Но дело даже и не в этом... - Вернулся к столу, сел, закинул ногу на ногу, отчего стал виден модный ботинок со шнурками. Дело в том, что надолго ли вы, господа? То-то и оно... А церкви жить и сострадать и дальше, при смене власти, понимаете? Вот вернется товарищ Белобородов, а то и сам Троцкий пожалует, и что? Расстрелы, расстрелы... Нет. Церковь не может ввязываться в сомнительное предприятие. Не может.
- Но обретение тел страдальцев сих, - Кирста вдруг заговорил, будто с амвона, - поможет и победу - кто знает - обрести?
- Никто не знает... - грустно возразил благочинный. - И оттого зачем? Да и сможете ли вы доказать принадлежность этих тел? Это я выражаю мнение преосвященного. Только смуту в умы внесете и всё. Наука еще не имеет, так сказать, много гитик, понимаете? И оттого вся ваша затея бесполезна и даже вредна.
- Что... Что же делать? - растерянно спросил Кирста.
- Ждать, ждать, ждать... Вот установится когда-нибудь в России твердая и благая власть. Наука получит множество гитик. И тогда тела словно бы и сами, сами придут к своему народу и скажут: вот мы. Во благо.
- А... что такое... "гитик"? - осторожно спросил Ильюхин.
- Гитик? Вы думаете - я знаю? Нет! Это словечко такое. Обозначает научный прогресс. До свидания, нет - прощайте, господа...
Кирста вложил ладонь в ладонь и подошел под благословение.
Благочинный перекрестил, но свою руку в ладони Кирсты не вложил, словно символизируя некий мистический разрыв.
Ильюхин не подошел. Подумал: "Большевики страстно и убежденно паяют мозги миллионам. А этим и такой пустяк - лень. Или страшно".
- Отче... - сказал равнодушно, - мне мой священник в церковной, а также и приходской школе дал как-то из-под полы стишок прочитать. Я не все запомнил, но вот что: есть, есть Божий суд, наперсники разврата. И мысли и дела он знает наперед! Он ждет! Он недоступен звону злата!
- Браво, - захлопал в ладоши благочинный. - Это срамник Лермонтов написал. По поводу другого срамника - Пушкина. Обоих на стенах церквей изображают среди чертей, в геенне огненной. Но если потомок сатаны обращается к Богу - якобы, конечно, - то к кому он обращается на самом деле? То-то и оно...
Вышли из резиденции раздавленными и уставшими. Кирста развел руками, вздохнул.
- Н-да-с, Ильюхин... Н-да-с. Но наше дело - делать свое дело, не так ли? Вперед! Поезд через полчаса.
И вот - плоский город Пермь. Поезд катил по высокой насыпи, и хорошо было видно сквозь вымытое дождем окно, как врос этот город в землю. Только трубы вознеслись высоко-высоко...
Кирста сверился со своими записями и приказал извозчику ехать к Мотовилихинскому заводу:
- Там, на спуске, справа, домишко деревянный, стоит одиноко, не ошибешься...
Минут через двадцать добрались. Кирста велел извозчику обождать и вприпрыжку поднялся по разбитой и полусгнившей деревянной лестнице, Ильюхин с трудом за ним поспевал. Крыльцо было аккуратное, но старое, почерневшее, очевидно стало, что мужской руки в этом доме нет. Постучали, открыла бойкая женщина лет тридцати на вид - черноглазая, темноволосая, вгляделась.
- Вы к кому?
- Вы сестра предчека Федора Лукоянова?
- Я... - Смутилась, растерялась. - Арестовать... хотите?
- Нет. Поговорить.
Вошли в комнату - небольшую, чистую, обставленную кое-как: стол, три колченогих "венских" стула, лампа с керосином под потолком. Кирста огляделся.
- А ваш братец награбленным, выходит, не баловался?
Обиделась.
- Брат хотя и большевик, но человек убеждений. Честный!
- Ладно. Что он вам говорил об убийстве царской семьи?
Помолчала сосредоточенно и начала рассказывать. Голос ее звучал негромко, спокойно, и Ильюхин догадался: говорит правду и даже заждалась того светлого мгновения, когда ее можно будет рассказать.
Выходило так, что брат вернулся в Пермь сразу же после 17 июля и сам рассказал о том, что бывший царь убит, а вся его семья и люди вывезены сюда, в Пермь. По рассказу и голосу брата поняла, что тому тяжело рассказывать о случившемся.
- Может быть, - спросил Кирста равнодушно, - брат вам сообщил о том, где именно содержались Романовы? Естественно - кроме государя?
И на этот вопрос ответила без колебаний:
- На станции Пермь-2 стоит поезд. В нем и содержали всех.
И предваряя вопрос, готовый сорваться с уст взволнованного Кирсты, сказала:
- Я туда хотела пойти, но - побоялась. Уж не знаю и почему.
- А... куда дели узников, когда в город вошли наши части?
- Не знаю.
С лестницы скатились бегом, рискуя сломать шеи. Извозчик, словно заразившись волнением пассажиров, погонял лошадь беспощадно. Когда вышли на запасные пути - увидели безмолвный и мрачный пассажирский состав без паровоза. У запасливого Кирсты оказался в кармане и вагонный ключ, поход начали с последнего вагона. Он был совершенно пуст, как и большинство последующих, но все же в третьем (если считать от несуществующего паровоза) Ильюхин заметил под полкой мятый белый листок, вытащил его и развернул. "Милая Ольга Николаевна, - было написано крупным почерком, сваленным немного влево, - молитесь и просите Бога о благе для всех нас. Мы здесь пока еще на свободе, но руки супостата подбираются всё ближе, и мы ощущаем его зловонное дыхание... Третьего дня арестовали известного вам К. Не знаю - попадет ли это к вам. Храни Вас Господь, Ваша Нина".
- Загляни-ка туда еще... - попросил Кирста.
Ильюхин опустился на пол и зажег спичку. Во мгле сверкнуло что-то, дотянулся с трудом, вытянул на свет и положил на ладонь. Это был крест, все его четыре конца, по два острых угла на каждом, были осыпаны синими ограненными камнями и мелкими прозрачными.
- Это бриллианты и сапфиры, - дрожащим голосом объяснил Кирста и победно взглянул на Ильюхина. - Ну? Что теперь скажешь, Фома неверующий?
- Скажу, что изъяли этот крест с трупов и бросили сюда. А нужно это все... Неужто - не понимаете? Для чего это нужно?
Кирста махнул рукой:
- Я не меньше тебя понимаю... А жаль, если ты прав...
На следующий день нашли и допросили доктора, который видел и пользовал Анастасию Николаевну. Кирста показал фотографию Анастасии, доктор кивнул утвердительно и весьма удовлетворенно: она.
Нашли и тех, кто видел императрицу. Слуг. Еще кого-то...
На обратном пути, в Екатеринбург, Кирста мрачно молчал, а Ильюхин делал вид, что спит. Разговаривать не хотелось, да и о чем? Кирста делает свою работу. И после него ее будут делать. Все упрутся носами в угол, правды не узнает никто и никогда. Эта мрачная мысль овладевала Ильюхиным все настойчивее, все сильнее. И та робкая надежда, которая таилась в глубине души: а если? А вдруг? Ну - хотя бы еще один только раз заглянуть ей в глаза и прочесть в них пусть и безмолвное, но - признание, кто знает...
Жизнь можно отдать.
Только кому она теперь нужна...
Еще через день Кирста влетел в кабинет с озаренным лицом и закричал с безумным блеском в глазах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
- Но обретение тел страдальцев сих, - Кирста вдруг заговорил, будто с амвона, - поможет и победу - кто знает - обрести?
- Никто не знает... - грустно возразил благочинный. - И оттого зачем? Да и сможете ли вы доказать принадлежность этих тел? Это я выражаю мнение преосвященного. Только смуту в умы внесете и всё. Наука еще не имеет, так сказать, много гитик, понимаете? И оттого вся ваша затея бесполезна и даже вредна.
- Что... Что же делать? - растерянно спросил Кирста.
- Ждать, ждать, ждать... Вот установится когда-нибудь в России твердая и благая власть. Наука получит множество гитик. И тогда тела словно бы и сами, сами придут к своему народу и скажут: вот мы. Во благо.
- А... что такое... "гитик"? - осторожно спросил Ильюхин.
- Гитик? Вы думаете - я знаю? Нет! Это словечко такое. Обозначает научный прогресс. До свидания, нет - прощайте, господа...
Кирста вложил ладонь в ладонь и подошел под благословение.
Благочинный перекрестил, но свою руку в ладони Кирсты не вложил, словно символизируя некий мистический разрыв.
Ильюхин не подошел. Подумал: "Большевики страстно и убежденно паяют мозги миллионам. А этим и такой пустяк - лень. Или страшно".
- Отче... - сказал равнодушно, - мне мой священник в церковной, а также и приходской школе дал как-то из-под полы стишок прочитать. Я не все запомнил, но вот что: есть, есть Божий суд, наперсники разврата. И мысли и дела он знает наперед! Он ждет! Он недоступен звону злата!
- Браво, - захлопал в ладоши благочинный. - Это срамник Лермонтов написал. По поводу другого срамника - Пушкина. Обоих на стенах церквей изображают среди чертей, в геенне огненной. Но если потомок сатаны обращается к Богу - якобы, конечно, - то к кому он обращается на самом деле? То-то и оно...
Вышли из резиденции раздавленными и уставшими. Кирста развел руками, вздохнул.
- Н-да-с, Ильюхин... Н-да-с. Но наше дело - делать свое дело, не так ли? Вперед! Поезд через полчаса.
И вот - плоский город Пермь. Поезд катил по высокой насыпи, и хорошо было видно сквозь вымытое дождем окно, как врос этот город в землю. Только трубы вознеслись высоко-высоко...
Кирста сверился со своими записями и приказал извозчику ехать к Мотовилихинскому заводу:
- Там, на спуске, справа, домишко деревянный, стоит одиноко, не ошибешься...
Минут через двадцать добрались. Кирста велел извозчику обождать и вприпрыжку поднялся по разбитой и полусгнившей деревянной лестнице, Ильюхин с трудом за ним поспевал. Крыльцо было аккуратное, но старое, почерневшее, очевидно стало, что мужской руки в этом доме нет. Постучали, открыла бойкая женщина лет тридцати на вид - черноглазая, темноволосая, вгляделась.
- Вы к кому?
- Вы сестра предчека Федора Лукоянова?
- Я... - Смутилась, растерялась. - Арестовать... хотите?
- Нет. Поговорить.
Вошли в комнату - небольшую, чистую, обставленную кое-как: стол, три колченогих "венских" стула, лампа с керосином под потолком. Кирста огляделся.
- А ваш братец награбленным, выходит, не баловался?
Обиделась.
- Брат хотя и большевик, но человек убеждений. Честный!
- Ладно. Что он вам говорил об убийстве царской семьи?
Помолчала сосредоточенно и начала рассказывать. Голос ее звучал негромко, спокойно, и Ильюхин догадался: говорит правду и даже заждалась того светлого мгновения, когда ее можно будет рассказать.
Выходило так, что брат вернулся в Пермь сразу же после 17 июля и сам рассказал о том, что бывший царь убит, а вся его семья и люди вывезены сюда, в Пермь. По рассказу и голосу брата поняла, что тому тяжело рассказывать о случившемся.
- Может быть, - спросил Кирста равнодушно, - брат вам сообщил о том, где именно содержались Романовы? Естественно - кроме государя?
И на этот вопрос ответила без колебаний:
- На станции Пермь-2 стоит поезд. В нем и содержали всех.
И предваряя вопрос, готовый сорваться с уст взволнованного Кирсты, сказала:
- Я туда хотела пойти, но - побоялась. Уж не знаю и почему.
- А... куда дели узников, когда в город вошли наши части?
- Не знаю.
С лестницы скатились бегом, рискуя сломать шеи. Извозчик, словно заразившись волнением пассажиров, погонял лошадь беспощадно. Когда вышли на запасные пути - увидели безмолвный и мрачный пассажирский состав без паровоза. У запасливого Кирсты оказался в кармане и вагонный ключ, поход начали с последнего вагона. Он был совершенно пуст, как и большинство последующих, но все же в третьем (если считать от несуществующего паровоза) Ильюхин заметил под полкой мятый белый листок, вытащил его и развернул. "Милая Ольга Николаевна, - было написано крупным почерком, сваленным немного влево, - молитесь и просите Бога о благе для всех нас. Мы здесь пока еще на свободе, но руки супостата подбираются всё ближе, и мы ощущаем его зловонное дыхание... Третьего дня арестовали известного вам К. Не знаю - попадет ли это к вам. Храни Вас Господь, Ваша Нина".
- Загляни-ка туда еще... - попросил Кирста.
Ильюхин опустился на пол и зажег спичку. Во мгле сверкнуло что-то, дотянулся с трудом, вытянул на свет и положил на ладонь. Это был крест, все его четыре конца, по два острых угла на каждом, были осыпаны синими ограненными камнями и мелкими прозрачными.
- Это бриллианты и сапфиры, - дрожащим голосом объяснил Кирста и победно взглянул на Ильюхина. - Ну? Что теперь скажешь, Фома неверующий?
- Скажу, что изъяли этот крест с трупов и бросили сюда. А нужно это все... Неужто - не понимаете? Для чего это нужно?
Кирста махнул рукой:
- Я не меньше тебя понимаю... А жаль, если ты прав...
На следующий день нашли и допросили доктора, который видел и пользовал Анастасию Николаевну. Кирста показал фотографию Анастасии, доктор кивнул утвердительно и весьма удовлетворенно: она.
Нашли и тех, кто видел императрицу. Слуг. Еще кого-то...
На обратном пути, в Екатеринбург, Кирста мрачно молчал, а Ильюхин делал вид, что спит. Разговаривать не хотелось, да и о чем? Кирста делает свою работу. И после него ее будут делать. Все упрутся носами в угол, правды не узнает никто и никогда. Эта мрачная мысль овладевала Ильюхиным все настойчивее, все сильнее. И та робкая надежда, которая таилась в глубине души: а если? А вдруг? Ну - хотя бы еще один только раз заглянуть ей в глаза и прочесть в них пусть и безмолвное, но - признание, кто знает...
Жизнь можно отдать.
Только кому она теперь нужна...
Еще через день Кирста влетел в кабинет с озаренным лицом и закричал с безумным блеском в глазах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153