Или природа сама не велит туда идти?
– А если не велит, то зачем мы идем? – подхватил его мысль Лазарев. – Нет, Киселев, неверно это. Мир для него – одна его Англия, а люди только те, что ему нужны и полезны. Гордыня его обуяла… Раз он не прошел, стало быть, и никто другой не может. А мы пойдем!
– Негр не уходит, ваше благородие, – сообщил подо­шедший матрос.
Сойдя на берег, Лазарев и Киселев увидели группу матросов, окружившую негра, и отца Дионисия, с крестом в руке что-то втолковывающего ему.
Спокойные, неподвижные тени гор далеко падали в море. Там, где, нависая над кораблем, кончалась тень, тепло светил закат. И от этого казалось, что берег неро­вен, бугрист. С ближних гор неторопливо слетал звон колоколов.
Боцман с «Мирного» доложил лейтенанту:
– Негру идти домой несколько дней, боится – пой­мают. Хотя… дом его в Африке, полагаю. Просит, как бы сказать, отпускную выдать!
Лазарев присел на камень и сочинил: «Куплен матро­сами экипажей «Востока» и «Мирного», отпущен домой. Явиться через год сюда же…»
– Навек теперь у старика наша грамота, – сказал боцман. – Хорошо вы придумали, ваше благородие!
Матросы помогли негру надеть на плечи дорожный мешок, дали в руки палку и в молчании проводили до по­ворота, словно где-то в русской деревне захожего путника. Они подождали, пока темнота скрыла его от глаз. Кисе­лев не спрашивал себя о том, что влекло его к этому негру и, казалось, не сознавал того общего, что было между ним и негром. Но матрос Анохин, как бы вскользь что-то вспомнив, сказал:
– У нас не лучше! И у нас, брат, продадут человека, как гончую. Хорошо, если не в одной цене.
Киселев заволновался:
– Вот с сестрой моей такое же случилось… Продали ее на сторону… в другую губернию… и не знаем даже, где она, жива ли…
Теперь матросы глядели вслед негру, еще маячившему на горизонте, с таким чувством, словно уходила их собст­венная доля, словно себя выкупали они в этот час из неволи.
Где-то в городе пускали фейерверк, огни взлетали и гасли, вызывая скорее тревогу, чем радость. Глухо играл вдали духовой оркестр, усиливая чувство отчужденности и тревоги.
Киселев, не умея выразить свое состояние, сказал по­нурившись:
– И впрямь, братцы, чего-то не можется на берегу!
Он повел плечами, словно сбрасывая какую-то тя­жесть, и зашагал быстрее всех к кораблю, обозначивше­муся возле мыса едва уловимыми в темноте синими точ­ками фонарей. Придя в кубрик, принялся мастерить само­дельную гармонь, притихший и в работе ищущий успокое­ния. Потом достал из сундучка полустертую морскую кар­ту, доставшуюся ему случайно, и долго разглядывал ее, раздумывая о Куке, о новых землях, о том, что ожидает впереди.
Ночью, подвинув к себе толстый огарок свечи, при тусклом его огне, осветившем стены и койки, Киселев писал невесте:
«…А коли будут попрекать тебя в чем, – голову держи выше. Я, мол, невеста матроса 1-й статьи Егора Киселева, что, свет повидав, чести своей марать не намерен и управу найдет. Приеду – откупимся от барской неволи. Сегодня одного негра-старика мы откупили и сейчас домой прово­дили, куда – плохо знаю. Земля кругом обильна и приют ему даст. А нам скоро сниматься и идти к Южному поляр­ному морю, где и Кук не был. Скажу тебе правду, слы­шали мы с Абросимом о матросах, кои покидали свои корабли и селились на свободных землях в Бразилии. Со многих кораблей, бывало и с наших, люди бежали и сами себе делались господами. Но на это идти не хотим, будем воли ждать у себя…»
Абросим Скукка заменял на корабле «пожарного и главного истопника» – так шутили над ним. В обязанно­сти его входило следить за трюмом и обшивкой бортов: то и дело, где-нибудь в неприметном месте, от холода, сменяемого теплом, загнивало дерево. Там, где не дости­гал глаз, помогало обоняние, матрос обнюхивал трюм, не пахнет ли сыростью, и просушивал помещение спосо­бом столь же странным, сколь и неожиданным: он нагре­вал в печи пушечные ядра и на железных листах расставлял их по углам.
В кубрике он жил рядом с Май-Избаем и Анохиным. Под койками их поскрипывали остывающие ядра. Анохин шутил:
– Словно мыши пищат!
Иногда, подходя к бортам иностранных кораблей, они узнавали, что команды их лишились трети своего состава из-за промозглой океанской сырости. В трюмах гнили канаты и пахло затхлым от бочек с водой. Люди болели, бранили офицеров и бразильский климат.
Май-Избай, как бы желая оправдать непонятные по­рядки на иностранных кораблях, говорил:
– Им Южную землю не искать. Домой идут! Только почему английские суда летом белую одежду носят? Дол­жно, чтобы борта от солнца не страдали. Белой краской мажут, а внутри, в трюмах, – черно.
Бадеев, вмешиваясь в разговор, пытался объяснить:
– Матросы у них чаще всего наемные. И хотя люди вольные, но чужие кораблю. Вот и живут, как на бивуаке!
– Батарша, – спрашивал его Анохин, – они ведь не крепостные, отчего же чужие-то?
Старик досадливо отворачивался:
– Их спроси, откуда я знаю? Разве не видишь, что вокруг тебя адова пасть огненная – грехов вместилище. Не ходи туда, к отцу Дионисию обратись, он грех любо­пытства твоего отпустит.
Анохин не соглашался:
– Коли любопытство грех, так я с малолетства в том грехе повинен. А что до адовой пасти, так один наш архан­гельский помор бургомистром вольного города Гамбурга стал, и все через любопытство, придавшее ему смелость. Нет уж, Батарша, я в эту пасть огненную нынче не сунусь. В городе-то алмазные копи. Неужто не соберу алмазов хотя бы для наших стеклорезов? С господином Симоно­вым на Крысий остров попрошусь, обсерваторию там ста­вить, хронометры проверять.
– Как хочешь! – бурчал Бадеев. – Только к отцу Дионисию сходи. А алмазы эти, смотри, испепелят тебе душу.
– Ладно. Схожу! – согласился Данила. – Коли при­мет.
Иеромонах сам позвал Анохина:
– Болеешь? В блудный мир тянет? К женщинам пор­товым? – спросил он, сидя в своей каюте, завешенной, как в келье, черной, похожей на креп, материей. Молит­венники, мешочки с ладаном и серебряное кадило видне­лись на полке.
– Тянет! – не моргнув глазом, признался Анохин.
– Слабый! – примирительно сказал Дионисий. – Незанятый! Сил много? Что делаешь на корабле?
– Парусами управлять обучен, ветром, матрос пер­вой статьи!
– Управлять ветром! – повторил иеромонах, будто завидуя. – А ветра и нет сейчас. Надо тебе найти дело, скажу вот лейтенанту Торсону, чтобы в искупление грехов твоих поставил тебя на работу. Негде здесь грех покло­нами замаливать, но бог тебя и через то простит, через усердие. А в город пойдешь, стороной от всех держись! Понял?
– Понял, – вздохнул Анохин.
Но лейтенант Торсон иначе принял «осуждение» ма­троса Анохина к добавочным работам. С трудом сдержи­вая смех, он сообщил Лазареву о наказании, какому под­верг Анохина отец Дионисий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54