Туман облегает фигуру и лицо кока, как пластырь, черты его лица нельзя разобрать. Анохину кажется, будто все на палубе призрачно. Его поташнивает, будто он нахлебался соленой воды.
Анохин зло сплевывает в волну и видит огромный айсберг, высокий, почти как Тенерифский пик, несущийся на корабль. Матрос знает, что в туман льдины быстрее ру­шатся, «мягче телом», по словам Батарши Бадеева, и от­того в океане стоит беспрерывный гул. «Такого и поморы не слыхали», – говорит он себе и зычно кричит вахтен­ному:
– Льдина!
Но уже повернули штурвал, и айсберг проходит, засло­нив собою небо, на мгновение покрыв корабль своей тенью и повергнув его в темноту… Кажется, будто «Мирный» проскользнул в темном ущелье и снова вышел на свет, весь матово-бледный, но все же хранящий на себе какой-то неверный и случайный отблеск солнца.
Матросы крестятся. Кок смотрит вслед айсбергу, под­няв обломок весла, будто грозит ему. Льдины одна за другой окружают корабль, словно притягиваются им, а ветер несет корабль вперед, и снова вырастает на пути его ледяная гора. Звенит колокол. Слышен голос старика Бадеева, едва различимого в сумерках. Анохин догадывается – объявлен большой сбор. Он подтягивается, хотя никто за ним не наблюдает, и слышит обращенную к нему команду:
– Слезай!
Онемевшие ноги еще нащупывают скользкие выбленки, он сходит и оказывается лицом к лицу с вахтенным коман­диром.
– Помоги канонирам, – говорит ему мичман Новосильский. – Будем из пушки палить по льдине.
Хорошо на палубе, хотя приходится двигаться почти ощупью. Горят фальшфейеры, давая знать о корабле «Во­стоку», в синем дыму высятся фонари на реях, пышет теп­лом из печей, не сравнить с тем, как чувствуешь себя в эту пору на салинге. Но Анохин храбрится:
– Ваше благородие, а как же без присмотра сверху?
И тут же спешит к канонирам, выволакивающим на нос пушку.
Гремит залп, и вся палуба покрывается кусочками льда, словно битым стеклом.
Киселев подходит к Анохину и говорит:
– Случалось тебе в пургу лесом идти? Из нашей де­ревни несколько мужиков замерзло. Ступай в кубрик, ото­грейся, сменим тебя. Ты думай так, будто ты в пургу по­пал, а не в океан, тебе сразу легче будет.
В кубрике – колеблющиеся огоньки масляных фона­рей, неровное тепло камельков, запах утюжного пара. Во всем этом странный, хотя и привычный покой.
Анохин дремлет, упав на койку, и вдруг слышит, как матрос Егор Берников тихо, по-ребячьи, всхлипывает.
– Ты чего, Егор? – поднимает он голову.
– Мочи нет, боюсь. В бой пойду – голову не пожа­лею, а здесь белого тумана боюсь…
К нему уже склонились матросы и, перебивая друг друга, быстро заговорили:
– Никак к лейтенанту Игнатьеву хочешь? Очнись, Егор!
– Цынгой бы заболел, тогда руки-ноги ломит, спасу нет, а то здоров – и плачешь.
– Стыжусь, братцы! На землю, на берег хочу, на час бы только!
Кругом него обрадовались:
– Это, Егор, можно! Будет остров, и тебя на него вы­садим, землю повидать.
– Неужто? – не поверил Берников, но затих и вско­ре уснул.
– Эх, не всем-то, выходит, эту Южную землю увидеть, хотя бы и дошел наш корабль! – горестно сказал Кисе­лев, гладя рукой серое от усталости, ставшее вдруг сов­сем маленьким лицо Берникова.
– А как же он без нас-то дойдёт? – спросил Дани­ла. – Корабль-то? Что-то не пойму тебя1
Абросим Скукка поднялся откуда-то из-за угла, где вы­стукивал медным молоточком борт трюмного отсека, выи­скал отсыревшую и обмякшую от ударов доску в обшивке и сказал, желая прекратить спор:
– Коли без нас дойдет туда корабль, так лучше и не жить. Стыд загложет. Так думаю. А ежели и с нами не дойдет, опять же стыда не оберешься! Ты, Киселев, за Егора боишься? Надо, братцы, сберечь его, тяжесть его на себя принять. Есть ли эта земля, нет ее, а надо, чтобы сил наших до цели хватило, – вот главное, думаю!
– Хочешь сказать, – понял его Май-Избай, – самое важное духом не пасть. Вдруг нет этой земли, а мы-то сколько сил ей отдали. А все же не жаль себя.
– И это правильно!
Матросы помолчали и, все еще глядя на спящего Бер­никова, облегченно вздохнули.
– Слышал я от одного старика в Архангельске, – промолвил Анохин. – Не так важен человеку рай, как мечта о рае. Верно ли? Конечно, братцы, это плаванье нас всех поморами сделает. А только жаль, коли земли этой нету. Сплю и вижу ее. Знаю, что ледовая, а во сне пред­ставляю, будто растут на ней вологодские леса, сосновые да березовые чащи.
Он смутился, умолк. Но матросы подхватили:
– Верно.
– Можно ли вернуться, не открыв землю? Ой, Егор, нельзя нам без этой земли!
Лица их стали радостными, словно Анохин сказал лю­дям что-то, объединившее их всех и непреложное. А что, собственно, поведал он нового? Киселев хотел было возра­зить: его, мол, «мечта о рае» не утешит, коли самого рая нет, но понял Анохина, – матрос не в униженье им об этом сказал, не в осмеянье, земля ведь ледовая, а найти ее необходимее, чем рай!.. Значит, прав Анохин, в самом себе, в упорстве своем находит человек утешенье, а не в пустых бреднях о рае!
Били седьмые склянки. С палубы доносились шаги вах­тенных и чьи-то приглушенные голоса. Поднялся ветер. Корабль то валился на бок, весь поскрипывая, то в узком проходе между льдин, как бы успокаивающих волну, нес­ся словно в фарватере, стремительно и легко. А может быть, натыкался корабль во мгле, – не странно ли, – на спящего кита, судя по мягкости удара, и так бывало.
Пошел снег. Синеватый свет фонарей едва был заме­тен в бескрайнем стылом пространстве, словно в поле на ветру огонек одинокого, брошенного пастухами костра.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Но вот какой-то остров мелькнул поутру темной и не­движной тенью впереди корабля. Покрытый снегом, ска­листый, скрытый туманом берег. Неистово кричали пин­гвины. Шел град. Шум бурунов, разбивающихся о скалы, глухо отдавался в море. Казалось, собралась гроза, по­вергнув во мрак пустынное побережье.
– Не правда ли, хочется миновать остров? – спросил Лазарев рулевого. – Благо увидели!
– Так точно, ваше благородие! Не манит на берег! – согласился рулевой.
– А придется, братец, пристать.
Матрос удивленно вскинул глаза на командира и по его команде положил руль направо. Корабль неслыш­но и вкрадчиво с намокшими парусами входил в укром­ную бухту между скал. Сюда же следовал «Восток».
Матросов Берникова и Скукку первых послали на бе­рег разведывать, глубок ли снег, можно ли по нему идти. Берников сошел на твердую землю, покрытую льдом, и блаженно зажмурился от ощущения ее незыблемости и от солнечного света, вдруг разорвавшего в одном месте туман.
С берега они возвратились с несколькими подстрелен­ными пингвинами. Лекарь Галкин приказывал стрелять их, хотя в этом не было нужды. «А просто хотелось упо­добиться в своих ощущениях охотнику на суше», – объяс­нил он Лазареву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54