом он хотел подумать как-нибудь потом. Сейчас главное было подготовиться к приходу дочери.
Он выставил молоко, фруктовые соки и сласти, пересыпал новую упаковку какао-порошка в большую банку и разложил на противне витушки с корицей, чтобы потом разогреть в духовке. Он нарезал всё для пиццы – лук, паприку, грибы, помидоры, почистил салат, натёр сыр, и всё это положил в контейнеры для продуктов. Он купил сразу две упаковки замороженного теста; одну он выложил оттаивать, чтобы тесто подошло быстрее, если Кристина будет очень голодна. Он купил хлеб и пирожные, печенье, готовый пирог для выпекания, несметные количества колбас и сыров и всевозможные рыбные консервы.
Но вот, наконец, всё было прибрано, перебрано и лежало наготове, солнце уже зашло, а Кристина всё не возвращалась. Он сел в кресло, замер в неподвижности, гипнотизируя телефон. У него было такое чувство, что сердце его разорвётся в тот момент, когда аппарат зазвонит.
Около восьми он зазвонил, но сердце не разорвалось, и он поднял трубку.
– Добрый вечер, профессор. – Сиплый голос. – Я рад, что всё прошло так, как мы договорились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
Мужчина с ухмылкой помотал головой.
– Как раз нет. Там объяснят только, почему профессор Эрнандес Круз заслужила Нобелевскую премию по медицине. Но не объяснят, почему её присудили именно ей.
– Потому что за неё проголосовало большинство Нобелевского собрания. Очень просто.
– А, да. – Ухмылка, кажется, не убиралась с его лица. – Но почему большинство проголосовало за неё? Вот о чем я себя спрашиваю. Видите ли, я несколько последних месяцев был занят тем, что интервьюировал профессоров этого уважаемого института, и меня всякий раз удивляла негативная реакция, стоило мне заикнуться о Софии Эрнандес Круз и её эксперименте.
Ганс-Улоф почувствовал, как его дыхание постепенно успокаивается. Журналист прав. Именно таково было общее настроение.
– Вы что, всерьёз рассчитываете, что я стану сейчас это комментировать? – задал он, тем не менее, встречный вопрос.
Журналист продрался пятерней сквозь дебри своих спутанных волос.
– Я надеялся на это, признаться честно.
Ганс-Улоф помотал головой.
– Вам известно, что мы обязаны хранить в тайне ход выборов. В том, что вы называете «негативной реакцией», просто выражалась элементарная досада на то, что вы пытаетесь выжать из ваших собеседников секретную информацию. – Он, правда, сам не верил в то, что говорил, но звучало хорошо. Это был приемлемый ответ на тот случай, если журналист подослан к нему похитителями Кристины, чтобы подвергнуть его испытанию.
– То была никакая не досада, и я ни из кого ничего не выжимал. Их реакция была старым добрым взглядом на женщин, как на людей второго сорта – и ничем другим. Этим стариканам ненавистна сама мысль, что женщина может революционизировать нейрофизиологию так, как до нее удавалось разве что Максу Планку в физике. – Наглости в его приклеенной ухмылке немного поубавилось, зато в глазах за чёрными роговыми очками появился блеск. – Вот я и думаю, что такое могло произойти, чтобы именно во время голосования возобладали другие взгляды?
Ганс-Улоф смотрел на него с нарастающим чувством бессилия. Он что, теперь вообще не отвяжется? Чем дольше длился этот разговор, тем больше была опасность проговориться.
– Мне нечего на это сказать. Устав предписывает нам молчать обо всех внутренних процессах.
Журналист разглядывал его скептически.
– У меня такое чувство, что происходят какие-то странные вещи.
– В науке в расчёт идут факты, а не чувства.
Журналист задумчиво кивнул, а потом оглянулся, будто где-то поблизости могли лежать вспомогательные аргументы.
– Может, вы будете смеяться, – сказал он наконец, – но я стал журналистом, потому что подростком посмотрел фильм «Неподкупные». Бернстайн и Вудворд так и остались моими идолами и по сей день. И если Нобелевской премии суждено когда-то получить свой Уотергейт, – он посмотрел на Ганса-Улофа сощуренными глазами; от его ухмылки не осталось и следа, – то я хочу быть тем человеком, кто его разнюхает.
Ганс-Улоф решил закончить этот разговор.
– Мне надо идти, – сказал он. Журналист достал визитную карточку.
– Вот. На случай, если вам когда-нибудь все же захочется мне что-то рассказать.
– Нет, – отказался Ганс-Улоф от карточки. – Спасибо.
Мужчина сделал к нему шаг и, прежде чем он успел среагировать, просто сунул карточку в его нагрудный карман.
– На всякий случай, – ухмыльнулся он. – Никогда ведь не знаешь заранее.
Потом повернулся и зашагал прочь.
Ганс-Улоф смотрел ему вслед, пока тот снова не скрылся за дверью Нобелевского форума. Потом вынул карточку из кармана и посмотрел на неё.
Бенгт Нильсон, репортёр «Svenska Dagbladet». В карточке вместе с двумя электронными адресами значилось в общей сложности не менее шести телефонных номеров, что, как показывал опыт, означало, что в случае необходимости его не найти ни по одному из них.
Ганс-Улоф разорвал карточку на мелкие кусочки и выбросил в ближайшую урну. Потом пошёл к своей машине. Пора было ехать домой и готовиться к возвращению Кристины.
По дороге домой он накупил продуктов, не глядя на цены и не думая, что многое испортится ещё до того, как дойдёт очередь это есть. Главное, чтоб было всего вдоволь.
Добравшись до дома, он почувствовал почти облегчение, что Кристины ещё нет. Это давало ему время всё прибрать и кое-что приготовить, первым делом горячее какао, например. Кристина всегда пьёт какао, когда у неё плохи дела, а в том, что дела у неё будут не очень хороши после такой травмы, Ганс-Улоф не сомневался. Позднее они могли бы вместе приготовить пиццу. Кристина любит пиццу. Если бы от неё зависело, она бы ела пиццу каждый день.
Сегодня они долго не лягут спать. Будет вечер разговоров. Может, она сердита на него, что он не смог уберечь её от того, что случилось. Кто знает, что ей там говорили, что делали. Ему придётся многое ей объяснить.
Самое лучшее, если он ещё на один день отпросит её от школы и сам не пойдёт на работу. После такого кошмара они не смогут жить так, будто ничего не случилось. Хорошо бы предпринять что-то совместное, что дало бы ей возможность выговориться. Может, психотерапевт из него никудышный, но всё-таки он ей отец, он просто будет с ней рядом, а если это не поможет, он организует для своей дочери и профессиональную помощь, это не вопрос.
О дальнейшем он сам не хотел пока думать. Он всегда чувствовал себя уверенно в этом городе, в этой стране; то, что преступные силы проникли даже в полицию, потрясало его всякий раз, как он вспоминал об этом.
Может, ему придётся уволиться с работы. Может, только таким образом удастся избежать повторения этой ситуации в будущем году.
Но об этом он хотел подумать как-нибудь потом. Сейчас главное было подготовиться к приходу дочери.
Он выставил молоко, фруктовые соки и сласти, пересыпал новую упаковку какао-порошка в большую банку и разложил на противне витушки с корицей, чтобы потом разогреть в духовке. Он нарезал всё для пиццы – лук, паприку, грибы, помидоры, почистил салат, натёр сыр, и всё это положил в контейнеры для продуктов. Он купил сразу две упаковки замороженного теста; одну он выложил оттаивать, чтобы тесто подошло быстрее, если Кристина будет очень голодна. Он купил хлеб и пирожные, печенье, готовый пирог для выпекания, несметные количества колбас и сыров и всевозможные рыбные консервы.
Но вот, наконец, всё было прибрано, перебрано и лежало наготове, солнце уже зашло, а Кристина всё не возвращалась. Он сел в кресло, замер в неподвижности, гипнотизируя телефон. У него было такое чувство, что сердце его разорвётся в тот момент, когда аппарат зазвонит.
Около восьми он зазвонил, но сердце не разорвалось, и он поднял трубку.
– Добрый вечер, профессор. – Сиплый голос. – Я рад, что всё прошло так, как мы договорились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126