"Кружку давай!" Плеснул темной жидкости - не то кофе, не то чай. На вкус - ни то, ни другое. Помои. В миске нечто вроде щей. Есть не стал, вылил в унитаз, спустил воду. Отметил: преимущество. В большинстве тюрем (приходилось сидеть и в Турции, и в Париже) параша выносная. Во всяком случае, для бывших русских. А здесь даже и ничего. Жить можно.
Дни считал не по мискам и кружкам, а безошибочно, по отросшей бороде. Каждый следующий день обозначался строго определенным ощущением ладони. Когда насчитал пять дней, зашел выводной, скомандовал "руки назад" и повел наверх. Во двор не выходили. Из вестибюля без окон и без дверей лифт поднял на шестой этаж. Вышли в самый обыкновенный, длинный коридор с ковровой дорожкой и множеством одинаковых дверей справа и слева. Никаких табличек, только номера. У номера "613" поставил лицом к стене и постучал. Высокий, почти детский голос пригласил войти, и Званцев оказался в большом кабинете с двумя окнами, они выходили на противоположную от площади сторону, это понял. Тяжелые портьеры нависали над подоконниками, стол зеленого сукна большой, уставленный всякой обиходной мелочью. Здесь возвышался и письменный прибор из орлеца с бронзой, и настольная лампа под зеленым шелковым абажуром дореволюционной работы, часы потертой позолоты, несколько фотографий в старинных рамочках. На стене висел портрет Сталина в скромной деревянной раме. У Званцева сложилось впечатление, что владелец кабинета не чужд буржуазности с некоторой примесью дворянского понимания и, скорее всего, вышел не из недр советвласти.
Был он лет сорока на вид, с вытянутым некрасивым лицом (все портил огромный нос), реденькими волосами, зачесанными на пробор слева, темными глазами и двумя золотыми зубами впереди, что мгновенно сосредоточило все внимание Званцева - глаз отвести не мог, да и не старался, зачем? Развлечение все же...
Чекист (костюм цивильный, дорогой, явно заграничный, придавал его облику несколько фатоватый вид) перехватил взгляд Званцева, улыбнулся:
- Многих смущает, не вы первый. Можно бы и заменить, теперь, говорят, так делают - не отличишь, да мне, поверьте, эти коронки дороги как память. Желаете знать историю? - И, не дождавшись ответа, продолжал: - В конце двадцать девятого был я на раскулачивании. Как сейчас помню: окружили мы деревню, приказали всем выйти из домов, построиться и - в чистое поле. Ну один нервный мне в зубы и въехал... А мы их - из двух "максимов", с флангов, наискосок - и оревуар. Специальная команда закопала, деревеньку сожгли. Теперь ее ни на какой карте не сыщешь. Спросите, для чего рассказываю? Ну, во-первых, чтобы золотые зубы не удивляли, тогда по-другому не делали. Второе... - Взглянул остро, и, хотя мигал непрерывно, как игрушечный китаец, вышло страшновато. Если что - этот не пощадит... Ладно. Вы и так все поняли. Каково решение?
Званцев поджал губы, дернул подбородком. Выродок... Чертов.
- У меня нет выхода.
- Меня зовут Иваном Мафусаиловичем, - поклонился хозяин. - Странно немного, зато легко запоминается. Значит так, Владимир Николаевич: если у вас и впрямь нет выхода - мы вас расстреляем незамедлительно. Но я все же надеюсь, что вы употребили обыкновенный идиом, фразеологизм. Если так давайте обсудим детали.
Учитель, что ли? Русского языка? А чего... У них всякой твари по паре.
- Да. Я принял решение. Я в вашем распоряжении. В Париж не отправите? - пошутил, но он, судя по всему, шуток не понимал.
- Незачем. РОВС разгромлен. Но местные ваши умники об этом еще не знают. И наша с вами задача этих умников повывести...
- Я... не знаю. О том, что РОВсоюз "разгромлен". Это пропаганда. Смачно сплюнул в пепельницу. - Извините...
- РОВС. Пожалуйста, произносите так, как принято у нас. Что ж... Я предвидел, и руководство предвидело вашу склочную белогвардейскую подозрительность. Вот доказательства... - Иван Мафусаилович с холодно-усмешливой искоркой в глазу протянул несколько мятых листков.
У Званцева затряслись руки. Он принял листки, даже не пытаясь подавить дрожь, и начал читать, с первых букв, с первого слова поняв, что на этот раз - правда. Кровавая, тягостная, необратимая...
"Дорогая Тата, крепко тебя целую, не могу тебе написать, где я..." торопливые строки карандашом. Почерк генерала Миллера.
Званцев поднял глаза. Чекист почти сочувственно покачал головой:
- Эк вас... Держите себя в руках, драгоценный вы мой. Наша с вами работа не знает сострадания... Вы читайте, читайте...
"Будущее в руке Божьей. Может быть, когда-нибудь и увидимся еще. Искренне ваш ген. Миллер", - теперь и вправду заволокло сознание. Бедный старик...
С трудом приходя в себя, спросил:
- Это, конечно, сука Скоблин. И его блядь, певичка эта... А еще пела: "Замело тебя снегом, Россия..." Поздравляю. Ваш Маяковский здорово написал: "Бери врага, секретчики, и крой КРО!" Когда убили?
Иван Мафусаилович сочувственно развел руками.
- Конец Миллера предрешен. Но он пока жив. Возможно, еще будет нужен. Ладно. Вы оценили мою откровенность? Степень доверия?
- Что я должен делать?
- О, только не надо брать быка за рога. Я - во-первых, вы - во-вторых. Иерархия и дисциплина. Уважение. Доверие. Мы с вами добьемся многого. Это выгодно мне. Моей службе. Моей стране, народу. Но это отныне выгодно и вам. Вы, белогвардейцы, - вы чистой воды прагматики. Нет, я не отрицаю и убеждений, отнюдь, но деньги, сумма прописью, так сказать... Итак: если вы станете строго выполнять все наши просьбы, если мы уверимся "от" и "до" в вашей лояльности - тогда, в итоге, оная сумма в любой валюте и отъезд в любую страну с подлинным паспортом - по вашему выбору. Ну как?
- Все равно расстреляете к чертовой матери... - сказал хмуро. - Когда все сделаю - зачем вам отработанный пар? Из благодарности? Вы не альтруисты. Ладно... Сколько проживу - за то и спасибо. Это все?
- Нет. Странно, что вы не поняли... Разве можем мы отпустить вас на волю, ввести в дело, не будучи уверенными в вашей абсолютной покорности? Вот и славно...
Иван Мафусаилович подробно и откровенно рассказал, что предстояло сделать, чтобы "покорность" не подвергалась сомнениям. Во Внутренней тюрьме ожидало "исполнения" около десятка офицеров "с той стороны" - сколько их было на самом деле чекист не помнил. Званцеву следовало отправиться в узилище в сопровождении коменданта, там оный - выполняя свои привычные обязанности - построит осужденных у специальной стены и...
- Он им все о вас расскажет. А вы - каждому в отдельности - выстрелите в лицо. И тогда - вы мой, а я ваш навеки... - Чекист пропел эти слова.
Мрак... Этого нельзя исполнить. Неужели они настолько захлебнулись в своей и чужой крови, что не понимают: с таким грузом никто - не то чтобы охотно - вообще не сможет "работать". Это мгновенное и мертвое сумасшествие...
Попытался объяснить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
Дни считал не по мискам и кружкам, а безошибочно, по отросшей бороде. Каждый следующий день обозначался строго определенным ощущением ладони. Когда насчитал пять дней, зашел выводной, скомандовал "руки назад" и повел наверх. Во двор не выходили. Из вестибюля без окон и без дверей лифт поднял на шестой этаж. Вышли в самый обыкновенный, длинный коридор с ковровой дорожкой и множеством одинаковых дверей справа и слева. Никаких табличек, только номера. У номера "613" поставил лицом к стене и постучал. Высокий, почти детский голос пригласил войти, и Званцев оказался в большом кабинете с двумя окнами, они выходили на противоположную от площади сторону, это понял. Тяжелые портьеры нависали над подоконниками, стол зеленого сукна большой, уставленный всякой обиходной мелочью. Здесь возвышался и письменный прибор из орлеца с бронзой, и настольная лампа под зеленым шелковым абажуром дореволюционной работы, часы потертой позолоты, несколько фотографий в старинных рамочках. На стене висел портрет Сталина в скромной деревянной раме. У Званцева сложилось впечатление, что владелец кабинета не чужд буржуазности с некоторой примесью дворянского понимания и, скорее всего, вышел не из недр советвласти.
Был он лет сорока на вид, с вытянутым некрасивым лицом (все портил огромный нос), реденькими волосами, зачесанными на пробор слева, темными глазами и двумя золотыми зубами впереди, что мгновенно сосредоточило все внимание Званцева - глаз отвести не мог, да и не старался, зачем? Развлечение все же...
Чекист (костюм цивильный, дорогой, явно заграничный, придавал его облику несколько фатоватый вид) перехватил взгляд Званцева, улыбнулся:
- Многих смущает, не вы первый. Можно бы и заменить, теперь, говорят, так делают - не отличишь, да мне, поверьте, эти коронки дороги как память. Желаете знать историю? - И, не дождавшись ответа, продолжал: - В конце двадцать девятого был я на раскулачивании. Как сейчас помню: окружили мы деревню, приказали всем выйти из домов, построиться и - в чистое поле. Ну один нервный мне в зубы и въехал... А мы их - из двух "максимов", с флангов, наискосок - и оревуар. Специальная команда закопала, деревеньку сожгли. Теперь ее ни на какой карте не сыщешь. Спросите, для чего рассказываю? Ну, во-первых, чтобы золотые зубы не удивляли, тогда по-другому не делали. Второе... - Взглянул остро, и, хотя мигал непрерывно, как игрушечный китаец, вышло страшновато. Если что - этот не пощадит... Ладно. Вы и так все поняли. Каково решение?
Званцев поджал губы, дернул подбородком. Выродок... Чертов.
- У меня нет выхода.
- Меня зовут Иваном Мафусаиловичем, - поклонился хозяин. - Странно немного, зато легко запоминается. Значит так, Владимир Николаевич: если у вас и впрямь нет выхода - мы вас расстреляем незамедлительно. Но я все же надеюсь, что вы употребили обыкновенный идиом, фразеологизм. Если так давайте обсудим детали.
Учитель, что ли? Русского языка? А чего... У них всякой твари по паре.
- Да. Я принял решение. Я в вашем распоряжении. В Париж не отправите? - пошутил, но он, судя по всему, шуток не понимал.
- Незачем. РОВС разгромлен. Но местные ваши умники об этом еще не знают. И наша с вами задача этих умников повывести...
- Я... не знаю. О том, что РОВсоюз "разгромлен". Это пропаганда. Смачно сплюнул в пепельницу. - Извините...
- РОВС. Пожалуйста, произносите так, как принято у нас. Что ж... Я предвидел, и руководство предвидело вашу склочную белогвардейскую подозрительность. Вот доказательства... - Иван Мафусаилович с холодно-усмешливой искоркой в глазу протянул несколько мятых листков.
У Званцева затряслись руки. Он принял листки, даже не пытаясь подавить дрожь, и начал читать, с первых букв, с первого слова поняв, что на этот раз - правда. Кровавая, тягостная, необратимая...
"Дорогая Тата, крепко тебя целую, не могу тебе написать, где я..." торопливые строки карандашом. Почерк генерала Миллера.
Званцев поднял глаза. Чекист почти сочувственно покачал головой:
- Эк вас... Держите себя в руках, драгоценный вы мой. Наша с вами работа не знает сострадания... Вы читайте, читайте...
"Будущее в руке Божьей. Может быть, когда-нибудь и увидимся еще. Искренне ваш ген. Миллер", - теперь и вправду заволокло сознание. Бедный старик...
С трудом приходя в себя, спросил:
- Это, конечно, сука Скоблин. И его блядь, певичка эта... А еще пела: "Замело тебя снегом, Россия..." Поздравляю. Ваш Маяковский здорово написал: "Бери врага, секретчики, и крой КРО!" Когда убили?
Иван Мафусаилович сочувственно развел руками.
- Конец Миллера предрешен. Но он пока жив. Возможно, еще будет нужен. Ладно. Вы оценили мою откровенность? Степень доверия?
- Что я должен делать?
- О, только не надо брать быка за рога. Я - во-первых, вы - во-вторых. Иерархия и дисциплина. Уважение. Доверие. Мы с вами добьемся многого. Это выгодно мне. Моей службе. Моей стране, народу. Но это отныне выгодно и вам. Вы, белогвардейцы, - вы чистой воды прагматики. Нет, я не отрицаю и убеждений, отнюдь, но деньги, сумма прописью, так сказать... Итак: если вы станете строго выполнять все наши просьбы, если мы уверимся "от" и "до" в вашей лояльности - тогда, в итоге, оная сумма в любой валюте и отъезд в любую страну с подлинным паспортом - по вашему выбору. Ну как?
- Все равно расстреляете к чертовой матери... - сказал хмуро. - Когда все сделаю - зачем вам отработанный пар? Из благодарности? Вы не альтруисты. Ладно... Сколько проживу - за то и спасибо. Это все?
- Нет. Странно, что вы не поняли... Разве можем мы отпустить вас на волю, ввести в дело, не будучи уверенными в вашей абсолютной покорности? Вот и славно...
Иван Мафусаилович подробно и откровенно рассказал, что предстояло сделать, чтобы "покорность" не подвергалась сомнениям. Во Внутренней тюрьме ожидало "исполнения" около десятка офицеров "с той стороны" - сколько их было на самом деле чекист не помнил. Званцеву следовало отправиться в узилище в сопровождении коменданта, там оный - выполняя свои привычные обязанности - построит осужденных у специальной стены и...
- Он им все о вас расскажет. А вы - каждому в отдельности - выстрелите в лицо. И тогда - вы мой, а я ваш навеки... - Чекист пропел эти слова.
Мрак... Этого нельзя исполнить. Неужели они настолько захлебнулись в своей и чужой крови, что не понимают: с таким грузом никто - не то чтобы охотно - вообще не сможет "работать". Это мгновенное и мертвое сумасшествие...
Попытался объяснить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153