" - Она подмигнула и смачно причмокнула.
Он подумал было, что ни к чему, даже и желания особого не было, но ее верткий и быстрый язык уже делал свое дело. Все закончилось так быстро, что, когда она с отвращением сплюнула, утерла рот и проговорила презрительно: "Чайник ты мелкий... Раз - и вскипел. Ни ума, ни понятия..." - он в недоумении подумал: "А что было-то?"
Ночью пела мать. Она стояла в изголовье койки и, сложив руки на груди, выводила грудным низким голосом: "У церкви стояла карета..." Лицо у матушки было печальное, в глазах слезы, но показалось Ильюхину, что печаль эта не от пронзительного романса, а от его, Ильюхина, грядущей горестной судьбы. Проснулся от шепота:
- Вставай, Ильюхин. Пора местопребывание Романовым искать.
Открыл глаза, то был бородавчатый, собственной персоной. Спросил, поднимаясь:
- А что, уже едут?
- Везут, везут! - радостно зачастил гость. - Их, вишь ты, Яковлев-Мячин, ставленник этого Свердлова, сберечь пожелал, да ему указали.
- Да ведь Яков - ваш, исконно уральский?
- Это ты говоришь. А мы знаем, что они исконно палестинские. Торопись, чека, а то спросют строго!
Отправились в лихой пролетке о паре чалых. Правил бородавчатый. Взглянув на постное лицо Ильюхина, сказал:
- Не куксись. Щас объедем пару-тройку мест, а потом и заложим сюда и туда, - и со смешком ткнул себя в шею и в живот.
Медленно проплывали дома и прохожие, теплый воздух уже вовсю сгонял с лиц зимнюю усталость, а с тел - одежонку, как правило скудную. И весело вдруг стало, а что? Революция и война дело непривычное, но чего там... Подчас такое приятное. Ты - высоко-высоко, все остальные - их и не видно, жизнь и смерть в твоих руках, как укажешь - так и пойдут: эти - в яму, а эти - за обильный стол с вином...
...Дома все попадались негожие. У одних размер требовал огромной охраны, а ведь республика молода, прекрасна и безденежна. Другие вроде бы смотрелись во всем хорошо: и размеры те, и входы-выходы не в изобилии, и в отдалении от шумных людных мест. Но сразу же указывал попутчику:
- Не пойдет. Глянь: крыша худая, а здесь окон много, а здесь стены тонкие.
Конечно же, почти все эти строения годились. Но каждое могло стать каменным мешком, из которого нет выхода, а ведь Ильюхин помнил задачу: спасти. Если что - спасти любой ценой. Ради ближних своих. Ради братьев своих. По революции.
- А то вот еще один домик есть... - задумчиво произнес бородавчатый. Да ты его, поди и видел, когда в церковь... Ну... - смутился, - в храм приходил... - И вылупил маленькие глазки, отчего они сразу сделались пуговицами на ниточках.
- У вас тут чего... Круговая порука, что ли? - невесело пошутил Ильюхин. - Я смотрю - вы тут все длинные-длинные...
- Извини, товарищ. Я за тобой топал. Приказали - и топал. Ты ведь понимаешь, что такое ревдисициплина? Ну и вот.
- Без обид, - сказал Ильюхин. - Что за дом? Напротив Вознесенской церкви, что ли? - Он сразу обратил внимание на этот особняк. Ведь при нем был сад с прочным дощатым забором. Но если что - этот забор группа товарищей сковырнет за раз-два! - Ладно, веди.
Дом в один этаж с полуподвалом стоял на косогоре. Тут даже расход досок на ограждение можно было уменьшить, а это для молодой республики совсем не пустое дело. Сразу вспомнил винцо на столе у Войкова, танцы-шманцы, икорку и чердак, и стало не то чтобы стыдно, нет. Но неприятно. Обошли вокруг, бородавчатый обратил внимание на то, что некоторые доски в заборе вокруг сада болтаются. "Починим", - отмахнулся Ильюхин. В самом деле - то, что надо.
А внутри? Это была провинциальная почти роскошь. Уставшее семейство будет искренне радо просторным комнатам, саду, тишине и благостному звону с колокольни напротив. За-ме-ча-тель-но!
Когда вновь оказались на проспекте, сразу же увидели колонну красноармейцев и штатских работного вида с красными бантами на фуражках и шапках. Шаг был неровный, скучный, и даже знакомая песня не бодрила, а только подчеркивала не то усталость, не то обреченность. "Смело, товарищи в ногу..." - пели нестройно, и вдруг бородавчатый похабно засмеялся:
- А ты повтори быстро - нога в ногу, нога - в ногу, ну?
Ильюхин повторил и хмыкнул.
- Похабник ты... Святое дело изгадил.
Через час Ильюхин доложил Голощекину и Юровскому о том, что дом "под семью" - так он выразился - найден. Оба кивнули молча, без интереса, только Голощекин сказал:
- Есть одна идейка... Яков объяснит, - и ушел.
Юровский долго молчал, меряя кабинет из угла в угол и подолгу застревая у окна. Потом обернулся.
- Вид отсюда, скажу я тебе, самый что ни на есть гнусный. То кого-то ведут, то кого-то везут. А кто отсюда уходит? А? А вот никто! Мы мясорубка революции, запоминай. От нас - на удобрение. А теперь слушай сюда.
Идейка была проще подметки. Баскаков и Острожский вступят в контакт с офицерами академии, пошуруют и сто из ста найдут одного-двух сочувствующих. Царишке. И его бабью. Далее - самый изощренный нажим словами, а если понадобится - воздействие на тела и души. Физическое.
- Пы-ытать, что ли? - осторожно спросил Ильюхин.
- Если для дела Владимира Ильича мне потребуется выпустить кишки свату-брату, папе-маме - я, верь, улыбнусь и хряк! Хряк! - взъярился Юровский. - И ты, понял? Ты тоже - хряк!
- Так точно. А потом?
Вот ведь псих... А вроде бы состоятельный человек, делец, фотограф... Буржуаз. А туда же... Обижено их племя, ох обижено, и в этом бо-ольшой просчет царизма...
- А потом они сядут вот за этот... - ткнул пальцем, - стол, или за любой другой, возьмут деревянную гимназическую ручку с пером № 86 или каким другим и напишут все, что мы им продиктуем. Но - по-иностранному, понял? Сугубо! Побег, то-се и так далее. Царишка вздрогнет, а его баба от радости наложит в трусы и на все согласится, понял? А мы их - шлеп-шлеп, а письма в газеты! И весь мир узнает, что эти преступники, трусы и подонки, насильники и кровопийцы хотели сбежать. Да не тут-то было! А? - Он с хрустом потер ладони, а обомлевший Ильюхин вдруг почувствовал, что теряет нить разговора. "Однако... - пульсировало в мозгу. - Такому изощренному уму мы с тобой, товарищ Феликс, что противопоставим? Пук-пук и пшш с дурным запахом, вот и все! Тут думать надо..."
Уже на следующий день Баскаков и Острожский уведомили, что кандидатура найдена. Встречу решили провести в Ивановской церкви, на кладбище, попозже, после полунощной. Когда Ильюхин вошел в храм, его уже ожидали. Батюшка с отвисшим брюхом, перетянутым широким кожаным ремнем по подряснику, молча провел в алтарь и удалился.
- Вот те и на... - подмигнул Ильюхин немолодому уже господину в светло-серой армейской шинели без погон. - Алтарь все же... Я, вашскобродь, рассматриваю сей факт как самое безграничное уважение к революции, а?
- Так храм оставленный - все храм... - загадочно ответил пожилой и наклонил голову. - Вашскобродь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
Он подумал было, что ни к чему, даже и желания особого не было, но ее верткий и быстрый язык уже делал свое дело. Все закончилось так быстро, что, когда она с отвращением сплюнула, утерла рот и проговорила презрительно: "Чайник ты мелкий... Раз - и вскипел. Ни ума, ни понятия..." - он в недоумении подумал: "А что было-то?"
Ночью пела мать. Она стояла в изголовье койки и, сложив руки на груди, выводила грудным низким голосом: "У церкви стояла карета..." Лицо у матушки было печальное, в глазах слезы, но показалось Ильюхину, что печаль эта не от пронзительного романса, а от его, Ильюхина, грядущей горестной судьбы. Проснулся от шепота:
- Вставай, Ильюхин. Пора местопребывание Романовым искать.
Открыл глаза, то был бородавчатый, собственной персоной. Спросил, поднимаясь:
- А что, уже едут?
- Везут, везут! - радостно зачастил гость. - Их, вишь ты, Яковлев-Мячин, ставленник этого Свердлова, сберечь пожелал, да ему указали.
- Да ведь Яков - ваш, исконно уральский?
- Это ты говоришь. А мы знаем, что они исконно палестинские. Торопись, чека, а то спросют строго!
Отправились в лихой пролетке о паре чалых. Правил бородавчатый. Взглянув на постное лицо Ильюхина, сказал:
- Не куксись. Щас объедем пару-тройку мест, а потом и заложим сюда и туда, - и со смешком ткнул себя в шею и в живот.
Медленно проплывали дома и прохожие, теплый воздух уже вовсю сгонял с лиц зимнюю усталость, а с тел - одежонку, как правило скудную. И весело вдруг стало, а что? Революция и война дело непривычное, но чего там... Подчас такое приятное. Ты - высоко-высоко, все остальные - их и не видно, жизнь и смерть в твоих руках, как укажешь - так и пойдут: эти - в яму, а эти - за обильный стол с вином...
...Дома все попадались негожие. У одних размер требовал огромной охраны, а ведь республика молода, прекрасна и безденежна. Другие вроде бы смотрелись во всем хорошо: и размеры те, и входы-выходы не в изобилии, и в отдалении от шумных людных мест. Но сразу же указывал попутчику:
- Не пойдет. Глянь: крыша худая, а здесь окон много, а здесь стены тонкие.
Конечно же, почти все эти строения годились. Но каждое могло стать каменным мешком, из которого нет выхода, а ведь Ильюхин помнил задачу: спасти. Если что - спасти любой ценой. Ради ближних своих. Ради братьев своих. По революции.
- А то вот еще один домик есть... - задумчиво произнес бородавчатый. Да ты его, поди и видел, когда в церковь... Ну... - смутился, - в храм приходил... - И вылупил маленькие глазки, отчего они сразу сделались пуговицами на ниточках.
- У вас тут чего... Круговая порука, что ли? - невесело пошутил Ильюхин. - Я смотрю - вы тут все длинные-длинные...
- Извини, товарищ. Я за тобой топал. Приказали - и топал. Ты ведь понимаешь, что такое ревдисициплина? Ну и вот.
- Без обид, - сказал Ильюхин. - Что за дом? Напротив Вознесенской церкви, что ли? - Он сразу обратил внимание на этот особняк. Ведь при нем был сад с прочным дощатым забором. Но если что - этот забор группа товарищей сковырнет за раз-два! - Ладно, веди.
Дом в один этаж с полуподвалом стоял на косогоре. Тут даже расход досок на ограждение можно было уменьшить, а это для молодой республики совсем не пустое дело. Сразу вспомнил винцо на столе у Войкова, танцы-шманцы, икорку и чердак, и стало не то чтобы стыдно, нет. Но неприятно. Обошли вокруг, бородавчатый обратил внимание на то, что некоторые доски в заборе вокруг сада болтаются. "Починим", - отмахнулся Ильюхин. В самом деле - то, что надо.
А внутри? Это была провинциальная почти роскошь. Уставшее семейство будет искренне радо просторным комнатам, саду, тишине и благостному звону с колокольни напротив. За-ме-ча-тель-но!
Когда вновь оказались на проспекте, сразу же увидели колонну красноармейцев и штатских работного вида с красными бантами на фуражках и шапках. Шаг был неровный, скучный, и даже знакомая песня не бодрила, а только подчеркивала не то усталость, не то обреченность. "Смело, товарищи в ногу..." - пели нестройно, и вдруг бородавчатый похабно засмеялся:
- А ты повтори быстро - нога в ногу, нога - в ногу, ну?
Ильюхин повторил и хмыкнул.
- Похабник ты... Святое дело изгадил.
Через час Ильюхин доложил Голощекину и Юровскому о том, что дом "под семью" - так он выразился - найден. Оба кивнули молча, без интереса, только Голощекин сказал:
- Есть одна идейка... Яков объяснит, - и ушел.
Юровский долго молчал, меряя кабинет из угла в угол и подолгу застревая у окна. Потом обернулся.
- Вид отсюда, скажу я тебе, самый что ни на есть гнусный. То кого-то ведут, то кого-то везут. А кто отсюда уходит? А? А вот никто! Мы мясорубка революции, запоминай. От нас - на удобрение. А теперь слушай сюда.
Идейка была проще подметки. Баскаков и Острожский вступят в контакт с офицерами академии, пошуруют и сто из ста найдут одного-двух сочувствующих. Царишке. И его бабью. Далее - самый изощренный нажим словами, а если понадобится - воздействие на тела и души. Физическое.
- Пы-ытать, что ли? - осторожно спросил Ильюхин.
- Если для дела Владимира Ильича мне потребуется выпустить кишки свату-брату, папе-маме - я, верь, улыбнусь и хряк! Хряк! - взъярился Юровский. - И ты, понял? Ты тоже - хряк!
- Так точно. А потом?
Вот ведь псих... А вроде бы состоятельный человек, делец, фотограф... Буржуаз. А туда же... Обижено их племя, ох обижено, и в этом бо-ольшой просчет царизма...
- А потом они сядут вот за этот... - ткнул пальцем, - стол, или за любой другой, возьмут деревянную гимназическую ручку с пером № 86 или каким другим и напишут все, что мы им продиктуем. Но - по-иностранному, понял? Сугубо! Побег, то-се и так далее. Царишка вздрогнет, а его баба от радости наложит в трусы и на все согласится, понял? А мы их - шлеп-шлеп, а письма в газеты! И весь мир узнает, что эти преступники, трусы и подонки, насильники и кровопийцы хотели сбежать. Да не тут-то было! А? - Он с хрустом потер ладони, а обомлевший Ильюхин вдруг почувствовал, что теряет нить разговора. "Однако... - пульсировало в мозгу. - Такому изощренному уму мы с тобой, товарищ Феликс, что противопоставим? Пук-пук и пшш с дурным запахом, вот и все! Тут думать надо..."
Уже на следующий день Баскаков и Острожский уведомили, что кандидатура найдена. Встречу решили провести в Ивановской церкви, на кладбище, попозже, после полунощной. Когда Ильюхин вошел в храм, его уже ожидали. Батюшка с отвисшим брюхом, перетянутым широким кожаным ремнем по подряснику, молча провел в алтарь и удалился.
- Вот те и на... - подмигнул Ильюхин немолодому уже господину в светло-серой армейской шинели без погон. - Алтарь все же... Я, вашскобродь, рассматриваю сей факт как самое безграничное уважение к революции, а?
- Так храм оставленный - все храм... - загадочно ответил пожилой и наклонил голову. - Вашскобродь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153