Угадал, матрос. Бывший полковник Савицкий. В академии преподавал французский. Вас устраивает язык галлов?
- Нас все устраивает, - буркнул Ильюхин, обидевшись на незнакомое слово. Да ведь не переспрашивать же. - Вас уведомили о целях и задачах?
- Господа офицеры были откровенны. Что ж... Мне следовал генеральский чин еще пять лет назад. Но он... он, этот, - не соизволил! Понимаете, не соизволил! Полковничек... - В глазах блеснула холодная ненависть. Объяснили... Надо написать письмо с приглашением к побегу. И ответить, если последует ответ, уж простите за тавтологию.
Надо же... Сыплет словцами, как горохом. Знаток хренов...
- А для чего это все?
- Это ваше дело, то-оваристч. Меня не путайте. Нагадить Николаю Романову - мой исторический долг! А вы ведь тоже не сахаром желаете его усыпать? Ну и то-то...
Ильюхин покачал головой:
- Как же вас так быстро отыскали? Академия все же... Ну и ну!
- Просто отыскали. Они ходили по этажам и громко спрашивали: "Господа, кто ненавидит Романовых? Кто ненавидит Романовых?" Все брезгливо отворачивались, а я их потом в переулке и догнал. И все шито-крыто! Полковник потер руки. Должно быть, от удовольствия. - Просто все... Потому что проста натура человеческая. Проста, как два сосуда, соединенные горловинами. Наверху - нектар, внизу дерьмо. А чаще - наоборот...
- Вы теперь идите, - сказал Ильюхин. - Вас уведомят - куда и когда. И о чем конкретно. Писать, значит. Помните, товаристч полковник: один взгляд на орла двуглавого, одно слово не туда - и во блаженном успении вечный, значит, покой...
Полковник надел фуражку прямо в алтаре и отдал честь:
- У нас с вами теперь другие алтари будут. И другая честь.
- Служим революции, - отозвался Ильхин.
Поутру съел яичницу; Татьяна была тише воды и ниже травы, металась по горнице, словно заправская жена и умильно заглядывала в глаза:
- Чай крепкий или лучше водочки?
Он ерзал: чего это с ней? Но упрямо согласился на чай.
- Знаешь, что? - она нервно мяла передник, - я все думаю, думаю... Время - сам знаешь. Доброго человека найти - легче собственное дерьмо сглотнуть. А ты мне нравишься. И когда мы... это... Понимаешь, женщина она завсегда чувствует противоположного мужчину: нравится она ему или как... Так я убежденная, как в революции: я тебе самое-самое оно. Молчи. Так вот: такая встреча - перст пусть и не божий, бога нет, но - товарища Ленина - точно. Бери меня, а я - тебя!
От этой речи и, главное, от ее сути Ильюхин начал терять сознание. Однако... Она ведь по инстанциям попрет, она не отступит. Как быть?
- Чего ты хочешь?
- Венчаться и агусеньки!
- Ты что... уже... с начинкой? Беременная, что ли?
- За этим дело впереди, а ты как, согласен?
- Так ведь бога-то и нету? - нашелся он. - Куда же венчаться-то? Это чистая контрреволюция выходит, нет?
Она потерянно молчала.
- Ты, девонька, определись - по какую ты сторону от кучи хлама, иначе сказать - от баррикад! Венчаться... Это надо же такое... - закрутил головой.
Она сложила руки на груди, взгляд стал недобрым, глаза потемнели, глазницы смотрелись покойницки, как у черепа.
- Умный... - ткнула ему указательным пальцем в лоб. - Я не отступлюсь. Сегодня же пойду к председателю совета Белобородову и попрошу совета. Что он скажет - так и будет!
Пересекая площадь ("Американская" была под взгорком наискосок), обреченно думал: "Спекся ты, ревматрос Ильюхин. Потому - что может посоветовать плоскомордый Белобородов? А только то, что советвласть своим пером и печатью все и скрепит, не хуже попа!"
У входа увидел Кудлякова, тот психованно замахал руками и закричал истерично:
- Где тя носит, матрос? Голощекин, Белобородов и прочие отправились на станцию, предыдущую, понял? Поезд с царем туда приползет! Юровский уже на стреме! А комендантом назначили Авдеева! Он уже обживается, с командой злоказовских, понял? - И, заметив, что Ильюхин не понимает, кто такие злоказовские, - объяснил: - Это фабрика такая или завод - черт ее разберет... Так хозяина зовут или звали, уж и не знаю. Его рабочие наняты в охрану!
- Так куда мне?
- В дом гражданина Ипатьева, Николая Николаевича, он же - Дом особого назначения по содержанию, понял? О тебе Авдеев предупрежден, имеешь право на все! Задача: внимательно присмотреться. Двери, окна, забор, доски, посты, митральезы1, провода электричества и телефона. Определить слабые места, и план, план, понял? Чтобы он у тебя вызрел в лучшем виде! Присмотрись к семейству. Пообщайся с ними и с их слуготней. Кто знает... А может, кто из этой челяди и родит надобное нам? Мы ведь только по заданию, и, значит, несколько равнодушны. А им - жизнь терять, они где-то на уровне последней кишки не могут не чувствовать. Давай...
- Я так понимаю, что Юровский, Голощекин и прочие, кто заряжен на ихнюю смерть, - не должны догадаться о наших намерениях?
Кудляков расцвел.
- Я в тебе не ошибся! Подметки рвешь? Сделай так, чтобы жизнь и работа в ДОНе шли, как и принято между нами, партейцами, садом-ладом. Мы члены одной партии, и вера у нас общая, значит. "Ве-есь мир насилья мы разроем..." - запел негромко, со слезой, и Ильюхин истово подхватил:
- "... до основанья, а затем - мы наш, мы новый мир построим..."
Они не видели Юровского и Лукоянова, те только что вышли из дверей "Американской" и стояли в ожидании - то ли автомобиля, то ли кого-то из сотрудников. И вдруг Ильюхин услышал, как вещие слова подхватили и начальники, и шофера, и даже извозчики.
- "...кто был ничем - тот станет всем!"
Кто-то верил в эти слова, кто-то их боялся, но все равно произносил, и подумал Ильюхин, что не по-земному чистое и светлое наступает и овладевает душами и сердцами, но вот овладеет ли...
В этом он почему-то засомневался.
А "Интернационал" плыл-разливался по улице, проникая во дворы и окна, поднимаясь над крышами домов и свидетельствуя городским обывателям непреложное равенство всех и вся пред правом на жизнь и счастье, только вот...
Только вот Юровский и Голощекин - они же инородцы? Разве согласится русский человек с тем, что песенка эта уравнивает с исконными и коренными пришлых и случайных? Получится ли?
Ох как сильно недоумевал об этом чекист Ильюхин...
К дому Ипатьева, он же ДОН, шел в приподнятом настроении. Мысли ползли лениво и переплетались причудливо. То припев главной рабочей песни звучал, то вдруг вторгался голос Юровского и что-то проникновенно объяснял о бесчисленных и кровавых романовских преступлениях. Странно, но ужасы эти никак не возбуждали Ильюхина, и он даже удивлялся своему равнодушию. "Ладно, - думал, - вот сейчас мы на них посмотрим, а тогда и решим..." Что он собирался "решать" - спроси его сейчас об этом - да хоть кто - не ответил бы. Так, словечко, и все.
Между тем позади остался Главный проспект, обозначилась в глубине справа колокольня собора, слева же, постепенно приближаясь, возник косогор с деревом, а за ним, просветленно, ДОН.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
- Нас все устраивает, - буркнул Ильюхин, обидевшись на незнакомое слово. Да ведь не переспрашивать же. - Вас уведомили о целях и задачах?
- Господа офицеры были откровенны. Что ж... Мне следовал генеральский чин еще пять лет назад. Но он... он, этот, - не соизволил! Понимаете, не соизволил! Полковничек... - В глазах блеснула холодная ненависть. Объяснили... Надо написать письмо с приглашением к побегу. И ответить, если последует ответ, уж простите за тавтологию.
Надо же... Сыплет словцами, как горохом. Знаток хренов...
- А для чего это все?
- Это ваше дело, то-оваристч. Меня не путайте. Нагадить Николаю Романову - мой исторический долг! А вы ведь тоже не сахаром желаете его усыпать? Ну и то-то...
Ильюхин покачал головой:
- Как же вас так быстро отыскали? Академия все же... Ну и ну!
- Просто отыскали. Они ходили по этажам и громко спрашивали: "Господа, кто ненавидит Романовых? Кто ненавидит Романовых?" Все брезгливо отворачивались, а я их потом в переулке и догнал. И все шито-крыто! Полковник потер руки. Должно быть, от удовольствия. - Просто все... Потому что проста натура человеческая. Проста, как два сосуда, соединенные горловинами. Наверху - нектар, внизу дерьмо. А чаще - наоборот...
- Вы теперь идите, - сказал Ильюхин. - Вас уведомят - куда и когда. И о чем конкретно. Писать, значит. Помните, товаристч полковник: один взгляд на орла двуглавого, одно слово не туда - и во блаженном успении вечный, значит, покой...
Полковник надел фуражку прямо в алтаре и отдал честь:
- У нас с вами теперь другие алтари будут. И другая честь.
- Служим революции, - отозвался Ильхин.
Поутру съел яичницу; Татьяна была тише воды и ниже травы, металась по горнице, словно заправская жена и умильно заглядывала в глаза:
- Чай крепкий или лучше водочки?
Он ерзал: чего это с ней? Но упрямо согласился на чай.
- Знаешь, что? - она нервно мяла передник, - я все думаю, думаю... Время - сам знаешь. Доброго человека найти - легче собственное дерьмо сглотнуть. А ты мне нравишься. И когда мы... это... Понимаешь, женщина она завсегда чувствует противоположного мужчину: нравится она ему или как... Так я убежденная, как в революции: я тебе самое-самое оно. Молчи. Так вот: такая встреча - перст пусть и не божий, бога нет, но - товарища Ленина - точно. Бери меня, а я - тебя!
От этой речи и, главное, от ее сути Ильюхин начал терять сознание. Однако... Она ведь по инстанциям попрет, она не отступит. Как быть?
- Чего ты хочешь?
- Венчаться и агусеньки!
- Ты что... уже... с начинкой? Беременная, что ли?
- За этим дело впереди, а ты как, согласен?
- Так ведь бога-то и нету? - нашелся он. - Куда же венчаться-то? Это чистая контрреволюция выходит, нет?
Она потерянно молчала.
- Ты, девонька, определись - по какую ты сторону от кучи хлама, иначе сказать - от баррикад! Венчаться... Это надо же такое... - закрутил головой.
Она сложила руки на груди, взгляд стал недобрым, глаза потемнели, глазницы смотрелись покойницки, как у черепа.
- Умный... - ткнула ему указательным пальцем в лоб. - Я не отступлюсь. Сегодня же пойду к председателю совета Белобородову и попрошу совета. Что он скажет - так и будет!
Пересекая площадь ("Американская" была под взгорком наискосок), обреченно думал: "Спекся ты, ревматрос Ильюхин. Потому - что может посоветовать плоскомордый Белобородов? А только то, что советвласть своим пером и печатью все и скрепит, не хуже попа!"
У входа увидел Кудлякова, тот психованно замахал руками и закричал истерично:
- Где тя носит, матрос? Голощекин, Белобородов и прочие отправились на станцию, предыдущую, понял? Поезд с царем туда приползет! Юровский уже на стреме! А комендантом назначили Авдеева! Он уже обживается, с командой злоказовских, понял? - И, заметив, что Ильюхин не понимает, кто такие злоказовские, - объяснил: - Это фабрика такая или завод - черт ее разберет... Так хозяина зовут или звали, уж и не знаю. Его рабочие наняты в охрану!
- Так куда мне?
- В дом гражданина Ипатьева, Николая Николаевича, он же - Дом особого назначения по содержанию, понял? О тебе Авдеев предупрежден, имеешь право на все! Задача: внимательно присмотреться. Двери, окна, забор, доски, посты, митральезы1, провода электричества и телефона. Определить слабые места, и план, план, понял? Чтобы он у тебя вызрел в лучшем виде! Присмотрись к семейству. Пообщайся с ними и с их слуготней. Кто знает... А может, кто из этой челяди и родит надобное нам? Мы ведь только по заданию, и, значит, несколько равнодушны. А им - жизнь терять, они где-то на уровне последней кишки не могут не чувствовать. Давай...
- Я так понимаю, что Юровский, Голощекин и прочие, кто заряжен на ихнюю смерть, - не должны догадаться о наших намерениях?
Кудляков расцвел.
- Я в тебе не ошибся! Подметки рвешь? Сделай так, чтобы жизнь и работа в ДОНе шли, как и принято между нами, партейцами, садом-ладом. Мы члены одной партии, и вера у нас общая, значит. "Ве-есь мир насилья мы разроем..." - запел негромко, со слезой, и Ильюхин истово подхватил:
- "... до основанья, а затем - мы наш, мы новый мир построим..."
Они не видели Юровского и Лукоянова, те только что вышли из дверей "Американской" и стояли в ожидании - то ли автомобиля, то ли кого-то из сотрудников. И вдруг Ильюхин услышал, как вещие слова подхватили и начальники, и шофера, и даже извозчики.
- "...кто был ничем - тот станет всем!"
Кто-то верил в эти слова, кто-то их боялся, но все равно произносил, и подумал Ильюхин, что не по-земному чистое и светлое наступает и овладевает душами и сердцами, но вот овладеет ли...
В этом он почему-то засомневался.
А "Интернационал" плыл-разливался по улице, проникая во дворы и окна, поднимаясь над крышами домов и свидетельствуя городским обывателям непреложное равенство всех и вся пред правом на жизнь и счастье, только вот...
Только вот Юровский и Голощекин - они же инородцы? Разве согласится русский человек с тем, что песенка эта уравнивает с исконными и коренными пришлых и случайных? Получится ли?
Ох как сильно недоумевал об этом чекист Ильюхин...
К дому Ипатьева, он же ДОН, шел в приподнятом настроении. Мысли ползли лениво и переплетались причудливо. То припев главной рабочей песни звучал, то вдруг вторгался голос Юровского и что-то проникновенно объяснял о бесчисленных и кровавых романовских преступлениях. Странно, но ужасы эти никак не возбуждали Ильюхина, и он даже удивлялся своему равнодушию. "Ладно, - думал, - вот сейчас мы на них посмотрим, а тогда и решим..." Что он собирался "решать" - спроси его сейчас об этом - да хоть кто - не ответил бы. Так, словечко, и все.
Между тем позади остался Главный проспект, обозначилась в глубине справа колокольня собора, слева же, постепенно приближаясь, возник косогор с деревом, а за ним, просветленно, ДОН.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153