Андрей Иванович, бывший командир партизанского отряда,— очень добрый человек. Он хотя в школе и кричал на нас, но мы его не боялись — знали, что завуч ничего плохого нам не сделает. Я думаю, что Чуеш не кричал бы на нас и за чубы, если бы не Буслиха.
Он был близорукий — носил очки, которые очень часто забывал дома: придет на урок — лап-лап! — по всем карманам — нету. Вызвал он как-то к доске Клецку, у которого по истории были одни двойки: даже отец ходил к директрисе жаловаться, что Чуеш, мол, умышленно ставит его сыну плохие отметки. Рогатунов Роман, который сидел тогда на первой парте, положил учебник на колено. А Клецка стал у доски и бойко читал все подряд. Чуеш слушал его, слушал, а потом и спрашивает:
— Ты что, малец, наизусть все выучил?
Тогда Клецка нарочно стал слова пропускать. А Чуеш все равно слушает, довольно так улыбается и говорит сам себе:
— Выучил, лентяй, наизусть выучил. Подумать только, наизусть все знает. Садись, пять. Вот как, слышишь, учить надо...
— Здорово, Иванович! Здорово, зятек! — поздоровался Микита и подал руку — сначала завучу, а потом и мне.
Я застеснялся того, что дядька Микита при учителе назвал меня зятем. Если б он сказал так не при Андрее Ивановиче, то я бы на это даже не обратил внимания. Такое было для меня не новость — дядька Микита звал меня зятем давно. Соберет, бывало, нас на своем дворе и скажет: «Вот, хлопцы, порежьте все эти елки, тогда закурить дам». Мы и режем. Увидит, что я устал, и скажет: «Ну-ка, Клецка, подмени Яся. Пускай зятек отдохнет» — и, зная, что у меня не получается цигарка, сам скрутит толстую-претолстую, послюнив напоследок губами, заклеит и подаст: «На, кури, зятек». А то насыплет на колоду целую груду гнутых, ржавых гвоздей и скажет: «Выровняйте мне их, хлопцы. А ты, зятек, покажи, как это надо делать».
— Что это вы, ученые, вдвоем с коровой не справитесь? — увидав, что рогуля никак не хочет идти домой, улыбнулся дядька Микита и, щелкнув кнутом, крикнул: «Куда пошла, Пысица?»
Корова послушно повернула в проулок.
— Слышишь, это же не Микита, а дьявол какой-то,— пожимая плечами, улыбнулся учитель.— И корова, как Татьянкин Полюган, его слушается. И имя ей какое-то свое придумал.
— Как это придумал? — повернул голову Микита, который прошел уже дом Андрея Ивановича.— Ты же ее откуда привел? Из Лапысицы. Длинно как-то. Тяжело выговаривать. А вот Пысица — легко.
Пысица важно шла по проулку. С прутиком в руках за нею, обходя свежие коровьи блины, шел Чуеш. За ним — я.
Вспомнилась почему-то прошлогодняя зима.
Тогда были самые морозы. А у нас во дворе не осталось ни одного поленца дров. Тетка утром принесла какие-то остатки, бросила их с грохотом у печки и забубнила:
— Вот на сегодня еще кое-как собрала. Сегодня еще протоплю печь, а тогда уже бог его знает, что будет. Будем и холодные и голодные сидеть.
Я понимал, что тетка говорила это не только для себя. И пока она, кляня почему-то морозы, растапливала совсем сырые, обледеневшие дрова, я решительно слез с печи, где спал на проращенной для самогона ржи, которая — уже такая усатая! — сушилась прямо на кирпичах, слез в холодную после ночи хату и стал собираться.
— Куда ты, Ясь? В школу же еще рано.
— Я сегодня в школу не пойду. По дрова поеду.
В хате горела коптилка, и поэтому окна, хоть за ними и лежал белый снег, казались темными.
Утра зимой, когда светает чуть ли не в самый полдень, всегда бывают очень долгие — временами даже кажется, что этой серой темени никогда не будет конца. Пока я искал бригадира, одноногого Демидьку, которому в партизанах во время блокады оторвало ногу; пока он, топча мокрою снизу деревяшкою снег, долго думал перед этим, решая, какого коня мне дать, позволил наконец взять хромого Шнэля, отбитого у немцев жеребца, который возил потом солдатскую кухню и которого после ранения, когда наступали, наши солдаты оставили в Сябрыни; пока я дождался Хо- лоденка — он заведовал всей упряжью; пока запрягал, пока, подъехав к Рогатуновой хате, ждал Романа, который нехотя, но согласился съездить со мною за дровами,— темень немного рассеялась, утро чуть посветлело, но все же упорно не уступало дорогу дню; снег, хоть и белый, еще тускло, будто облако, нахохлившееся от мороза, серел на улице, на крышах...
Мы шли за санями и всю дорогу рассуждали, как это конь, который обычно убегает от кнута, не знает, что сделать такое ему никогда не удастся: убегая от ударов, конь везет за собою и того, кто стегает,— бежит быстрее, и тот, кто бьет его, тоже едет быстрей.
Из лесу, навалив целые сани одного березняка, мы возвращались к обеду. Ярко, даже резало глаза, светило солнце. Шнэль очень медленно хромал по наезженной дороге: кстати, Демидька всегда давал мне этого коня — и спокойный, не испугается, и можно спихнуть такого калеку на детские руки, ибо другие его, слабого, не брали.
Мы, хоть шли и медленно, заговорившись, порой незаметно обгоняли сани, что тихо скрипели на дороге. Тогда я возвращался назад, брал в руки вожжи, дергал ими, нокал и нукал, но это совсем не помогало. Сонно скрипели полозья, хромой Шнэль спокойно ковылял в упряжке и, казалось, совсем не думал прибавлять шагу. Я же боялся, чтобы нас не увидел лесник, и потому, подъезжая к Раевщине, которую от нашей Сябрыни отделяет только речка, все чаще и чаще дергал вожжами. Но Раевщину, по которой нам не надо было ехать, а только проскрипеть через улицу, мы миновали благополучно. Нигде не было видно лесника и когда мы по вымерзшей до дна Вужице переезжали на
свою сторону. Теперь до Сябрыни было уже совсем близко — надо было только подняться из низины по рву. А там уже пойдет ровная улица, близко и наша хата.
Но тут как раз случилось то, чего я и боялся: из-за раевщинеких хат на дорогу, по которой мы только что проехали, вышел Мацуль с двустволкой за плечами. Его плечистую фигуру и длинный кожух, над которым угрожающе возвышались два ствола, ни с какой другой не могли спутать даже мы, дети. Лесник приостановился, осмотрелся и, заметив нас, заспешил в Сябрынь.
Ноги мои подкосились, я исступленно начал дергать вожжами и не своим голосом, ибо в горле стало сухо и горько, будто после тяжелой работы, закричал:
— Но, пошел! Но!
Шнэль чуть прибавил ходу, но намного ли быстрее может пойти хромой конь?! Догонит Мацуль нас, ей-богу, догонит!
Испугался и Роман. Он тоже нокал, подставлял свое плечо под воз, помогая коню, но какая там помощь от детского плача.
Мы приближались ко рву. Мацуль подходил к речке.
Кое-как Шнэль дотащил сани почти до половины рва. Но потом дрова все же пересилили коня, и воз, который не смог удержать на этой высоте Шнэль, заскользил с горы вниз, увлекая за собой и слабоватого коня., Шнэль напрягался, изо всех сил упирался в скользкий лед передними копытами, припадал на раненую ногу, вытягивал шею, стараясь удержать воз, но тот, несмотря на это, забирал влево и все быстрее и быстрее сползал вниз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42