Бесконечная власть фабрикантов и заводчиков - тоже уменьшилась бы. Ты пойми: всякий хозяин в конечном счете заинтересован, чтобы работник отдавал все, но и получал много - чтобы ненависть не копить. К этому весь мир идет, и мы пришли бы раньше или позже.
- Во! И мы - для того же! Разве нет?
- Эх... - покачал головой. - Ты ведь не дурак, а говоришь глупости. То, что делаете вы, - дорога в никуда. Ваши дети и внуки поймут это.
- А... а твои?
- А я сгину, Ильюхин. Такие, как я, - честь истории. И мы погибаем - с надеждой, что нас поймут. Лет через сто... Не огорчайся. План хороший. Что с "перепиской"?
Рассказал о вчерашнем разговоре с царем. Кудляков слушал с таким восторгом, словно воплотились самые заветные его чаяния, сбылась мечта.
- Счастливый ты... - улыбнулся грустно. - Я государя видел только издали... Я сопровождал его в Чернигов в 1907 году. Было мне тогда двадцать лет, я только начинал - в филерской службе... Ладно. Почерк установить просто. Иди в Совет и проверь дела комиссариата продовольствия. Это Войков сочиняет. Ты не сомневайся...
Через пять минут, убедившись, что Юровский отсутствует, вошел, постучавшись, в комнату княжон. Они встретили его радостными возгласами, Мария подбежала и вдруг застыла - совсем рядом. Ильюхину показалось - на секунду, на мгновение, что она хочет броситься ему на шею. Но стесняется взглядов сестер.
- Барышни... - поднял руки, - я вам искренне рад, это чистая правда. Только тише, тише... Здесь и стены слушают и слышат... Не дай бог... А ведь если что - вам... трудно станет...
Хотел сказать - "плохо", но в последний момент передумал. Зачем пугать...
- Ваш... батюшка... Здесь ли? - А ведь как легко, как свободно выговаривает Кудляков "государь". Вот, не выговаривается. Пока.
Открылась дверь, появился Николай. Он тоже обрадовался.
- Хорошо, что вы пришли. Я написал ответ. Собственно, не совсем я... Но я диктовал. Я ответил, что... В общем - я вполне нейтрально описал дом и так далее. Сказал и о том, что мы окружены ворами - пусть знают, пусть! И я косвенно дал понять, что без наших слуг и приближенных мы никуда не уйдем! Во-первых, они не должны нас считать хамами, равными им во всем! Во-вторых, отступать надобно постепенно! Не сразу же отказываться от светлой мысли о свободе? Наше письмо должно вызвать доверие, но не должно стать аргументом!
Ильюхин слушал, вглядываясь в стареющее, помятое лицо собеседника, и ловил себя на неправдоподобной мысли: партийные пропагандисты называли этого человека безмозглым, идиотом, дураком и неучем, но - видит Бог! - это ведь совершенно не так! Не так... И что? Разве там, в Москве, вождям не все равно - кого убивать? Они с равным удовольствием, или пусть - безразличием, убьют и умного и глупого, потому что за их спинами не должен остаться ни прежний дом, ни прежний хозяин. Потому что сначала - до основанья...
- Вы все сделали правильно. Я постараюсь бывать у вас каждый день. Чтобы обсудить следующие письма и ответы на них.
Ушел, наклонив голову коротко и резко. Однажды видел в Кронштадте: господа офицеры так здороваются и прощаются со "шпаками". Называется "офицерский поклон".
А царь просто поклонился, самым что ни на есть штатским образом. И дочери подняли ладошки и помахали вслед, словно он был уходящим поездом...
На следующий день просмотрел делопроизводство комиссариата продовольствия. Аккуратно, не привлекая внимания. Причину сочинил наипростейшую: задержан купец, поставщик продовольствия, подозревается в шпионстве. Знал: никому и в голову не придет докладывать о такой чепухе Петру Войкову. А его бумаги попадались часто. Были и собственноручно им написанные. Но сколько ни вглядывался Ильюхин в аккуратные, продолговато-округлые буковки - к определенному выводу так и не пришел. То ли дождик, то ли снег... Черт его знает! Вроде бы по-французски эти буковки выглядели несколько по-другому. Не так, как в распоряжениях об отпуске сахара, ветчины, красной рыбы и икры.
Обо всем рассказал Кудлякову, тот задумался.
- Логика во всем этом есть. Высвечивать "автора" Юровскому ни к чему. Возможно, слушок о Войкове - это только прикрытие настоящего "писца". А что? Его и в самом деле надобно охранять наитщательнейшим образом! Если что - кто допишет? Ведь государь никак не поверит новой руке.
Он был прав, этот ротмистр...
И вдруг спросил:
- Кудляков... А ты и правду считаешь, что твой царь - ну, ни в чем, ничегошеньки не виноват?
Ротмистр негромко рассмеялся, и смех этот был не то сумасшедший, не то покойницкий.
- Он ведь и твой, матрос... Что ж, отвечу как на духу: виноват. Только не в том, в чем вы все уверены. Не угнетатель он, не тиран... Он правитель земли русской... А виноват он - ты только не бросайся, не трясись - виноват он в том, что после пятого года не поставил столбы по обе стороны дороги из Санкт-Петербурга в Москву и не повесил всех социалистов. До одного. Начиная с вашего Ленина и Троцкого. Не сердись только...
Захотелось дать жандарму в зубы. От души. Но почему-то вспомнил мятое лицо, Георгиевский крест на гимнастерке и... очи. Ее очи. Удивительные. О таких и мечтать нельзя. И во сне такие не увидишь...
- Чего сердиться-то... - проговорил, налегая на мягкий знак, как бы на местном идиотском диалекте. - Мы вроде бы и понимаем. Ваше благородие... А уж если серьезно - кто знает... У меня в голове крутятся колесики, как в ходиках настенных, а правильный час пока не высвечивается. Но это посмотрим.
Кудляков улыбнулся. И Ильюхин ответил улыбкой. Этот бывший дворянин и офицер Охранки был симпатичен ему и с каждым днем нравился все больше и больше.
Только вот кто пишет, кто?
- Знаешь, Ильюхин, - грустно сказал Кудляков, - я ведь родился в Санкт-Петербурге, на Васильевском острове, на восьмой линии. Там - ближе к Среднему проспекту - была мужская гимназия, ее я и закончил в девятьсот четвертом - как раз первая революция началась... Именно тогда я и понял, как не прав твой любимый поэт: "нам жаль их сытость разрушать..." Мою, моих родителей, государя и его семьи... Это ошибка гения, Ильюхин. Но ведь он ее повторил, повторил, понимаешь? "Презренье созревает гневом, А зрелость гнева есть мятеж..." А ведь Пушкин - тот был поумнее, нет - дальновиднее был: "одним только улучшением нравов и без всяких насильственных потрясений", понимаешь?
- Твой нрав улучшишь... - пробормотал невнятно, но Кудляков услыхал.
- Не во мне дело. И не в тебе. И не в Войкове. Лет через сто или пятьдесят Россия - уже при сыне Алексея Николаевича - стала бы первой державой мира!
- Все сейчас хотят, - неуверенно произнес Ильюхин. - Сегодня. Кто сможет объяснить народу, что сейчас ничего не будет? Разве это поймут?
Взгляд Кудлякова потяжелел.
- Ты прав. Легче натравливать одних на других.
- А то вы не натравливали! - обрадовался Ильюхин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153