Перед кончиной, оглядываясь назад, она вспомнила, что лишь однажды ей удалось восторжествовать над Локвудами — это было, когда она заставила своего свекра сломать стену.
Ни один человек в Шведской Гавани не знал, что не гнойное воспаление в грудной клетке стало причиной смерти Аделаиды. Ненависть, огорчения, крушение надежд нельзя распознать медицинским путем. У могилы Аделаиды стояли трое высоких мужчин; двое из них, более молодые, выглядели опечаленными и потерянными, третий, старший, — только опечаленным, но ведь людям пожилым свойственно принимать смерть как нечто неизбежное. Спустя некоторое время в одно из окон лютеранской церкви был вставлен — в память об Аделаиде — красивый витраж из цветных стекол. Пастор Боллинджер втайне порадовался, что Авраам Локвуд не пожелал устраивать по этому случаю никаких торжественных церемоний: Боллинджер сомневался, что на эту церемонию пришло бы много народу. И потом — что можно сказать о женщине, по которой никто не скорбит.
Овдовевший отец и осиротевший сын по-прежнему ходили на работу вместе, привлекая своим респектабельным видом всеобщее внимание. После того как Аделаида ушла из жизни, семейство Локвудов, состоявшее теперь из одних мужчин, уже не вызывало такой неприязни, как прежде. Авраам и его сын Джордж вели довольно замкнутый образ жизни (Локвуды никогда не отличались общительностью), и жители города постепенно перестали смотреть на них как на обычных рядовых граждан: они представляли (вернее, Джордж представлял) в этом городе третье поколение Локвудов, причем все три поколения располагали солидным капиталом, а два из них — не только капиталом, но и умением со вкусом тратить деньги; к тому же в их активе были высшее образование, военная служба, внушительные связи в Гиббсвилле и Филадельфии, безвыездное пребывание в одном и том же городе и растущая прибыльность их предприятий. Глядя на этих мужчин, отца и сына, шагавших вместе по улице, люди не без почтения называли их «наша аристократия». Прежде считали, что аристократия обитает только в более крупных городах, теперь оказывалось, что она есть и в Шведской Гавани. Обособленность, которая при жизни Аделаиды возбуждала неприязнь, теперь не только стала извинительной для семейства, состоявшего из одних мужчин, но даже вызывала восхищение. Уход женщины из семьи способствовал тому, что Дело Локвудов начало развиваться ускоренным темпом. Авраам Локвуд почувствовал, что пришло время сделать следующий шаг.
Неприятная история с Фенстермахером, по его мнению, оказалась к счастью. Хотя брачный союз с семейством, возглавляемым судьей, и сулил некоторые выгоды, но Авраам Локвуд по собственному опыту знал, что для Дела будет полезнее, если Джордж подыщет себе невесту из другого круга — не из пенсильванцев немецкого происхождения. Немцы умеют приберечь деньгу и умеют нажиться, а разбогатев, завоевать уважение окружающих, но они тяжелы на подъем, «тюфяки». Всех немцев относят к разряду средней буржуазии, и на этом уровне, за редкими исключениями, они и остаются из поколения в поколение. Семейство Аделаиды числилось богатым более ста лет, но никто даже в шутку не называл его аристократическим. Оно не проявило склонности спекулировать ни на своем давнем американском прошлом, ни на унаследованном от предшествующих поколений богатстве. Первым членом семьи Аделаиды с признаками аристократизма был ее сын Джордж, но для этого потребовался ее брак с одним из Локвудов. Если бы Джордж взял себе в жены немку, то его дети могли бы оказаться Хоффнерами, и тогда Дело Локвудов растворилось бы в первом же поколении. Авраам Локвуд решил, что в следующий раз он с самого начала проявит больше бдительности в отношении девушки, которой заинтересуется Джордж. Тем временем он постарается укрепить в глазах сына свою репутацию, для чего наладит с ним товарищеские отношения, проявит разумную щедрость и с уважением будет относиться к его суждениям. Затем он будет тщательно следить, кому из молодых женщин Джордж оказывает предпочтение. Отец знал, что сын его похотлив, влюбчив и к тому же сам пользуется успехом у девиц. За ним надо смотреть. Счастье еще, что, учась в университете, он не пристрастился к спиртному.
Авраам Локвуд старался вести себя так, чтобы эта дружба не слишком докучала сыну. В конторе он не давал ему ни минуты свободного времени, и с восьми тридцати до полудня они обычно не разговаривали, зато обеденный час был для них обоих отдушиной.
— Хочешь пойти на скачки на будущей неделе?
— На будущей неделе? Извини, папа, но на будущей неделе я еду на свадьбу, — сказал Джордж.
— Что же это за свадьба? Кто женится?
— Один парень из моего клуба, Лэсситер. А вот фамилии невесты не помню. Они оба живут недалеко от Хейзлтона.
— Сын Франклина Лэсситера?
— Да. Углепромышленника.
— О, я их знаю. Лэсситеры. Уинны. Ну что ж, тебе у них должно понравиться. Эти угольщики-миллионеры умеют тратить деньги.
— Да. Я сяду в поезд, который остановится на нашей станции только из-за меня. Специальный. Отправится из Филадельфии и заберет всех, кто живет вдоль этой дороги. Спальные вагоны, ресторан, салон-вагон. В дни свадьбы этот поезд будет служить нам отелем.
— В мои годы такой роскоши не было. Жаль, что ты пропустишь скачки, но там, куда ты едешь, будет веселее.
— Вот видишь, как много ты потерял оттого, что не учился в Принстоне.
— Тебе это может показаться странным, но мы сочувствовали тем, кто учился тогда в Принстоне. Учти, что мы жили в городе.
— Верно. Держу пари, что ты был изрядным повесой.
— Об этом лучше не распространяться, мой мальчик. Молчание — золото. Я хочу, чтобы ты еще питал кое-какие иллюзии насчет своего отца.
— Ладно. Если и ты будешь их питать насчет меня.
— Насчет тебя — нет. Абсолютно никаких. Желаю тебе весело провести время.
В последнюю минуту Томас Уинн вздумал послать общее приглашение всем молодым джентльменам, приехавшим в город на свадьбу Лэсситера и Пауэлл. Гостей привезли в поместье Уиннов в дилижансах, запряженных мулами. Парк был освещен японскими фонариками, а для танцев построили специальный павильон. Павильон этот, напоминавший китайскую пагоду, был сооружен на косогоре, чуть пониже особняка Уиннов. Оттуда открывался вид на озеро Уинн (собственность компании) и долину Лойер (раньше ее называли Луарой). Это было замечательное место, у гостей оно всегда вызывало восторг. «Знаете, почему здесь так красиво? — спрашивал Том Уинн и сам же отвечал: — Со всех сторон — с востока, запада, юга — нас окружают угольные копи. Каким бы видом транспорта вы сюда ни добирались — поездом или в дилижансе, — вам никак не миновать угольных разработок. И вдруг вы попадаете в этот уголок, где не видно ни забоев, ни терриконов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
Ни один человек в Шведской Гавани не знал, что не гнойное воспаление в грудной клетке стало причиной смерти Аделаиды. Ненависть, огорчения, крушение надежд нельзя распознать медицинским путем. У могилы Аделаиды стояли трое высоких мужчин; двое из них, более молодые, выглядели опечаленными и потерянными, третий, старший, — только опечаленным, но ведь людям пожилым свойственно принимать смерть как нечто неизбежное. Спустя некоторое время в одно из окон лютеранской церкви был вставлен — в память об Аделаиде — красивый витраж из цветных стекол. Пастор Боллинджер втайне порадовался, что Авраам Локвуд не пожелал устраивать по этому случаю никаких торжественных церемоний: Боллинджер сомневался, что на эту церемонию пришло бы много народу. И потом — что можно сказать о женщине, по которой никто не скорбит.
Овдовевший отец и осиротевший сын по-прежнему ходили на работу вместе, привлекая своим респектабельным видом всеобщее внимание. После того как Аделаида ушла из жизни, семейство Локвудов, состоявшее теперь из одних мужчин, уже не вызывало такой неприязни, как прежде. Авраам и его сын Джордж вели довольно замкнутый образ жизни (Локвуды никогда не отличались общительностью), и жители города постепенно перестали смотреть на них как на обычных рядовых граждан: они представляли (вернее, Джордж представлял) в этом городе третье поколение Локвудов, причем все три поколения располагали солидным капиталом, а два из них — не только капиталом, но и умением со вкусом тратить деньги; к тому же в их активе были высшее образование, военная служба, внушительные связи в Гиббсвилле и Филадельфии, безвыездное пребывание в одном и том же городе и растущая прибыльность их предприятий. Глядя на этих мужчин, отца и сына, шагавших вместе по улице, люди не без почтения называли их «наша аристократия». Прежде считали, что аристократия обитает только в более крупных городах, теперь оказывалось, что она есть и в Шведской Гавани. Обособленность, которая при жизни Аделаиды возбуждала неприязнь, теперь не только стала извинительной для семейства, состоявшего из одних мужчин, но даже вызывала восхищение. Уход женщины из семьи способствовал тому, что Дело Локвудов начало развиваться ускоренным темпом. Авраам Локвуд почувствовал, что пришло время сделать следующий шаг.
Неприятная история с Фенстермахером, по его мнению, оказалась к счастью. Хотя брачный союз с семейством, возглавляемым судьей, и сулил некоторые выгоды, но Авраам Локвуд по собственному опыту знал, что для Дела будет полезнее, если Джордж подыщет себе невесту из другого круга — не из пенсильванцев немецкого происхождения. Немцы умеют приберечь деньгу и умеют нажиться, а разбогатев, завоевать уважение окружающих, но они тяжелы на подъем, «тюфяки». Всех немцев относят к разряду средней буржуазии, и на этом уровне, за редкими исключениями, они и остаются из поколения в поколение. Семейство Аделаиды числилось богатым более ста лет, но никто даже в шутку не называл его аристократическим. Оно не проявило склонности спекулировать ни на своем давнем американском прошлом, ни на унаследованном от предшествующих поколений богатстве. Первым членом семьи Аделаиды с признаками аристократизма был ее сын Джордж, но для этого потребовался ее брак с одним из Локвудов. Если бы Джордж взял себе в жены немку, то его дети могли бы оказаться Хоффнерами, и тогда Дело Локвудов растворилось бы в первом же поколении. Авраам Локвуд решил, что в следующий раз он с самого начала проявит больше бдительности в отношении девушки, которой заинтересуется Джордж. Тем временем он постарается укрепить в глазах сына свою репутацию, для чего наладит с ним товарищеские отношения, проявит разумную щедрость и с уважением будет относиться к его суждениям. Затем он будет тщательно следить, кому из молодых женщин Джордж оказывает предпочтение. Отец знал, что сын его похотлив, влюбчив и к тому же сам пользуется успехом у девиц. За ним надо смотреть. Счастье еще, что, учась в университете, он не пристрастился к спиртному.
Авраам Локвуд старался вести себя так, чтобы эта дружба не слишком докучала сыну. В конторе он не давал ему ни минуты свободного времени, и с восьми тридцати до полудня они обычно не разговаривали, зато обеденный час был для них обоих отдушиной.
— Хочешь пойти на скачки на будущей неделе?
— На будущей неделе? Извини, папа, но на будущей неделе я еду на свадьбу, — сказал Джордж.
— Что же это за свадьба? Кто женится?
— Один парень из моего клуба, Лэсситер. А вот фамилии невесты не помню. Они оба живут недалеко от Хейзлтона.
— Сын Франклина Лэсситера?
— Да. Углепромышленника.
— О, я их знаю. Лэсситеры. Уинны. Ну что ж, тебе у них должно понравиться. Эти угольщики-миллионеры умеют тратить деньги.
— Да. Я сяду в поезд, который остановится на нашей станции только из-за меня. Специальный. Отправится из Филадельфии и заберет всех, кто живет вдоль этой дороги. Спальные вагоны, ресторан, салон-вагон. В дни свадьбы этот поезд будет служить нам отелем.
— В мои годы такой роскоши не было. Жаль, что ты пропустишь скачки, но там, куда ты едешь, будет веселее.
— Вот видишь, как много ты потерял оттого, что не учился в Принстоне.
— Тебе это может показаться странным, но мы сочувствовали тем, кто учился тогда в Принстоне. Учти, что мы жили в городе.
— Верно. Держу пари, что ты был изрядным повесой.
— Об этом лучше не распространяться, мой мальчик. Молчание — золото. Я хочу, чтобы ты еще питал кое-какие иллюзии насчет своего отца.
— Ладно. Если и ты будешь их питать насчет меня.
— Насчет тебя — нет. Абсолютно никаких. Желаю тебе весело провести время.
В последнюю минуту Томас Уинн вздумал послать общее приглашение всем молодым джентльменам, приехавшим в город на свадьбу Лэсситера и Пауэлл. Гостей привезли в поместье Уиннов в дилижансах, запряженных мулами. Парк был освещен японскими фонариками, а для танцев построили специальный павильон. Павильон этот, напоминавший китайскую пагоду, был сооружен на косогоре, чуть пониже особняка Уиннов. Оттуда открывался вид на озеро Уинн (собственность компании) и долину Лойер (раньше ее называли Луарой). Это было замечательное место, у гостей оно всегда вызывало восторг. «Знаете, почему здесь так красиво? — спрашивал Том Уинн и сам же отвечал: — Со всех сторон — с востока, запада, юга — нас окружают угольные копи. Каким бы видом транспорта вы сюда ни добирались — поездом или в дилижансе, — вам никак не миновать угольных разработок. И вдруг вы попадаете в этот уголок, где не видно ни забоев, ни терриконов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140