Старик рассказывал наполовину выдуманные истории из своего давнего прошлого: некоторые из них особенно полюбились мальчику, и если Мозес, пересказывая их, допускал отклонения от первоначального варианта, то Джордж поправлял его («Дедушка, ты сказал, что у индейца было ружье, а в тот раз говорил, что томагавк. И что ты его застрелил»). Эти разночтения и поправки мальчика забавляли старика, и он стал нарочно вкрапливать в свои рассказы новые элементы, упражняя смекалку ребенка. Мама была мамой, папа был папой, а дедушка — рассказчиком, у которого смешное ухо, удивительное искусство плеваться и интересный шрам на левом виске («Тебе пробили ухо пулей, да? А потом отрезали мочку? А может — просто отстрелили?»). Иногда они вместе ходили в туалет; старик садился на высокий стульчак, а мальчик — на низкий, который поменьше. Мальчик быстро кончал свое дело и наблюдал, как тужится и кряхтит его дед.
— Выйди пока, малыш, я еще не скоро.
Во время прогулок по саду Джордж набирал в чашку вишен и угощал деда. Яблоки старик кусать не мог. Он доставал из кармана ножик и, сняв с плода длинную вьющуюся ленту кожуры, разрезал его на маленькие ломтики и вдвоем с внуком ел. Они никогда не скучали, ибо всегда находили тему для разговора («Почему ты не даешь мне дотронуться до шрама? Тебе больно? Это тоже от пули, дедушка? Дедушка, покажи мне свои зубы. А когда ты был маленький, тебе тоже покупали зубы?»). Старик рассказывал мальчику о деньгах («Это пенни: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Эти монетки, взятые вместе, стоят столько же, сколько вот эта одна. На нее можно купить столько же конфеток, сколько на все эти пенни»), немного о цветах («Никогда не ломай их, а отрезай ножницами, иначе они не будут расти») и об американской истории («Линкольна застрелили за то, что он заставил Джона Уилкса Бута отпустить своих рабов»).
Однажды во время семейной ссоры (самой неприятной из всех, когда-либо происходивших на глазах у Джорджа) мальчик из чувства товарищества сразу принял сторону деда. Ссору начала его мать.
— Мистер Локвуд, когда вы намерены сдержать слово и сломать стену? — спросила мать.
— Пока жив хоть один Бэнди…
— Последний Бэнди умер два года назад, а стена все еще стоит, — сказала Аделаида.
— А ты не торопи меня, сударыня.
— Два года — срок немалый. Вы же обещали сломать.
— Про обещание что-то не помню. Я сказал: поговорим.
— Мистер Локвуд, это обман. Вы виляете.
— Сказала бы уж, что вру, — и дело с концом.
— И сказала бы, если бы не ребенок… Джордж, иди поиграй.
Приученный повиноваться, мальчик вышел из комнаты, но остался за дверью в холле.
— Так вот, мистер Локвуд, — продолжала мать. — Либо стена будет убрана в ближайшие полгода, либо мы отсюда уедем. — При этом ее акцент прозвучал явственнее — «мы отсюта уетем».
— Мой сын никуда не поедет.
— Вот и ошибаетесь, мистер Локвуд. Авраам тоже хочет убрать стену. Я не желаю, чтобы мои дети росли за тюремной оградой. Так помните, мистер Локвуд: полгода.
— А кто будет платить за слом и за уборку кирпичей?
— Я заплачу, вам это ничего не будет стоить.
— Могла бы вложить свои деньги в более полезное дело.
— А мне никто не указ — на что тратить собственные деньги, мистер Локвуд. Могу и новый дом себе построить. Увезу с собой детей и мужа, а вы тут сидите за своей стеной.
— Ладно, ломай, черт с тобой.
— А вы с подрядчиком договоритесь?
— Договорюсь. И расходы оплачу.
— Мистер Локвуд, я не вредная, но я не хочу, чтобы мои сыновья росли как в тюрьме. И так уже люди смеются над Джорджем, а потом и над младшим будут смеяться.
— Никогда не слыхал, чтобы над моим внуком смеялись.
— Так вы же ни с кем не встречаетесь. А я слышала. Говорят, что он у нас вроде придурковатый.
— Говоришь, что не вредная, а позволяешь себе такие слова.
— Так это же люди, зачем мне-то наговаривать на ребенка.
Джордж мало что понял в этом разговоре, но несколько дней спустя на территории дома появились рабочие и приступили к длительной, шумной и увлекательной работе по разборке стены и укладке кирпичей в штабеля которые потом грузили на повозки. Мальчик не смог уговорить деда выйти во двор: старик не желал ни выходить из дому, ни смотреть в окно на двор, который теперь — без стены — выглядел так странно, ни даже понаблюдать за рабочими, строившими на месте стены железную ограду, которая была ненамного выше его внука. Большую часть времени старик проводил теперь в своей комнате, куда ему приносили даже еду. Никаких историй он уже мальчику не рассказывал — на это, как он говорил, у него не было времени. Так продолжалось около месяца. Потом дед вдруг изменил своим привычкам. Каждое утро он выходил из дому и отправлялся сначала в парикмахерскую, а оттуда в бар при Биржевой гостинице, где оставался до конца дня. Вечером за ним заезжал Рафферти, отвозил домой и помогал добраться до его комнаты.
Через год Мозес умер, так и не рассказав больше внуку ни одной истории. Но к этому времени Джордж уже поступил в первый класс и попал в общество ровесников и ровесниц. На похоронах было много солдат. Дед лежал в гробу, накрытом американским флагом. Гроб стоял не на катафалке, а на каких-то дрогах, запряженных четверкой лошадей. На двух лошадях сидели верхом солдаты. На кладбище солдаты стреляли из винтовок в воздух, а один играл на трубе. Отец Джорджа был в солдатской форме — так же, как многие другие мужчины, хотя они и не были военными. Когда похороны закончились, Джордж увидел немало настоящих солдат, приехавших из-за города. Многие из них были пьяны. За ужином возле отца и матери сидел какой-то старик, которого звали мистер Болц. Он не говорил ни слова, но жал руки всем подходившим. Джордж Локвуд еще никогда не был свидетелем такого количества рукопожатий.
Второй его дед, живший в Рихтервилле, не был рассказчиком, но все равно у него бывало интересно. Неподалеку от Рихтервилла находились две фермы, где разводили пони, и гроссфатер Хоффнер (он хотел, чтоб его называли именно так) часто брал Джорджа туда, чтобы показать лошадок и покатать в блестящей коляске, запряженной четверкой пони. И всегда обещал: вот подрастешь, и у тебя будет свой пони. Иногда Джордж встречал в доме гроссфатера Хоффнера своего двоюродного брата Дэйви Стоукса (он был на год старше), который тоже приезжал навестить деда.
— Тебе гроссфатер собирается подарить пони? — спросил его однажды Джордж.
— Обещал, но я ему не верю, — ответил Дэйви и рассказал Джорджу, что такие же обещания получили еще несколько двоюродных братьев, из которых одному уже одиннадцать лет. Но гроссфатер все тянет с покупкой. Их одиннадцатилетнего двоюродного брата Лероя Хоффнера все еще водят кататься на пони — верхом и в тележке, но собственного пони ему не дарят, а скоро он уже вообще станет слишком велик для пони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
— Выйди пока, малыш, я еще не скоро.
Во время прогулок по саду Джордж набирал в чашку вишен и угощал деда. Яблоки старик кусать не мог. Он доставал из кармана ножик и, сняв с плода длинную вьющуюся ленту кожуры, разрезал его на маленькие ломтики и вдвоем с внуком ел. Они никогда не скучали, ибо всегда находили тему для разговора («Почему ты не даешь мне дотронуться до шрама? Тебе больно? Это тоже от пули, дедушка? Дедушка, покажи мне свои зубы. А когда ты был маленький, тебе тоже покупали зубы?»). Старик рассказывал мальчику о деньгах («Это пенни: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Эти монетки, взятые вместе, стоят столько же, сколько вот эта одна. На нее можно купить столько же конфеток, сколько на все эти пенни»), немного о цветах («Никогда не ломай их, а отрезай ножницами, иначе они не будут расти») и об американской истории («Линкольна застрелили за то, что он заставил Джона Уилкса Бута отпустить своих рабов»).
Однажды во время семейной ссоры (самой неприятной из всех, когда-либо происходивших на глазах у Джорджа) мальчик из чувства товарищества сразу принял сторону деда. Ссору начала его мать.
— Мистер Локвуд, когда вы намерены сдержать слово и сломать стену? — спросила мать.
— Пока жив хоть один Бэнди…
— Последний Бэнди умер два года назад, а стена все еще стоит, — сказала Аделаида.
— А ты не торопи меня, сударыня.
— Два года — срок немалый. Вы же обещали сломать.
— Про обещание что-то не помню. Я сказал: поговорим.
— Мистер Локвуд, это обман. Вы виляете.
— Сказала бы уж, что вру, — и дело с концом.
— И сказала бы, если бы не ребенок… Джордж, иди поиграй.
Приученный повиноваться, мальчик вышел из комнаты, но остался за дверью в холле.
— Так вот, мистер Локвуд, — продолжала мать. — Либо стена будет убрана в ближайшие полгода, либо мы отсюда уедем. — При этом ее акцент прозвучал явственнее — «мы отсюта уетем».
— Мой сын никуда не поедет.
— Вот и ошибаетесь, мистер Локвуд. Авраам тоже хочет убрать стену. Я не желаю, чтобы мои дети росли за тюремной оградой. Так помните, мистер Локвуд: полгода.
— А кто будет платить за слом и за уборку кирпичей?
— Я заплачу, вам это ничего не будет стоить.
— Могла бы вложить свои деньги в более полезное дело.
— А мне никто не указ — на что тратить собственные деньги, мистер Локвуд. Могу и новый дом себе построить. Увезу с собой детей и мужа, а вы тут сидите за своей стеной.
— Ладно, ломай, черт с тобой.
— А вы с подрядчиком договоритесь?
— Договорюсь. И расходы оплачу.
— Мистер Локвуд, я не вредная, но я не хочу, чтобы мои сыновья росли как в тюрьме. И так уже люди смеются над Джорджем, а потом и над младшим будут смеяться.
— Никогда не слыхал, чтобы над моим внуком смеялись.
— Так вы же ни с кем не встречаетесь. А я слышала. Говорят, что он у нас вроде придурковатый.
— Говоришь, что не вредная, а позволяешь себе такие слова.
— Так это же люди, зачем мне-то наговаривать на ребенка.
Джордж мало что понял в этом разговоре, но несколько дней спустя на территории дома появились рабочие и приступили к длительной, шумной и увлекательной работе по разборке стены и укладке кирпичей в штабеля которые потом грузили на повозки. Мальчик не смог уговорить деда выйти во двор: старик не желал ни выходить из дому, ни смотреть в окно на двор, который теперь — без стены — выглядел так странно, ни даже понаблюдать за рабочими, строившими на месте стены железную ограду, которая была ненамного выше его внука. Большую часть времени старик проводил теперь в своей комнате, куда ему приносили даже еду. Никаких историй он уже мальчику не рассказывал — на это, как он говорил, у него не было времени. Так продолжалось около месяца. Потом дед вдруг изменил своим привычкам. Каждое утро он выходил из дому и отправлялся сначала в парикмахерскую, а оттуда в бар при Биржевой гостинице, где оставался до конца дня. Вечером за ним заезжал Рафферти, отвозил домой и помогал добраться до его комнаты.
Через год Мозес умер, так и не рассказав больше внуку ни одной истории. Но к этому времени Джордж уже поступил в первый класс и попал в общество ровесников и ровесниц. На похоронах было много солдат. Дед лежал в гробу, накрытом американским флагом. Гроб стоял не на катафалке, а на каких-то дрогах, запряженных четверкой лошадей. На двух лошадях сидели верхом солдаты. На кладбище солдаты стреляли из винтовок в воздух, а один играл на трубе. Отец Джорджа был в солдатской форме — так же, как многие другие мужчины, хотя они и не были военными. Когда похороны закончились, Джордж увидел немало настоящих солдат, приехавших из-за города. Многие из них были пьяны. За ужином возле отца и матери сидел какой-то старик, которого звали мистер Болц. Он не говорил ни слова, но жал руки всем подходившим. Джордж Локвуд еще никогда не был свидетелем такого количества рукопожатий.
Второй его дед, живший в Рихтервилле, не был рассказчиком, но все равно у него бывало интересно. Неподалеку от Рихтервилла находились две фермы, где разводили пони, и гроссфатер Хоффнер (он хотел, чтоб его называли именно так) часто брал Джорджа туда, чтобы показать лошадок и покатать в блестящей коляске, запряженной четверкой пони. И всегда обещал: вот подрастешь, и у тебя будет свой пони. Иногда Джордж встречал в доме гроссфатера Хоффнера своего двоюродного брата Дэйви Стоукса (он был на год старше), который тоже приезжал навестить деда.
— Тебе гроссфатер собирается подарить пони? — спросил его однажды Джордж.
— Обещал, но я ему не верю, — ответил Дэйви и рассказал Джорджу, что такие же обещания получили еще несколько двоюродных братьев, из которых одному уже одиннадцать лет. Но гроссфатер все тянет с покупкой. Их одиннадцатилетнего двоюродного брата Лероя Хоффнера все еще водят кататься на пони — верхом и в тележке, но собственного пони ему не дарят, а скоро он уже вообще станет слишком велик для пони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140