..
– Тогда как вы, как рассказывают, живете во дворце. Тот пожал плечами, как сделал бы великан, наблюдая сверху за тем, как сердится карлик.
– Хорошо, – отвечал он, – я приду к вам в мансарду.
– Когда вас ждать?
– Завтра.
– В котором часу?
– Поутру.
– Я с рассветом пойду в анатомический театр, а оттуда – в больницу.
– Это именно то, что мне нужно. Я попросил бы вас проводить меня туда, если бы вы не предложили этого сами.
– Приходите пораньше. Я мало сплю, – сказал Марат.
– А я вообще не сплю, – сказал Бальзамо. – Ну так до утра!
– Я буду вас ждать.
На том они и расстались, потому что подошли к двери, ведущей на улицу, столь же темную и безлюдную теперь, сколь оживленной и шумной была она в ту минуту, как они входили в дом Бальзамо пошел налево и скоро исчез из виду.
Марат последовал его примеру, только свернул направо и зашагал на длинных худых ногах.
Бальзамо был точен: на следующий день в шесть утра он уже стоял перед дверью на лестничной площадке; эта дверь являлась центром коридора, в который выходили шесть дверей. Это был последний этаж одного из старых домов на улице Корделье.
Было заметно, что Марат готовился к тому, чтобы как можно достойнее принять именитого гостя. Куцая ореховая кровать, комод с деревянным верхом засверкали чистотой под шерстяной тряпкой прислуги, которая изо всех сил чистила эту рухлядь.
Марат старательно ей помогал, поливая из голубого фаянсового горшка бледные звездочки цветов – единственное украшение мансарды.
Он зажимал под мышкой полотняную тряпку; это свидетельствовало о том, что он взялся за цветы только после того, как помог протереть мебель.
Ключ торчал в двери, и Бальзамо вошел без стука. Он застал Марата за этим занятием.
При виде учителя Марат покраснел значительно сильнее, чем следовало бы истинному стоику.
– Как видите, я – человек хозяйственный, – проговорил он, незаметно швырнув предательскую тряпку за занавеску, – я помогаю этой славной женщине. Я выбрал, может быть, занятие не то чтобы совсем плебейское, но и не совсем достойное знатного господина.
– Это – занятие, достойное бедного молодого человека, любящего чистоту, и только, – холодно проговорил Бальзамо. – Вы готовы? Как вам известно, мне время дорого.
– Сию минуту, я только надену сюртук… Гриветта, сюртук!.. Это моя консьержка, мой камердинер, моя кухарка, моя экономка и обходится мне всего в один экю в месяц.
– Я ценю экономию, – отвечал Бальзамо. – Это богатство бедняков и мудрость богатых.
– Шляпу! Трость! – приказал Марат.
– Протяните руку, – вмешался Бальзамо. – Вот ваша шляпа, трость, которая лежит рядом со шляпой, тоже, без сомнения, ваша.
– Простите, я так смущен.
– Вы готовы?
– Да. Часы, Гриветта!
Гриветта окинула взглядом комнату, но ничего не ответила.
– Вам не нужны часы, чтобы отправиться в анатомический театр и в больницу. Часы, возможно, пришлось бы долго искать, и это нас задержит.
– Но я очень дорожу своими часами. Это отличные часы, я купил их благодаря строжайшей экономии.
– В ваше отсутствие Гриветта их поищет, – с улыбкой заметил Бальзамо, – и если она будет искать хорошо, то к вашему возвращению часы найдутся.
– Ну конечно! – отвечала Гриветта. – Конечно, найдутся, если господин не оставил их где-нибудь. Здесь ничего не может потеряться.
– Вот видите! – проговорил Бальзамо. – Идемте, идемте!
Марат не посмел настаивать и с ворчанием последовал за Бальзамо.
Когда они были у двери, Бальзамо спросил:
– Куда мы пойдем сначала?
– В анатомический театр, если вы ничего не имеете против. Я там присмотрел одного человека, который должен был умереть сегодня ночью от менингита. Мне нужно изучить его мозг, и я не хотел бы, чтобы мои товарищи меня опередили.
– Ну так идемте в анатомический театр, господин Марат.
– Тем более, что это в двух шагах отсюда. Он примыкает к больнице, и нам придется только войти да выйти. Вы даже можете подождать меня у двери.
– Напротив, мне хотелось бы зайти вместе с вами: вы мне скажете свое мнение о., больном.
– Когда он еще был жив?
– Нет, с тех пор, как стал мертвецом.
– Берегитесь! – с улыбкой воскликнул Марат. – Я смогу взять над вами верх, потому что досконально изучил эту сторону своей профессии и, как говорят, стал искусным анатомом.
– Гордыня! Гордыня! Опять гордыня! – прошептал Бальзамо.
– Что вы сказали? – спросил Марат.
– Я сказал, что это мы еще увидим, – отвечал Бальзамо. – Давайте войдем!
Марат первым вошел в тесный подъезд анатомического театра, расположенного в самом конце улицы Отфей.
Бальзамо без колебаний последовал за ним. Они пришли в длинный и узкий зал. На мраморном столе лежали два трупа, один – женщины, другой – мужчины.
Женщина умерла молодой. Мужчина был старый и лысый. Грубый саван покрывал их тела, оставляя наполовину открытыми их лица.
Оба лежали бок о бок на холодном столе. Скорее всего, они никогда не встречались в этом мире, и вот теперь их вечные души были, должно быть, очень удивлены, видя такое тесное соседство их земных оболочек.
Марат приподнял и отшвырнул грубое одеяние, укрывавшее обоих несчастных: смерть уравняла их скальпелем хирурга.
Трупы были обнажены.
– Вид смерти вас не отталкивает? – спросил Марат с присущим ему высокомерием.
– Он меня огорчает, – отвечал Бальзамо.
– Это с непривычки, – заметил Марат. – Я вижу это представление каждый день и потому не испытываю ни огорчения, ни отвращения. Мы, практики, живем, как видите, среди мертвецов, и они никоим образом не отвлекают нас от наших привычных занятий.
– Это довольно печальная привилегия вашей профессии – И потом, – прибавил Марат, – чего ради я стал бы огорчаться или испытывать отвращение? Ведь у меня есть разум, а кроме того, я уже привык…
– Поясните свою мысль, – попросил Бальзамо, – я не совсем вас понимаю. Начните с разума.
– Как вам будет угодно. Почему я должен бояться? С какой стати мне испытывать страх при виде неподвижного тела, точно такой же статуи из плоти, как если бы она была из мрамора или гранита?
– А в мертвом теле действительно ничего нет?
– Ничего, совершенно ничего.
– Вы так думаете?
– Уверен!
– А в живом теле?
– А живое обладает движением! – с видом превосходства проговорил Марат.
– Вы ничего не говорите о душе, сударь…
– Я никогда ее не видал, копаясь в человеческом теле со скальпелем в руках.
– Это оттого, что вы копались только в мертвых телах.
– Вы не правы, я много оперировал и живых.
– И вы никогда не обнаруживали в них ничего такого, что отличало бы их от мертвых?
– Я находил боль. Может быть, под душой вы подразумеваете физическое страдание?
– Так вы, стало быть, не верите?
– Во что?
– В душу.
– Верю, однако я называю это движением!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183
– Тогда как вы, как рассказывают, живете во дворце. Тот пожал плечами, как сделал бы великан, наблюдая сверху за тем, как сердится карлик.
– Хорошо, – отвечал он, – я приду к вам в мансарду.
– Когда вас ждать?
– Завтра.
– В котором часу?
– Поутру.
– Я с рассветом пойду в анатомический театр, а оттуда – в больницу.
– Это именно то, что мне нужно. Я попросил бы вас проводить меня туда, если бы вы не предложили этого сами.
– Приходите пораньше. Я мало сплю, – сказал Марат.
– А я вообще не сплю, – сказал Бальзамо. – Ну так до утра!
– Я буду вас ждать.
На том они и расстались, потому что подошли к двери, ведущей на улицу, столь же темную и безлюдную теперь, сколь оживленной и шумной была она в ту минуту, как они входили в дом Бальзамо пошел налево и скоро исчез из виду.
Марат последовал его примеру, только свернул направо и зашагал на длинных худых ногах.
Бальзамо был точен: на следующий день в шесть утра он уже стоял перед дверью на лестничной площадке; эта дверь являлась центром коридора, в который выходили шесть дверей. Это был последний этаж одного из старых домов на улице Корделье.
Было заметно, что Марат готовился к тому, чтобы как можно достойнее принять именитого гостя. Куцая ореховая кровать, комод с деревянным верхом засверкали чистотой под шерстяной тряпкой прислуги, которая изо всех сил чистила эту рухлядь.
Марат старательно ей помогал, поливая из голубого фаянсового горшка бледные звездочки цветов – единственное украшение мансарды.
Он зажимал под мышкой полотняную тряпку; это свидетельствовало о том, что он взялся за цветы только после того, как помог протереть мебель.
Ключ торчал в двери, и Бальзамо вошел без стука. Он застал Марата за этим занятием.
При виде учителя Марат покраснел значительно сильнее, чем следовало бы истинному стоику.
– Как видите, я – человек хозяйственный, – проговорил он, незаметно швырнув предательскую тряпку за занавеску, – я помогаю этой славной женщине. Я выбрал, может быть, занятие не то чтобы совсем плебейское, но и не совсем достойное знатного господина.
– Это – занятие, достойное бедного молодого человека, любящего чистоту, и только, – холодно проговорил Бальзамо. – Вы готовы? Как вам известно, мне время дорого.
– Сию минуту, я только надену сюртук… Гриветта, сюртук!.. Это моя консьержка, мой камердинер, моя кухарка, моя экономка и обходится мне всего в один экю в месяц.
– Я ценю экономию, – отвечал Бальзамо. – Это богатство бедняков и мудрость богатых.
– Шляпу! Трость! – приказал Марат.
– Протяните руку, – вмешался Бальзамо. – Вот ваша шляпа, трость, которая лежит рядом со шляпой, тоже, без сомнения, ваша.
– Простите, я так смущен.
– Вы готовы?
– Да. Часы, Гриветта!
Гриветта окинула взглядом комнату, но ничего не ответила.
– Вам не нужны часы, чтобы отправиться в анатомический театр и в больницу. Часы, возможно, пришлось бы долго искать, и это нас задержит.
– Но я очень дорожу своими часами. Это отличные часы, я купил их благодаря строжайшей экономии.
– В ваше отсутствие Гриветта их поищет, – с улыбкой заметил Бальзамо, – и если она будет искать хорошо, то к вашему возвращению часы найдутся.
– Ну конечно! – отвечала Гриветта. – Конечно, найдутся, если господин не оставил их где-нибудь. Здесь ничего не может потеряться.
– Вот видите! – проговорил Бальзамо. – Идемте, идемте!
Марат не посмел настаивать и с ворчанием последовал за Бальзамо.
Когда они были у двери, Бальзамо спросил:
– Куда мы пойдем сначала?
– В анатомический театр, если вы ничего не имеете против. Я там присмотрел одного человека, который должен был умереть сегодня ночью от менингита. Мне нужно изучить его мозг, и я не хотел бы, чтобы мои товарищи меня опередили.
– Ну так идемте в анатомический театр, господин Марат.
– Тем более, что это в двух шагах отсюда. Он примыкает к больнице, и нам придется только войти да выйти. Вы даже можете подождать меня у двери.
– Напротив, мне хотелось бы зайти вместе с вами: вы мне скажете свое мнение о., больном.
– Когда он еще был жив?
– Нет, с тех пор, как стал мертвецом.
– Берегитесь! – с улыбкой воскликнул Марат. – Я смогу взять над вами верх, потому что досконально изучил эту сторону своей профессии и, как говорят, стал искусным анатомом.
– Гордыня! Гордыня! Опять гордыня! – прошептал Бальзамо.
– Что вы сказали? – спросил Марат.
– Я сказал, что это мы еще увидим, – отвечал Бальзамо. – Давайте войдем!
Марат первым вошел в тесный подъезд анатомического театра, расположенного в самом конце улицы Отфей.
Бальзамо без колебаний последовал за ним. Они пришли в длинный и узкий зал. На мраморном столе лежали два трупа, один – женщины, другой – мужчины.
Женщина умерла молодой. Мужчина был старый и лысый. Грубый саван покрывал их тела, оставляя наполовину открытыми их лица.
Оба лежали бок о бок на холодном столе. Скорее всего, они никогда не встречались в этом мире, и вот теперь их вечные души были, должно быть, очень удивлены, видя такое тесное соседство их земных оболочек.
Марат приподнял и отшвырнул грубое одеяние, укрывавшее обоих несчастных: смерть уравняла их скальпелем хирурга.
Трупы были обнажены.
– Вид смерти вас не отталкивает? – спросил Марат с присущим ему высокомерием.
– Он меня огорчает, – отвечал Бальзамо.
– Это с непривычки, – заметил Марат. – Я вижу это представление каждый день и потому не испытываю ни огорчения, ни отвращения. Мы, практики, живем, как видите, среди мертвецов, и они никоим образом не отвлекают нас от наших привычных занятий.
– Это довольно печальная привилегия вашей профессии – И потом, – прибавил Марат, – чего ради я стал бы огорчаться или испытывать отвращение? Ведь у меня есть разум, а кроме того, я уже привык…
– Поясните свою мысль, – попросил Бальзамо, – я не совсем вас понимаю. Начните с разума.
– Как вам будет угодно. Почему я должен бояться? С какой стати мне испытывать страх при виде неподвижного тела, точно такой же статуи из плоти, как если бы она была из мрамора или гранита?
– А в мертвом теле действительно ничего нет?
– Ничего, совершенно ничего.
– Вы так думаете?
– Уверен!
– А в живом теле?
– А живое обладает движением! – с видом превосходства проговорил Марат.
– Вы ничего не говорите о душе, сударь…
– Я никогда ее не видал, копаясь в человеческом теле со скальпелем в руках.
– Это оттого, что вы копались только в мертвых телах.
– Вы не правы, я много оперировал и живых.
– И вы никогда не обнаруживали в них ничего такого, что отличало бы их от мертвых?
– Я находил боль. Может быть, под душой вы подразумеваете физическое страдание?
– Так вы, стало быть, не верите?
– Во что?
– В душу.
– Верю, однако я называю это движением!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183