Это будет крупнейшая победа советвласти в идеологической схватке с империализмом! Ну как? - Лукоянов обвел присутствующих гордым взглядом.
- Н-да... - пожевал губами глава семейства. Вид у него был крайне ошеломленный. - Задумано как бы и здорово, но как же мы просто так? От фонаря, что ли?
Теперь все ясно. Ясно, и Бог нам всем судья. Потому что такой подробный, до живота и пяток, рассказ о предстоящем свидетельствует о самом страшном: в живых не останется ни единого человека! Кто ж допустит, чтобы мальчик этот потом в своем классе распространял ужасающие "небылицы" о правительстве рабочих и крестьян? А сгорят они, дурачки, на самом простом. Купеческом. Ох, Зоя-Зоя... Если это ты, медноволосая, нашла и привлекла к сотрудничеству этих несчастных - ты умна до облаков и выше, много выше...
- Значит, так... - начала Зоя, раскладывая на столе замшевые объемистые мешочки. - В каждом - по пятьсот золотых десяток царской чеканки. Это рабоче-крестьянская власть выделяет каждому из вас за помощь. Двести пятьдесят отсчитаете прямо сейчас и возьмете с собою, а остальные после съемки сюжета, я хотела сказать - того, о чем рассказал товарищ. Согласны?
Семейство стало переглядываться, шептаться, наконец глава поднялся со стула.
- Мы согласны. А что такое "сюжет", дамочка, мы с пониманием-с. Романы и мы читаем, да...
Когда вышли на Главный проспект, Лукоянов спросил:
- Ну как?
- Ловко... - мрачно отозвался Ильюхин. - Золото, половина, все равно никуда не денется, а вторую половину вы ведь им не отдадите?
- Это... почему? - помрачнел Лукоянов.
- Это потому, что некому будет...
Лукоянов посмотрел растерянно:
- Допёр? А я тебя салагой считал. Ладно. Жизнь для того и дана, чтобы непрестанно наматывать на ус. Только - нишкни.
- Нишкну. А... совесть?
- Каждому из нас... Или почти каждому придется жить со всем этим до самой смерти... - вздохнул Лукоянов.
- Верно. Только одним - долго-долго, а другим...
Лукоянов встрепенулся:
- Ты... это о чем?
Молча махнул рукой.
Разошлись...
Вечером все рассказал Кудлякову. Тот выслушал с мрачным лицом, молча. Ильюхин удивился:
- Ну? Мнение твое? Я жду?
Взглянул пустыми глазами:
- Ильюхин, я готов умереть за них - и умру. А ты?
- Не... знаю... - растерялся. - Думаешь, всех, кто участвовал? Да?
- А ты как думаешь? Ты ведь уже начал соображать. Вот и притри к носу.
- А Лукоянова? - спросил ошеломленно.
- Ну, Федор уверен, что ему ничего не грозит.
- А... рыжая? Она как?
- Она - представитель Центра. Она и скомандует, если что...
Ильюхин почесал голову.
- Она, понимаешь, очень меня... домогается. А если я... как бы отдамся ей? Неужто и тогда меня... А?
- Наивный ты парень. И тогда. Потому что утехи - это департамент прикроватный, а все остальное - служебный. Ладно. Разошлись. И будь начеку. Если встретишь Баскакова и Острожского - предупреди. Их роль сыграна, и Юровскому они больше не нужны.
- Так они... - напрягся Ильюхин.
- Мы согласились "помочь" Дзержинскому, потому что поверили: он их хочет обменять на послабления по Брестскому миру. Это давало нам шанс, понимаешь?
- Спасти...
- Спасти. Увы... - Кудляков перекрестился.
Кудляков ошибся. Юровский вызвал Баскакова и Острожского на встречу. Она состоялась на явочной квартире Юровского, эта квартира принадлежала врачу-гинекологу и располагалась неподалеку от Первой женской гимназии на Вознесенском проспекте, в двухэтажном собственном доме доктора. Работа с агентами была сладкой утехой Якова Михайловича, он просто обожал за чашкой-другой крепкого чая выслушать все, что готов был сообщить "засланец", а потом - и это было главным, решительно главным! - долго и нудно, до запятых и точек с запятыми втолковывать "связи", что и как и где сказать, что сделать или не сделать.
С офицерами привычке своей не изменил. Усадил за стол, доктор принес на подносе стаканы в серебряных подстаканниках и, произнеся жеманно: "Кушайте на здоровье!", - не спеша удалился.
Прихлебнув со свистом, отчего оба гостя поморщились, Яков Михайлович приступил к изложению. Сначала он объяснил гостям (хотя какие уж это гости - люди завербованные в гости к своему оперативнику не ходят, "связь" положено всячески зашифровывать), что происхождения, увы, самого низкого и опять же, увы, мало того, что принадлежит к нации весьма распространенной в мире и в России, так еще и дед умудрился стать каторжником. Но это так, чтобы господа себе понимали о том, что прошлое собеседника никак не располагает к разным штучкам вроде сговора, изменения позиции, тем более за наличные и так далее и тому подобное.
- Вам ведь все равно - чекист перед вами или негодяй, для вас я прежде всего и только - еврей. Ну так вот, я хочу, чтобы вы поняли на берегу: вы служите нам, дабы спасти семейство. А я служу русскому народу, чтобы он боле не впал в рабство!
- Вы уверены, что русскому? - не выдержал Баскаков, и Юровский расхохотался:
- А что я вам говорил? Ну и то-то... Перейдем к делу...
Объяснил, что войска чехословаков и Войцеховского, то бишь - сибирцы, приближаются со скоростью курьерского поезда. Возможно, они подойдут к городу уже через неделю. Сил и средств для обороны нет, и это значит играем отступление. А Романовы? Москва разделилась. Сам (понятно было, что имеет в виду Дзержинского) желает спасти и обменять на параграфы Брестского мира. Это и неплохо бы, но здесь, на Урале, уж так взыграло народное сердце ненавистью, что официального спасения никто не поймет. Во всяком случае лично Николай будет расстрелян так на так. В связи с этим требуется, чтобы господа офицеры Баскаков и Острожский собрали всех сочувствующих - Авдеева там, Ильюхина, ну - кто там еще? Зоя из Москвы и так далее, и в известной точке известного маршрута...
Здесь перебил Острожский:
- Если я правильно понял, вы повезете семью - кроме Николая Александровича, это я понял, - только вам известным путем и вы желаете, чтобы мы обождали ваш маршрут в договоренном месте и сопроводили, дабы не было эксцессов?
- Так точно, господин лейтенант. Вы сформулировали - признаю это лучше меня. Если мы договорились - уходите по одному. О дне и часе я уведомлю...
Подавленно молчали. Баскаков курил, Острожский нервно теребил усы и напряженным взглядом оглядывал комнату. Явочная квартира Кудлякова была ему незнакома.
- Как это понимать? - спросил Авдеев. - Я, товарищи, то есть господа хорошие, в ваших мудростях не силен. Мы - заводские.
- А так и понимать, - зло произнес Кудляков, - что Яков задумал пакость. Ему надобно собрать нас всех в одном месте, в один час и приказать нам долго жить!
- Неувязочка... - улыбнулся Ильюхин. - Приказать долго жить должны мы, а не он.
- Я в другом смысле, - нервно огрызнулся Кудляков. - Что будем делать?
- Можно, скажем, слинять, - начал Авдеев не слишком уверенно, - а когда потребуется - подключиться, а?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
- Н-да... - пожевал губами глава семейства. Вид у него был крайне ошеломленный. - Задумано как бы и здорово, но как же мы просто так? От фонаря, что ли?
Теперь все ясно. Ясно, и Бог нам всем судья. Потому что такой подробный, до живота и пяток, рассказ о предстоящем свидетельствует о самом страшном: в живых не останется ни единого человека! Кто ж допустит, чтобы мальчик этот потом в своем классе распространял ужасающие "небылицы" о правительстве рабочих и крестьян? А сгорят они, дурачки, на самом простом. Купеческом. Ох, Зоя-Зоя... Если это ты, медноволосая, нашла и привлекла к сотрудничеству этих несчастных - ты умна до облаков и выше, много выше...
- Значит, так... - начала Зоя, раскладывая на столе замшевые объемистые мешочки. - В каждом - по пятьсот золотых десяток царской чеканки. Это рабоче-крестьянская власть выделяет каждому из вас за помощь. Двести пятьдесят отсчитаете прямо сейчас и возьмете с собою, а остальные после съемки сюжета, я хотела сказать - того, о чем рассказал товарищ. Согласны?
Семейство стало переглядываться, шептаться, наконец глава поднялся со стула.
- Мы согласны. А что такое "сюжет", дамочка, мы с пониманием-с. Романы и мы читаем, да...
Когда вышли на Главный проспект, Лукоянов спросил:
- Ну как?
- Ловко... - мрачно отозвался Ильюхин. - Золото, половина, все равно никуда не денется, а вторую половину вы ведь им не отдадите?
- Это... почему? - помрачнел Лукоянов.
- Это потому, что некому будет...
Лукоянов посмотрел растерянно:
- Допёр? А я тебя салагой считал. Ладно. Жизнь для того и дана, чтобы непрестанно наматывать на ус. Только - нишкни.
- Нишкну. А... совесть?
- Каждому из нас... Или почти каждому придется жить со всем этим до самой смерти... - вздохнул Лукоянов.
- Верно. Только одним - долго-долго, а другим...
Лукоянов встрепенулся:
- Ты... это о чем?
Молча махнул рукой.
Разошлись...
Вечером все рассказал Кудлякову. Тот выслушал с мрачным лицом, молча. Ильюхин удивился:
- Ну? Мнение твое? Я жду?
Взглянул пустыми глазами:
- Ильюхин, я готов умереть за них - и умру. А ты?
- Не... знаю... - растерялся. - Думаешь, всех, кто участвовал? Да?
- А ты как думаешь? Ты ведь уже начал соображать. Вот и притри к носу.
- А Лукоянова? - спросил ошеломленно.
- Ну, Федор уверен, что ему ничего не грозит.
- А... рыжая? Она как?
- Она - представитель Центра. Она и скомандует, если что...
Ильюхин почесал голову.
- Она, понимаешь, очень меня... домогается. А если я... как бы отдамся ей? Неужто и тогда меня... А?
- Наивный ты парень. И тогда. Потому что утехи - это департамент прикроватный, а все остальное - служебный. Ладно. Разошлись. И будь начеку. Если встретишь Баскакова и Острожского - предупреди. Их роль сыграна, и Юровскому они больше не нужны.
- Так они... - напрягся Ильюхин.
- Мы согласились "помочь" Дзержинскому, потому что поверили: он их хочет обменять на послабления по Брестскому миру. Это давало нам шанс, понимаешь?
- Спасти...
- Спасти. Увы... - Кудляков перекрестился.
Кудляков ошибся. Юровский вызвал Баскакова и Острожского на встречу. Она состоялась на явочной квартире Юровского, эта квартира принадлежала врачу-гинекологу и располагалась неподалеку от Первой женской гимназии на Вознесенском проспекте, в двухэтажном собственном доме доктора. Работа с агентами была сладкой утехой Якова Михайловича, он просто обожал за чашкой-другой крепкого чая выслушать все, что готов был сообщить "засланец", а потом - и это было главным, решительно главным! - долго и нудно, до запятых и точек с запятыми втолковывать "связи", что и как и где сказать, что сделать или не сделать.
С офицерами привычке своей не изменил. Усадил за стол, доктор принес на подносе стаканы в серебряных подстаканниках и, произнеся жеманно: "Кушайте на здоровье!", - не спеша удалился.
Прихлебнув со свистом, отчего оба гостя поморщились, Яков Михайлович приступил к изложению. Сначала он объяснил гостям (хотя какие уж это гости - люди завербованные в гости к своему оперативнику не ходят, "связь" положено всячески зашифровывать), что происхождения, увы, самого низкого и опять же, увы, мало того, что принадлежит к нации весьма распространенной в мире и в России, так еще и дед умудрился стать каторжником. Но это так, чтобы господа себе понимали о том, что прошлое собеседника никак не располагает к разным штучкам вроде сговора, изменения позиции, тем более за наличные и так далее и тому подобное.
- Вам ведь все равно - чекист перед вами или негодяй, для вас я прежде всего и только - еврей. Ну так вот, я хочу, чтобы вы поняли на берегу: вы служите нам, дабы спасти семейство. А я служу русскому народу, чтобы он боле не впал в рабство!
- Вы уверены, что русскому? - не выдержал Баскаков, и Юровский расхохотался:
- А что я вам говорил? Ну и то-то... Перейдем к делу...
Объяснил, что войска чехословаков и Войцеховского, то бишь - сибирцы, приближаются со скоростью курьерского поезда. Возможно, они подойдут к городу уже через неделю. Сил и средств для обороны нет, и это значит играем отступление. А Романовы? Москва разделилась. Сам (понятно было, что имеет в виду Дзержинского) желает спасти и обменять на параграфы Брестского мира. Это и неплохо бы, но здесь, на Урале, уж так взыграло народное сердце ненавистью, что официального спасения никто не поймет. Во всяком случае лично Николай будет расстрелян так на так. В связи с этим требуется, чтобы господа офицеры Баскаков и Острожский собрали всех сочувствующих - Авдеева там, Ильюхина, ну - кто там еще? Зоя из Москвы и так далее, и в известной точке известного маршрута...
Здесь перебил Острожский:
- Если я правильно понял, вы повезете семью - кроме Николая Александровича, это я понял, - только вам известным путем и вы желаете, чтобы мы обождали ваш маршрут в договоренном месте и сопроводили, дабы не было эксцессов?
- Так точно, господин лейтенант. Вы сформулировали - признаю это лучше меня. Если мы договорились - уходите по одному. О дне и часе я уведомлю...
Подавленно молчали. Баскаков курил, Острожский нервно теребил усы и напряженным взглядом оглядывал комнату. Явочная квартира Кудлякова была ему незнакома.
- Как это понимать? - спросил Авдеев. - Я, товарищи, то есть господа хорошие, в ваших мудростях не силен. Мы - заводские.
- А так и понимать, - зло произнес Кудляков, - что Яков задумал пакость. Ему надобно собрать нас всех в одном месте, в один час и приказать нам долго жить!
- Неувязочка... - улыбнулся Ильюхин. - Приказать долго жить должны мы, а не он.
- Я в другом смысле, - нервно огрызнулся Кудляков. - Что будем делать?
- Можно, скажем, слинять, - начал Авдеев не слишком уверенно, - а когда потребуется - подключиться, а?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153