— Только не задерживай тетю Уилму слишком долго. Мы все изрядно устали. Доброй ночи, Уилма. — Он поцеловал ее в щеку. — Доброй ночи, сын. Надеюсь, никто не будет возражать, если мы назначим завтрак на восемь тридцать. Если хотите, вам принесут его в комнаты. Артур Мак-Генри будет здесь в десять утра, Уилма.
Он отправился наверх вместе с Дороти и Джеральдиной и на площадке второго этажа простился с ними. Войдя в гардеробную, он закрыл за собой дверь и разделся. Он чувствовал, что устал, но спать ему не хотелось. Ну и взбалмошная компания! Все, кроме Дороти Джеймс. На такое общество одного дня вполне достаточно. Даже больше, чем достаточно, если среди гостей — зазнавшийся сын и пьяная невестка. Джеральдина ему тоже надоела, но к пей он привык и может, когда захочет, уехать от нее на несколько дней. Неожиданно мысли его перескочили на брата: только сейчас он полностью осознал, что Пена нет в живых. До этого момента, до того, как он представил себе бездыханное тело Пена, лежащее в глубокой могиле, заваленное плотным слоем земли, смерть брата не была вполне осознанным фактом. Самый факт убийства, самоубийства и последующие события обладали как бы самостоятельной жизнью, но образ Пена, родного брата, лежащего в гробу, непрестанно представал его мысленному взору во всей своей неотвратимой реальности. Впервые Джордж Локвуд поверил в возможность собственной смерти. Впрочем, сейчас он почти желал умереть. И именно в этот миг он вспомнил об Эрнестине. Он и всегда любил ее отцовской любовью, однако теперь она вдруг стала для него чем-то очень значительным. Может быть, послать за нею — или это будет ошибкой, подумал он. И сам же ответил: это будет серьезной ошибкой, если она не приедет, найдя благовидный предлог.
Сквозь закрытую дверь до слуха Джорджа доносились звуки музыки — играло радио Джеральдины. Звуки были слабые, но они напоминали об ее присутствии, в котором он не нуждался. Сейчас она значит для него не больше, чем эти слабые звуки саксофона, играющего незнакомую мелодию в детройтском дансинге. При иных обстоятельствах она будет чем-то другим, а сейчас — только этим. На коленях у него лежала книга «Жизнь на Миссисипи», которую он знал настолько хорошо, что мог открыть на любой странице и в любое время закрыть. Это была одна из десятка книг, которые он хранил в гардеробной: они не мешали думать и даже не заставляли бодрствовать. Потом звуки радио в комнате Джеральдины умолкли, часы в холле пробили одиннадцать. Вполне возможно, что он задремал; но он не был в этом уверен. Потом он вышел в коридор: свет на обоих этажах все еще горел. Он подошел к двери Джеральдины и прислушался: все было тихо.
Он вернулся в гардеробную и запер изнутри дверь. Сбросил с ног домашние туфли, поднял панель, преграждавшую путь к потайной лестнице, и спустился, никем не замеченный и недоступный ничьим взглядам, к себе в кабинет. Осторожно приоткрыл дверь и услышал голос Уилмы. Он не мог разобрать ее слов, но когда он вслушался, то понял, что она вовсе не говорит. Звуки, которые она издавала, не были словами — она просто мычала от удовольствия. Он подошел к двери малой гостиной и заглянул внутрь. Уилма полулежала на большом диване, и его сын целовал ей грудь. Она гладила его по голове. «Ну тихо, тихо», — говорила она. Джордж Локвуд быстро вернулся к себе в кабинет и оттуда — в гардеробную.
Их влекло друг к другу весь вечер, только Джордж Локвуд не был уверен, что они это сами сознавали. А вот Дороти Джеймс сознавала — в этом он был убежден. Смешная маленькая Дороти Джеймс. Она, видимо, предчувствовала это с того момента, как Бинг приехал в дом отца, — так ясно предчувствовала, что потеряла надежду этому помешать.
Джордж Локвуд надел домашние туфли и отправился в комнату Джеральдины. Та уже спала, но он не ушел.
Утром все завтракали в разное время, и каждый занимался собой, пока Артур Мак-Генри не покончил с делами и гости не приготовились к отъезду. «Кадиллак» Бинга стоял у парадного входа. Дороти Джеймс и Уилма Локвуд усаживались на заднем сиденье, а Джеральдина стояла у дверцы машины и напутствовала их, как положено хозяйке дома. Джордж Локвуд стоял на дороге по другую сторону машины. Бинг подошел к нему и протянул руку.
— Ну, отец, не знаю, когда мы еще увидимся.
Джордж Локвуд молча и пристально смотрел на сына.
— Ты, должно быть, очень гордишься собой, — сказал он наконец.
Бинг нахмурился.
— Что?
— Я сказал: ты, должно быть, очень гордишься собой.
Бинг отвернулся.
— Я готов глотку себе перерезать.
— Но ты этого не сделаешь, — сказал отец.
— Не сделаю, — согласился Бинг и, сев в машину, захлопнул дверцу.
Джеральдина стояла рука об руку с мужем, и оба они махали вслед машине, пока она не скрылась за воротами.
— Ну, вот и все, — сказала Джеральдина.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Теперь Джордж Локвуд готов был уделить своей дочери Эрнестине больше времени и внимания, что было, кстати, вызвано и завещанием Пена Локвуда. Это был немудреный документ — столь же немудреный, как и сам Пен, однако два пункта этого завещания озадачивали Джорджа так же, как озадачило бы любое отступление брата от нормы. В поведении человека, столь прямолинейного, как Пен, малейшее отклонение от общепринятого выглядело эксцентричностью.
В своем завещании Пен оставлял Уилме неприкосновенный капитал, положенный на ее имя. Доходы с этого капитала она могла получать до конца жизни, сам же капитал после ее смерти делился так: две трети предназначались Принстонскому университету и одна треть — школе св.Варфоломея. Здесь все было как положено, все в манере Пена. Но удивление вызывали два следующих пункта, предусматривавшие выплату пятидесяти тысяч долларов племяннику, Джорджу Б.Локвуду-младшему, и такой же суммы — племяннице, Эрнестине Локвуд. Обе суммы надлежало выдать наличными после его смерти в кратчайший срок.
Все состояние Пена оценивалось приблизительно в миллион восемьсот тысяч долларов, так что изъятие сумм, завещанных племяннику и племяннице, вряд ли могло нанести заметный ущерб основному капиталу. Но Джордж не понимал самой идеи столь щедрых подарков. Пен любил племянника и племянницу, а они любили его, и эта взаимная привязанность могла найти в документе о наследстве какое-то скромное отражение. Десяти тысяч долларов каждому было бы вполне достаточно. Но когда человек оставляет и тому и другому по пятьдесят тысяч наличными, да еще с указанием выдать их до того, как будет определен капитал в пользу Уилмы, то это приобретает другую окраску. Особенно если учесть, что Бинг и Эрнестина получили — Пен это знал — в наследство от своего дедушки по четыреста тысяч долларов, да еще и от Джорджа когда-нибудь, по всей вероятности, получат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
Он отправился наверх вместе с Дороти и Джеральдиной и на площадке второго этажа простился с ними. Войдя в гардеробную, он закрыл за собой дверь и разделся. Он чувствовал, что устал, но спать ему не хотелось. Ну и взбалмошная компания! Все, кроме Дороти Джеймс. На такое общество одного дня вполне достаточно. Даже больше, чем достаточно, если среди гостей — зазнавшийся сын и пьяная невестка. Джеральдина ему тоже надоела, но к пей он привык и может, когда захочет, уехать от нее на несколько дней. Неожиданно мысли его перескочили на брата: только сейчас он полностью осознал, что Пена нет в живых. До этого момента, до того, как он представил себе бездыханное тело Пена, лежащее в глубокой могиле, заваленное плотным слоем земли, смерть брата не была вполне осознанным фактом. Самый факт убийства, самоубийства и последующие события обладали как бы самостоятельной жизнью, но образ Пена, родного брата, лежащего в гробу, непрестанно представал его мысленному взору во всей своей неотвратимой реальности. Впервые Джордж Локвуд поверил в возможность собственной смерти. Впрочем, сейчас он почти желал умереть. И именно в этот миг он вспомнил об Эрнестине. Он и всегда любил ее отцовской любовью, однако теперь она вдруг стала для него чем-то очень значительным. Может быть, послать за нею — или это будет ошибкой, подумал он. И сам же ответил: это будет серьезной ошибкой, если она не приедет, найдя благовидный предлог.
Сквозь закрытую дверь до слуха Джорджа доносились звуки музыки — играло радио Джеральдины. Звуки были слабые, но они напоминали об ее присутствии, в котором он не нуждался. Сейчас она значит для него не больше, чем эти слабые звуки саксофона, играющего незнакомую мелодию в детройтском дансинге. При иных обстоятельствах она будет чем-то другим, а сейчас — только этим. На коленях у него лежала книга «Жизнь на Миссисипи», которую он знал настолько хорошо, что мог открыть на любой странице и в любое время закрыть. Это была одна из десятка книг, которые он хранил в гардеробной: они не мешали думать и даже не заставляли бодрствовать. Потом звуки радио в комнате Джеральдины умолкли, часы в холле пробили одиннадцать. Вполне возможно, что он задремал; но он не был в этом уверен. Потом он вышел в коридор: свет на обоих этажах все еще горел. Он подошел к двери Джеральдины и прислушался: все было тихо.
Он вернулся в гардеробную и запер изнутри дверь. Сбросил с ног домашние туфли, поднял панель, преграждавшую путь к потайной лестнице, и спустился, никем не замеченный и недоступный ничьим взглядам, к себе в кабинет. Осторожно приоткрыл дверь и услышал голос Уилмы. Он не мог разобрать ее слов, но когда он вслушался, то понял, что она вовсе не говорит. Звуки, которые она издавала, не были словами — она просто мычала от удовольствия. Он подошел к двери малой гостиной и заглянул внутрь. Уилма полулежала на большом диване, и его сын целовал ей грудь. Она гладила его по голове. «Ну тихо, тихо», — говорила она. Джордж Локвуд быстро вернулся к себе в кабинет и оттуда — в гардеробную.
Их влекло друг к другу весь вечер, только Джордж Локвуд не был уверен, что они это сами сознавали. А вот Дороти Джеймс сознавала — в этом он был убежден. Смешная маленькая Дороти Джеймс. Она, видимо, предчувствовала это с того момента, как Бинг приехал в дом отца, — так ясно предчувствовала, что потеряла надежду этому помешать.
Джордж Локвуд надел домашние туфли и отправился в комнату Джеральдины. Та уже спала, но он не ушел.
Утром все завтракали в разное время, и каждый занимался собой, пока Артур Мак-Генри не покончил с делами и гости не приготовились к отъезду. «Кадиллак» Бинга стоял у парадного входа. Дороти Джеймс и Уилма Локвуд усаживались на заднем сиденье, а Джеральдина стояла у дверцы машины и напутствовала их, как положено хозяйке дома. Джордж Локвуд стоял на дороге по другую сторону машины. Бинг подошел к нему и протянул руку.
— Ну, отец, не знаю, когда мы еще увидимся.
Джордж Локвуд молча и пристально смотрел на сына.
— Ты, должно быть, очень гордишься собой, — сказал он наконец.
Бинг нахмурился.
— Что?
— Я сказал: ты, должно быть, очень гордишься собой.
Бинг отвернулся.
— Я готов глотку себе перерезать.
— Но ты этого не сделаешь, — сказал отец.
— Не сделаю, — согласился Бинг и, сев в машину, захлопнул дверцу.
Джеральдина стояла рука об руку с мужем, и оба они махали вслед машине, пока она не скрылась за воротами.
— Ну, вот и все, — сказала Джеральдина.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Теперь Джордж Локвуд готов был уделить своей дочери Эрнестине больше времени и внимания, что было, кстати, вызвано и завещанием Пена Локвуда. Это был немудреный документ — столь же немудреный, как и сам Пен, однако два пункта этого завещания озадачивали Джорджа так же, как озадачило бы любое отступление брата от нормы. В поведении человека, столь прямолинейного, как Пен, малейшее отклонение от общепринятого выглядело эксцентричностью.
В своем завещании Пен оставлял Уилме неприкосновенный капитал, положенный на ее имя. Доходы с этого капитала она могла получать до конца жизни, сам же капитал после ее смерти делился так: две трети предназначались Принстонскому университету и одна треть — школе св.Варфоломея. Здесь все было как положено, все в манере Пена. Но удивление вызывали два следующих пункта, предусматривавшие выплату пятидесяти тысяч долларов племяннику, Джорджу Б.Локвуду-младшему, и такой же суммы — племяннице, Эрнестине Локвуд. Обе суммы надлежало выдать наличными после его смерти в кратчайший срок.
Все состояние Пена оценивалось приблизительно в миллион восемьсот тысяч долларов, так что изъятие сумм, завещанных племяннику и племяннице, вряд ли могло нанести заметный ущерб основному капиталу. Но Джордж не понимал самой идеи столь щедрых подарков. Пен любил племянника и племянницу, а они любили его, и эта взаимная привязанность могла найти в документе о наследстве какое-то скромное отражение. Десяти тысяч долларов каждому было бы вполне достаточно. Но когда человек оставляет и тому и другому по пятьдесят тысяч наличными, да еще с указанием выдать их до того, как будет определен капитал в пользу Уилмы, то это приобретает другую окраску. Особенно если учесть, что Бинг и Эрнестина получили — Пен это знал — в наследство от своего дедушки по четыреста тысяч долларов, да еще и от Джорджа когда-нибудь, по всей вероятности, получат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140