– Скучать да бездействовать моряку не пристало…
– С вами, Захарыч? – Андрей удивленно поднял на мастера усталые глаза. – Куда же?
– По Руси, за судовым лесом. Русь-матушку посмот­рите. Или ни к чему вам?
– Да ведь осень, Захарыч, октябрь! И Русь-то, – он замялся, боясь вызвать неудовольствие старика, – разве только там, в лесах? Петербург-то что, по-вашему?
– Ныне, перед заморозками, самая красота в лесу. Вот Василий Михайлович женится, а то бы с ним поехали. Он лес знает, любит и на охоту пойти, и сосну на мачту облюбовать… И брат ваш, Михаил Петрович, тоже на от­дых в деревню бывало удалялся. Хаживали мы с ним по лесам.
– Но ведь осень, Захарыч, распутица. Коляска на до­роге завязнет, – говорит лейтенант в свое оправдание.
– Осень стоит золотая! Вы на Кронштадт не гля­дите. – Охтин кинул взгляд в окно. – Эх, сударь, как же кругосветное путешествие совершать, ежели своей земли не знаете? Немного довелось мне видеться с Барановым, по-купецки крут характером, зато в деле расторопен. Справедливо сетовал на морских офицеров: «Их бы в Уналашку, в Русскую Америку, – говорил бывало, – каждого на годок-другой. А то въелась, гляжу, в иных молодых офицеров лень. Своей Твери не знают, Мещер­ских озер не видели, а подавай им Сандвичевы острова!»
И давая волю охватившему его раздражению, про­должал:
– Коляска завязнет!.. А мы верхами. К матросам поедем, кои лесниками служат в департаменте лесов. Стало быть, скучаете? Ну, а я скуке не подвержен. Как станет невмоготу от лисьего этого царства – кронштадт­ских цирюльников да писарей, досаждают они мне, – пойду к бригу, что строю, своей же работе поклонюсь, и легче мне! Я бы корабль на гербовых бумагах печатал. И бездельников портовых карал бы именем корабля!
Подобные рассуждения Андрей Лазарев уже слышал от мастеровых в порту; однажды при нем матрос сказал полицейскому: «Ты орла на пузе носишь, на бляхе, а мо­ряк – и сам орел».
Андрей Лазарев подумал: где-то в Тверской и Рязан­ской губерниях обучаются морские экипажи. Там же и леса рубят для верфей. В Адмиралтействе охотно по­шлют его туда на ревизию. Брат Михаил как-то ездил…
– Пусть будет по-вашему, Захарыч, поеду с вами, – сказал Андрей.
Уйдя от мастера, он в тот же день подал рапорт начальству и стал готовиться к отъезду.
А через несколько дней Андрей Лазарев, мастер Охтин и с ними служащий департамента лесов, хилый, богобояз­ненный чиновник, тряслись в почтовой карете, направ­ляясь к Твери.
Путь лежал по каменистому тракту, стиснутому ле­сами. Лес наступал со всех сторон, казалось, карета вдруг упрется в глухую лесную стену. Но неожиданно показы­вались свежевырубленные просеки, и в их сумрачную душистую тень бойко вбегали кони.
По тракту брели коробейники, закрывая холстиной свои ларцы с товарами, куда-то плелись крестьянские возы и мирно вышагивали солдаты с поклажей на спине, роняя, как вздохи, слова песни.
Когда подъехали к Твери, небо заголубело, заискри­лось. Леса стояли березовые, чистые, и, казалось, кругом белят холсты.
Чиновник, до того уныло дремавший в углу кареты, потянулся и сказал: «Никак лето держится!»
Путники переночевали в Твери, а к вечеру следующего дня оказались на большой лесной делянке, называемой здесь «корабельный куст».
Делянка занимала двадцать десятин леса и упиралась в барскую усадьбу. На помещичьей земле второй год жили матросы-новобранцы в ожидании, пюка их доставят на новые, еще строящиеся корабли. Офицер, присланный к ним, не давал им лениться. Прошлой зимой он прика­зал матросам вылепить из снега большой корабль. Ста­рые, поблекшие портьеры из барского дома пошли на паруса. «Белый корабль» высился в деревне среди покасившихся избушек и угрожал барскому дому ледяной «пушкой». Матросы, припадая к земле и карабкаясь по «реям», учились приемам. Барин подсмеивался, выходя на прогулку, скучающие дочки его робели: «Ужель будет война?»
Теперь матросы работали в лесу; на месте снежного корабля стояла болотистая черная вода. Морской офицер жил сейчас в лесной сторожке, среди мешков с провиан­том, карт и морских книг.
Андрей Лазарев тотчас по прибытии навестил его, имея поручение от Адмиралтейства «ревизировать поряд­ки и жительство тамошней морской части». Вместе с Лазаревым к офицеру пошел и Охтин. Моряк назвался лейтенантом Арбузовым, встретил приезжих без тени опаски, заявил им, что житьем своим «премного доволен».
Рассказывая Лазареву и Охтину о своей жизни здесь, он обронил: «Вот так и живем в поселении-то нашем».
Захарыч поймал его на слове и спросил:
– А ведь в военных поселениях ныне и матросов будут готовить. К тому идет! Хорошо ли это, ваше благо­родие?
– Матросов как не готовить? Говорят, сотни новых кораблей скоро флаги поднимут?
– До чего дожили, – с горечью усмехнулся мастер. – Поселение! Браки по приказу фельдфебеля, работа на государеву барщину, мужиков с бабами в казарму! К нам в Кронштадт военный чиновник от Аракчеева прибыл за рабочими надзирать и определить, кого из них на юг, на жительство, кого в деревню… Государев план, мол, посе­ления нужными людьми заполнить, а новых мастеров, тех, что из иноземцев, в Кронштадт поселить! Вот и тол­куют в народе, будто землю открыли, куда можно бежать…
Только теперь понял Лазарев, чем так взволнован был мастер в день, когда он посетил его в порту. Аракчеевские порядки дошли до Кронштадта.
В лесу гудело. С треском валились подрубленные матросами деревья.
Лейтенант Арбузов разговорился, и Лазарев, слушая его, только теперь постигал, что происходит на поселениях, в деревнях и в «корабельных кустах».
Пришел прибывший с Лазаревым и Охтиным адмирал­тейский чиновник, разговор о поселениях прервался.
Чиновник примостился у краешка стола и долго перечис­лял Арбузову, где лес порублен зря, где не расчищен, где «пущен на недомерки» без пользы для нужд департамента.
Мастер угрюмо молчал, равнодушно поглядывая на чиновника. Потом, проводив его в деревню на отдых, офи­церы и Охтин пошли в лес.
Осень в лесу таила обманчивую свежесть красок, отда­вала свое накопленное за лето тепло. Опавшие листья устилали землю плотным, прибитым дождями покровом, словно хоронили это тепло. Рябина пылала огнем среди белых берез, а в низинах светились маленькие озерца, за­полненные невесть откуда взявшейся мелкой рыбешкой.
Лес был глухой и, как сказал о нем Захарыч, «разно­племенный». Рвущиеся к небу золотистые сосны одиноко высились на пригорках, как маяки; здесь могли они расти на воле, призывая на себя грозу. Кое-где их верхушки уже были отсечены бурей, но они снова тянулись вверх.
Мастер облюбовал два дерева и сделал на них зарубки. Лазарев не понял, почему именно здесь нашел Охтин нужное дерево.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54