Все так же кружила Кольку в одну сторону Тешкова Дуня. Все так же сидел у Шовковихи на коленях Дунин Миколка.
Все еще, поправляя завязанный палец, злился на Ми- китенка Гатила, а хлопцы подшучивали над теми, кто танцует.
Мирно, как и раньше, беседовали в сенях Микита с Демидькой.
Только теперь уже в кругу не было молодых. Представилось, как бы мелькала, точно белое крыло тишины, в этом быстром танце Люсина фата! В кругу как раз не хватало их веселого смеха...
Где-то за деревней громыхнул, приглушенный, как уходящий гром, взрыв.
— Это, видимо, Евсей из своей «катюши» четырехствольной бабахнул,— засмеялся Клецка.
— Да нет, гета кто-то толом рыбу глушит,— высказал ( вою догадку Демидька — он, стуча ногою, только что вошел и хату.
— А кто бы это мог быть? — усомнился Микита, который за Демидькой просунулся в дверь.— Все, кажется, сегодня тут, на свадьбе.
— Может, леньковцы или из Лапысицы кто...
Савка после взрыва остановился на какую-то пару минут, ми л немного передохнуть гармошке, а потом заиграл с новой. Он играл все быстрей и быстрей, все ускоряя и ускоряя пшец. Все быстрей и быстрей кружились пары: одни уже ныбились из ритма, музыка их обогнала, и они невпопад и шали возле нее, а другие, казалось, просто летали по кругу, касаясь половиц,— только бы не отстать от музыки. Ко Савка, как всегда, резко оборвал игру, почти все, обратившись, что полька наконец-то кончилась, затормозили
месте и, боясь упасть, пока что стояли в кругу и не могли отдышаться — ждали, когда перестанут кружиться головы...
Савка махал пальцами простреленной руки — чтобы быстрее отходили от такой быстрой игры...
И вдруг в эту непривычную после танца тишину с криком вбежал Клецка и, остановившись посреди круга, плача, что-то хотел сказать,
— Там... там...
— Что — там? — побелев, стал приближаться к нему Рогатун.
— Там... там...— Клецке все никак не удавалось проглотить слезы.— Там... молодые... на мине...
В хате стало до звона тихо.
— Что-о-о?!—дико закричал в этой тишине Савка и, встав с табурета, как слепой, выставив вперед руки, пошел на Клецку, но почти незрячими, подслеповато суженными глазами он смотрел не на хлопца, а куда-то глубже, дальше — за Клецку: наверное, туда, где только что громыхнул взрыв. Гармонь, что висела на его плече, растянулась чуть не до самого пола и била дядьку Савку по ногам, но он будто этого и не чувствовал. Выставив вперед руки, медленно, натыкаясь на людей, шел, едва передвигая отяжелевшие ноги,— будто он сквозь стены, сквозь хату, сквозь улицу, сквозь лес видел того, кто поставил эту страшную мину, и шел его задушить...
Заголосили бабы. Заплакал Дунин Миколка. Глухо заговорили мужчины.
Они расспрашивали Федю:
— Может, не подорвались? Может, их только поранило? А может, все это тебе показалось?
Икота у Клецки прошла, и он отвечал:
— Нет, не показалось. Люсе захотелось рябины наломать. Женька поднял ее, а Люська ломала ветки и смеялась. И как только Женька поставил ее на землю, рядом с Люською, там, где они были, только пламя вверх полыхнуло. Взрыва я не слышал...
— А под какой, гета, рябиною? Под той, что на самой опушке стоит? — допытывался Демидька.
— Ага...
— Ва-се-пок загубил детей. Ва-се-пок,— протяжно и уверенно закричал Микита.— Это же его мина, которую он с немцами когда-то на партизан ставил. Ведь рябина такой хороший наблюдательный пункт для партизан была. Выскочишь из лесу, перебежишь к ней, и все видно кругом, где кто идет, где кто едет.
— Вот кровопиец! — голосила Шовковиха.— И самого здесь нет, а людей все убивает.
— Ничего, тетка, ничего. Мы этого клопа из его щели вытащим,— успокаивал ее дядька Гришка.— Найдем кровопийца. И из Карелии его выколупаем.
Хата опустела. Все — и бабы, голося, и мужчины, разговаривая,— по узкой Татьянкиной тропинке бежали туда, на поляну, где, выйдя из лесу, как привидение, в лунном свете тихо стояла страшная, черная рябина и где уже, слышно было, голосила Лаврениха...
Проснувшись и услышав, что в деревне после какого-то взрыва кричат, плачут и громко разговаривают, спохватился ночной сторож дед Шэпка и торопливо, не останавливаясь, как на пожар, зазвонил по гильзе от снаряда, которая висела на березе около самой Шэпковой хаты и заменяла колокол,— бом! бом! бом! Этот звон тревожно заполнял окрестности, ширился и разжимался, как пружина, расходился кругами, подминая под себя и Раевщину, и Булины, и Новые Вербы, и другие близкие деревни, где тоже, наверное, повыходили люди на улицы, говорили там, испуганно спрашивая друг у друга:
— Что горит? Где горит?
На улице меня догнала Лена. Спросонок она дрожала и все пыталась крепко стиснуть зубы, чтобы они не стучали,— Лене было холодно, то ли от свежего после теплой хаты вечера, то ли от страха.
— Что, Ясичек, тут случилось? — спросила она.
— Женьку и Люську убило...
Ее дрожь передалась и мне. Теперь уже заколотило меня, н я тоже до боли сжал зубы, но они все равно громко стучали.
Лена уцепилась за мою руку, крепче прижалась к моему плечу — будто она, девчушка, хотела защитить меня, заслонить от чего-то такого вот страшного и нелепого, как эта смерть молодых.
??
??

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42