- Ты не спал?
- Плохо спал. Ты тоже серого цвета.
Молчит, я понимаю - раздумывает, сказать или нет.
- Ты не спрашиваешь, где Иван...
- Почему... Спрашиваю. Мне послышалось, что он ушел часов в шесть утра.
- Да, ты прав. Звонок с Литейного, у них там происшествие, выдернули всех...
Молчу. Мой скромный опыт свидетельствует: чем дольше молчишь в подобных обстоятельствах - тем скорее проливается свет.
- Умер или... покончил с собой начотдела Дунин. Тело нашли на... квартире. Лежал в кухне, на полу... Не то сердечный приступ, не то инфаркт.
- Коммуналка? - Взгляд мой искренен, заинтересован, мама просто не имеет права заподозрить меня в ерничании. Но она видит меня насквозь:
- Даже смерть папиного товарища тебе безразлична! Скажи... О чем вы шушукались с Иваном? Тогда, вечером?
- Он экзаменовал меня по интриганству.
- Ты... Ты просто негодяй! - вспыхивает мама. - Убирайся!
Обнимаю ее, успокаиваю. Милая, милая мамочка... Ты жаждешь, чтобы твой сын "продолжил дело отца", а ведь это одна, вечно длящаяся, грязная, кровавая интрига... Пытаюсь отвлечь:
- В какой же квартире нашли этого... Папиного товарища?
- Откуда я знаю... - роняет устало. - Бог с ними со всеми. Да... Иван хотел с тобой поговорить. Он просил прийти после школы на Марсово. Ты заканчиваешь в полвторого?
Что ему от меня нужно... Наверняка это связано с Дуниным. Хорошо еще, что есть время подумать. А вообще-то как странно и несправедливо. Вокруг меня ходят, едят, спят, рожают детей, радуются жизни, нисколечки не думая о тех, кто томится за колючей проволокой концлагерей или уже отошел по воле бессудного суда в мир иной. Мне что же, больше всех надо? Если так - я нечто вроде Тиля Уленшпигеля, городского сумасшедшего Фландрии XVI века. Низы против воинствующего католического абсолютизма, против лжерелигии. Как печально... Умные люди - за, дурачки - против. Я тоже против религии. Религии извращенного коммунизма. Силлогизм: против религии выступают только дураки. Я - против. Значит, я - дурак. Только вот чей пепел стучит в мое сердце...
Уроки несутся мимо меня, как свистящий поезд мимо платформы. Не слышу вопросов, не отвечаю на них - скорее бы эта чертова встреча с милым отчимом. Что-то он скажет...
Последний, отпускающий звонок. Стрелой лечу на Марсово. К могилам борцов подходим одновременно. Отчим смотрит на меня.
- А все же Луначарский поэт. Разве плохо?
Пожимаю плечами:
- Каждому свое. Вымученная псевдопоэзия. Будто миской по башке...
Он не отвечает, молча направляется к Мойке. Мы медленно идем вдоль изысканной решетки.
- Дунин погиб... - говорит вдруг. - Понимаешь... Следствие идет полным ходом. Непонятно, в чем дело... Я к тому, что готовься. Вызовут и тебя.
- Да ради бога. Я искренне скажу, что не убивал его.
- Сергей... - Он облокачивается на чугунный парапет. - Каждый, кто хотя бы один раз был с Дуниным, общался с ним - будет спрошен. Ты понимаешь?
- Яснее ясного. Ладно. А что хоть случилось?
Смотрит, смотрит, и все в его взгляде: вопрос, утверждение, подозрение и бог весть что еще.
- Хорошо. Скажу, как есть. Дунин подбирался к монархистам. Был уверен, что эта девочка... И ее тетя или кто она там... Участницы этой компании. Он считал, что и ты не просто так общаешься с ними. Он сам мне об этом сказал. Но это не все. Если только мне - наплевать и забыть. Я, разумеется, не собираюсь звонить в колокола. Просто я считаю, что любой заговор ставит перед собой реальные цели. Поверить же в то, что кто-то сегодня хочет вернуть... царя? Таня эта? Тетя? Еще кто-то? Не верю. По пустякам и просто на пустом месте мы положили столько народа, сколько в Гражданскую не сумели. Хватит.
- А если... не только вам?
- Вот. Если в "Деле" оперативной разработки ты хоть раз мелькнул тогда абзац! Единственный совет, который могу тебе дать, - настаивай на том, что это был вызов в связи с Леной, потом, позже - все о ней. Мол, Дунин пытался по-мирному заставить тебя вспомнить самые мелкие подробности.
Бывает такое состояние - нечто вроде зуда, острого желания вопреки всему взять и сплясать камаринскую. Мне хочется рассказать о своем открытии, о том, что есть некто Званцев, что, вероятнее всего, он жив и продолжает дело, ради которого приехал из Парижа, что Таня и ее "тетя" - на самом деле участницы монархического заговора. И что покойный ныне капитан госбезопасности, начотдела Дунин, пытался завербовать меня и с моей помощью получить данные обо всех. Что он - отравитель. И что я убил его тем самым ядом, от которого погибли Кузовлева и Федорчук. Интересно, а что знает об этом яде руководство управления?
Но молчу, опустив очи долу. Единственное, что смиренно слетает с моих уст, - так это глубокая и искренняя благодарность. Полунасмешка, полуправда. Я говорю отчиму, что тронут его заботой, что постараюсь сделать именно так, что... Я говорю, но сам себя не слышу. В голове звенят иные слова, и голова пылает в нездешнем холодном пламени. Так ярко вспомнилось некогда сказанное Улей о Христе. Господь объяснял людям - зачем пришел в этот мир. Тогда слова Иисуса не дошли до меня, прозвучали некой отстраненной сентенцией, теперь они - приговор: "Я пришел разделить человека с отцом его". И вот - я разделен.
Почему. Для чего. Зачем?
Настольная лампа с изгибающимся туловом (человек в форме долго устанавливает рефлектор на уровне моего лица) включена, невозможно яркий свет бьет в глаза, нарастает ощущение, что они, бедные, сейчас лопнут и вытекут. И образуется на полу лужа из слизи. А я останусь слепым навсегда.
Голос из глубины комнаты:
- На этом столе лежит дело, из которого явствует, что ты и покойный Дунин договорились о совместной работе. Против кого?
- Мы не договаривались... - Я не успеваю закрыть рот, как получаю удар по лицу от охранника в форме. Падаю на пол, он поднимает меня.
- Говори только правду, - увещевает голос. - Это в твоих интересах.
И снова удар.
- Вспомнил?
- Дайте... Дайте прочитать. Этого... не было.
Как все мы мечтали в далеком детстве скакать на вороном коне с пакетом для товарища Ворошилова, а лучше - Буденного. И попасться. И не отвечать на вопросы врага. И умереть с честью. Н-да... Мечты имеют странную особенность осуществляться наоборот. Жизнь ведь у нас - выворотная.
- Соседи видели тебя четыре дня назад, ближе к вечеру, на лестнице дома, в котором жил Собинов. Что ты там делал? Говори правду.
Монотонный, нечеловеческий голос. Гнусы... Однако - круто.
- Я видел мемориальную доску на доме номер восемь по улице Чайковского, но никогда не заходил в этот дом. У меня нет голоса.
Чувствую (хотя и не вижу), как они переглядываются.
- При чем здесь твой голос?
- Ну... Собинов - он, кажется, пел? В томленьи ночи лу-уной тебя я увидал...
- Молчать! Если будешь и дальше придуриваться - мы найдем способ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153