– Да, – сказал я. – Мне это уже известно.
Когда тебя выпускают из тюрьмы, это немного сродни вышвыриванию за дверь. Получаешь назад вещи, которых не видел уже несколько лет и которые стали тебе чужими, подписываешь бесчисленное количество бумаг, читать которые не хватит никаких нервов, получаешь смехотворную сумму в качестве выходного пособия, и наконец-то перед тобой открываются две двери, решётчатая и железная, и ты оказываешься на улице. Пока ты озираешься и шуришься на полуденный свет, железная дверь захлопывается у тебя за спиной, и слышно, как задвигаются запоры. Ты оборачиваешься, видишь серые железные ворота и высокую серую стену, и хотя рад до безумия, что снова очутился на воле, поначалу делается страшно. Кому годами предписывался каждый шаг, тому тяжело даётся даже решение, куда пойти – налево или направо.
Я на минутку закрыл глаза, вдохнул колючий холодный воздух и ощутил, как он режет слизистую оболочку. Я не мог позволить, чтобы мне хоть что-нибудь давалось тяжело. Надо было принимать ясные решения, и поскорее. Надо было действовать.
Когда я снова открыл глаза, то обнаружил, что от мук выбора – налево или направо – в любом случае избавлен: тёмно-серый «вольво» Ганса-Улофа стоял чуть поодаль от тюрьмы.
У него хватило ума не махать мне руками у всех на виду.
Я пересёк улицу, оглядевшись и не обнаружив ничего подозрительного, прошёл вдоль припаркованных у обочины машин и юркнул на пассажирское сиденье.
– Хвоста за тобой не было? – первым делом спросил я, устраивая в ногах потёртый вещевой мешок с пожитками.
Он испуганно сглотнул.
– Что? Нет. Надеюсь, что нет.
– Насколько ты уверен?
– Насколько я уверен?.. Понятия не имею. Мне пришлось делать такое впервые в жизни. – Он покусывал нижнюю губу. – Я два часа колесил по городу, прежде чем поехать сюда. Я въезжал в многоэтажные парковки, делал там петлю на первом этаже и снова выезжал. Я старался проскакивать на светофоре последним, перед тем, как зажигался красный свет, и смотрел, не едет ли кто за мной. Так в кино показывают.
Я хмуро кивнул.
– Уже кое-что. А теперь поезжай вперёд и сверни на какую-нибудь большую парковку.
Ганс-Улоф хотел что-то ответить, но я приложил к губам указательный палец, и он понял. Должно быть, тоже видел в кино.
Мы ехали по привольно спланированной местности, которую можно было принять за музей под открытым небом, где собраны все строительные грехи двадцатого века, и наконец добрались до супермаркета с такой громадной парковкой, что она могла служить взлётной полосой аэродрома. По моей указке Ганс-Улоф заехал в закуток, где можно было припарковаться между контейнерами для мусора и навесом для покупательских тележек. Я вышел и стал обыскивать машину на предмет жучков и датчиков для пеленга. Человек я недоверчивый и имею свои привычки.
Стоял собачий холод, дул резкий ветер. Ощупывая мёрзнущими пальцами обычные места – крылья, бамперы, всё, куда можно дотянуться проворной рукой и прицепить что-нибудь на магните, – я размышлял, не тайная ли то стратегия государственной службы исполнения наказаний: ослабить иммунную систему заключённых перегревом камер настолько, чтобы можно было потом не рассчитывать на их возвращение с воли, из нормальной шведской зимы.
Ничего не нашёл. Ни датчика для пеленга, ни жучка.
– Подними капот, – сказал я, растирая руки. Ганс-Улоф подчинился с испуганным выражением лица. После мотора и багажника я обшарил и салон. Найти микрофоны в машине, ожучкованной профессионалом, самое трудное, поскольку есть приборчики не крупней мушиного помёта. Но раз уж я не обнаружил в менее доступных местах машины никаких подозрительных проводков и не нащупал ни одного передатчика, в салоне оставалась только одна возможность: закрепить весь прибор в сборе, что, однако, было бы, во-первых, непрофессионально, а во-вторых, даже технические новинки последних шести лет не укрылись бы от невооружённого глаза и нормальных осязательных возможностей такого человека, как я. Однако ничего такого я не обнаружил. На мой взгляд, машина была чиста.
– Итак, – сказал я, когда мы снова сели рядом, – когда ты последний раз говорил с Кристиной?
– Вчера вечером,
– Как она показалась тебе?
Он издал какой-то странный звук, будто порезал палец и ойкнул.
– Плохо.
Я посмотрел на него и заметил, что он подавляет слёзы.
– Что это значит? – спросил я, стараясь не выдать, что заметил это. Я должен оставаться хладнокровным.
Ганс-Улоф смотрел за окно. Дыхание его было прерывистым.
– Долго ей не продержаться. Она говорит, как младенец. Всё время рассказывает, как эти люди внимательны к ней, но говорит, как малое дитя.
Я не сразу нашёл, что сказать. Мне пришлось подавить нарастающий ужас, но вначале были ярость и гнев. Я начал догадываться, что в следующий раз попаду за решётку по обвинению не во взломе или краже данных, а во множественном убийстве.
– С похитителями ты тоже разговаривал?
Ганс-Улоф кивнул.
– Да.
– Какое у тебя впечатление? Они ничего не заподозрили?
Он смотрел перед собой, явно взволнованный.
– Вот сейчас, когда ты это сказал… Тот, который мне всегда звонит, с сиплым голосом, и говорит только по-английски, в последний раз он сказал что-то странное. «Ну, вы ещё послушно ведёте себя, профессор, или как? Ничего такого не планируете, что вынудит нас причинить вашей дочери вред?» Что-то в таком духе он говорил довольно долго, ничего конкретного, скорее расплывчато, с угрозой… Я всё время твержу ему, что делаю всё, что он хочет, но недавно он прицепился, точно ли я никому ничего не рассказал.
– Когда это было?
– В конце прошлой недели. В пятницу вечером, кажется.
То есть в тот день, когда директор известил меня о досрочном освобождении.
– И после этого?
– С тех пор больше ничего. По крайней мере, ничего заметного. Но я всё равно, честно говоря, прислушивался только к Кристине. – Он посмотрел на меня. Взгляд его беспокойно бегал. – Что это может значить?
– Что я должен действовать как можно быстрее.
Ганс-Улоф горячо закивал.
– Хорошо. Ты уже знаешь, что будешь делать?
– Мне нужно выяснить, что за этим стоит. Нужен след, по которому я могу пойти. Первым делом, думаю, мне надо навестить это представительство. «Рютлифарм». Может, там я найду, за что зацепиться.
– А, хорошо. И когда?
– Пока не знаю. Мне надо подготовиться, прощупать обстановку. Но, в любом случае, лучше тебе знать как можно меньше.
Он в ужасе встрепенулся, выпучив глаза.
– Что? Ты в своём уме? Я должен знать всё, что ты делаешь! Я должен быть осведомлён о каждом твоём шаге и обо всех твоих намерениях. Прошу тебя, Гуннар, не поступай со мной так, я этого не выдержу. Я и так уже близок к тому, чтобы свихнуться, а мысль, что я буду сидеть дома, не зная, что ты делаешь и жив ли ты вообще, просто сводит меня с ума.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126