.. - заглянула мне в глаза, вымученно улыбнулась. - Да и не хочу, если по совести. У каждого свой путь. Мне всю жизнь не хватало любви, ласки, внимания. Знаешь, я ведь совсем обыкновенная женщина. Приготовить обед, постирать, подать завтрак и сходить в кино. И конечно, обновы. Туфли, платья... А у моих мужей всегда была своя суетная, скорбная жизнь. В этой жизни никогда не было места для моих мелких страстей... Я устала, Сережа. Разве трудно понять? Ну, приеду я к Ивану в Свердловск и что переменится? Ни-че-го... Тогда зачем ехать, зачем?
- Он любит тебя! - Я не сдержался, крикнул и... пожалел о своей несдержанности. Лицо мамы посерело, сморщилось, как мятый листок.
- Ты не знаешь, что такое любовь... Не знаешь. Любимой женщине, мальчик, жертвуют всем, ей жизнь отдают, не дрогнув. А у вас у всех партия на первом месте! Борьба с врагами. С империализмом. Зачем вам любовь...
Лена, Лена... Это обо мне сейчас говорила мама. Она права. Мы любим не жизнь. Не женщин. Не... Ничего мы на самом деле не любим. Ибо то, что в дурных книгах называют любовью Ленина к Крупской или Арманд, Дзержинского к Софочке, еще кого-то к еще кому-то, - это на самом деле не любовь, а работа во имя и для блага. Пустота...
- Я видела Улю, - вдруг сказала мама. - На Невском, в Пассаже. Она покупала скалку для белья. Мы поговорили. Не знаю... Ты бы зашел к ней, что ли...
- У меня нет адреса.
- Жаль. Ладно. Прощай, Сережа. Передай Ивану привет. Объясни. Хотя... Что ты там сможешь объяснить... - Она повисла у меня на шее, сыпались мокрые поцелуи, щека моя стала влажной. Я вдруг понял, что эта добрая, мягкая, такая непрочная женщина - моя мать. И что другой у меня никогда не будет. И что мы в самом деле больше никогда не увидимся. Миг откровения... Я сунул руку в боковой карман, достал кольцо, протянул. Я видел, что мама не понимает - она вертела кольцо в пальцах и недоумение разливалось по ее лицу. И вдруг...
- Па... пино? - бросила беззвучно. - Нет... Нет!!!
Несколько долгих минут она рыдала в голос у меня на груди, я понял, что выбрал неподходящее место. Н-да... Дурак, как всегда. Сейчас она спросит - откуда оно у меня, и - что я скажу?
Взгляд у мамы погас, лицо посерело.
- Пусть успокоит Господь его светлую душу... Ты... нашел?
Я понял: она спрашивает о могиле.
- Нашел. Когда все кончится, мы его похороним. По-человечески.
- Кончится? Все? - Она снова зарыдала. - Нет, мальчик. Ты зря. Это не кончится никогда. Это навсегда.
Она медленно уходит и вдруг останавливается, я вижу как она надевает кольцо. Теперь у нее просветленное, исполненное любви лицо. Да. Мне не кажется. Это - так.
"Карту Соколова Званцев помнил хорошо. Другое дело, что на месте не был ни разу - зачем? Ведь он искал останки, а не трупы большевистских супротивников...
Шел первым, уверенно указывая дорогу (хотя какая тут уверенность? Так, предположение...). Вера оказалась медлительной, изнеженной, капризной. Все время вскрикивала, ойкала, один раз даже всплакнула. "Никаких бриллиантов не надо..." - стонала жалобно, Званцев обернулся: "И слава Богу! Возвращаемся?" Она взглянула ненавистно.
В три часа пополудни подошли к Ганиной яме. Воды в озере - как и указывал Соколов - не было, вдоль дна шел рубленый частокол, кажется, его называли "шегень". "Зунд" - яма для спуска воды - отсутствовал, видимо, завалился еще в те, дальние годы. Вокруг невнятно шумели деревья, душный сырой воздух мешал дышать; тучами носился над головой, налипая пеленой, гнус. Вера изо всех сил била себя по щекам, по лбу, по рукам и вскоре, утомившись, уселась на край озерка и расплакалась.
- У вас безобразный вид, - безжалостно заметил Званцев. - Вы похожи на только что отбитый бифштекс.
- Хам! - взъярилась Вера. - Ты спал со мной!
- Да, - кивнул. - У меня давно не было женщин и мне сильно захотелось. Это бывает. Но это не означает ровным счетом ничего. Вставайте, уже не долго...
Поднялась, отряхивая юбку от налипшей земли и хвои, сделала шаг и вскрикнула от боли.
- Я, кажется, вывихнула ногу!
- Здесь не танцы. Напрягитесь...
До места она шла, ругаясь площадно. Исчезла, растворилась очаровательная женщина из прошлого. Теперь это была одна из тех полупьяных баб, на которых насмотрелся еще в Гражданскую. Она раздражала его все больше и больше.
А лес густел и собирался в непроходимую чащу, идти становилось все труднее. Званцев уже и сам переставал верить, что отыщет отметку Соколова здесь, в бескрайней тайге. Но место отыскалось - невысокий, поросший травой и папоротником холмик. Званцев не заметил бы его, если бы не наткнулся взглядом на торчащий из сгнившей листвы офицерский полуистлевший сапог. Вера тоже увидела и вскрикнула, прижав кулачки к щекам.
- Испугались? - спросил насмешливо. - Не бойтесь. Живых здесь нет.
Она поежилась.
- Это... и в самом деле... они?
- А вот сейчас отроем... - сказал задумчиво и достал нож. - Тогда и узнаем.
Она не скрывала недоумения:
- Вот этим? Да на такие раскопки три дня уйдет!
Вот оно что... Ей под любым предлогом надобно слинять к начальникам и доложить об успехе. Ладно.
- Не уйдет, - покачал нож на ладони. - Через два-три часа все станет ясно.
- Что... узнаем? - спросила одними губами.
Взъярился:
- Что вы все придуриваетесь, сударыня? Станет ясно - есть ли... камушки. Вы ведь сюда за камушками пришли?
Покачала головой:
- Давайте теперь уйдем, мне худо, а завтра, поутру, отдохнув...
- Вы оповестите своих руководителей, - перебил язвительно. - Я не дурак, мадам. И это все. Теперь ждите. Других предложений нет...
Она покорно опустилась на траву.
Теперь нужно было убедиться, что в яме действительно тела расстрелянных. И если это так - незаметно подбросить бриллианты. Скорее всего, она возьмет их - тогда можно сказать, что из игры она вышла. Может быть, в НКВД слабы учет и контроль (нет оснований не верить "Федору Алексеевичу"), но бриллиантов из могилы Романовых (она ведь верит, что это - та самая могила) - ей не простят. Слишком значимо, слишком велико событие, чтобы можно было рискнуть и пойти на обман. Посмотрим - рискнет ли она...
Копал яростно, слава богу, земля оказалась рыхлой (уже дважды перерыта, подумал, - большевиками и Соколовым). На глубине сажени (считал по-старому, к советским мерам так и не привык) обнаружилась полуистлевшая офицерская гимнастерка без погон. "Если она знает, что семью бросили в яму в голом виде - тогда... Тогда игра окончится мгновенно. И мне не останется ничего другого..." Последнего слова не произнес даже мысленно. Мерзейшее словцо...
Теперь следовало подбросить бриллианты. Взглянул на Веру и почувствовал дурноту. Лицо ее пылало восторгом, глаза провалились, глазницы сделались черными. Она стала похожа на ведьму с картинки.
- Они, они... - слетало с губ. - Это они! Благодарю тебя, Господи!
- Да. Это они... - произнес скорбно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153