..»
— Ведь это император вместе с военщиной и капиталистами, засадив коммунистов в тюрьмы, начал войну! Вот почему Япония и очутилась в таком положении. Кто же после этого осмелится сказать, что это мы ведем страну к гибели?!
Фурукава говорил горячо и убежденно. Иногда он запинался и обводил глазами слушателей, словно надеясь прочесть на их лицах слова, которых ему не хватало. Но вот Фурукава заговорил о том, что заставило всех встрепенуться.
— Есть разные страны! Есть такие, в которых бедняков становится всё больше, а значит, всё больше жиреет небольшая группа людей, имеющих громадные капиталы! Но есть и такие страны, как Советский Союз, где всё обстоит по-иному... Мы должны перестроить
Японию! Перестроить ее, борясь с лицемерной социалистической партией, перестроить так, чтобы не было больше бедняков! Кто же совершит это? Вы, товарищи, сделаете это! Да, вы... И мы... мы...
Запнувшись, он замолчал и сунул руки в карманы своего солдатского кителя. В толпе послышался смех, и чей-то насмешливый голос крикнул:
— Это кто же такие — «мы»?
— Кто такие «мы»? — лицо Фурукава неожиданно приняло смущенное и мягкое выражение, к уголкам глаз протянулись морщинки. — Мы — это Коммунистическая партия Японии!
Когда сумерки сгустились настолько, что невозможно было уже различать лица, митинг закончился. Икэнобэ и Фурукава, перекинув через плечо сложенные плакаты, с микрофонами в руках стали спускаться по дороге, ведущей к вокзалу. Они хотели оставить всё это на квартире у Араки, который жил неподалеку от станции. Оба молчали, словно никто из них не решался первым начать разговор.
«фурукава, черт этакий, неужели он не заговорит? — волновался Икэнобэ. — Я хочу стать коммунистом! Я должен им стать! Но достаточно ли у меня данных для того и есть ли решимость?»
Они подошли к так называемому заводскому дому — бараку, стоявшему в проулке за железнодорожной линией. Наступил час ужина, и у входа озабоченно хлопотала жена Араки. Она встретила их, как всегда, приветливо.
— Пришел Икэнобэ-сан с товарищем!
— Ага, пришли! — послышался из дома голос Араки. — Входите же!
Сквозь решетчатую дверь с улицы было видно, как по комнате гонялись друг за другом четверо ребят; самому старшему из них было лет восемь.
Араки еще не успел снять рабочий костюм. Он держал на коленях малыша и одновременно заносил в блокнот сведения, касающиеся его профсоюзной работы, — это Араки делал ежедневно.
— Сейчас я кончу!
Фурукава взял на руки ребенка. Икэнобэ, усевшись перед маленьким хибати, в котором слабо тлел огонек,рассматривал висевшую над дверью фотографию покойного брата Араки.
Коммунист!.. Лампа освещала только часть комнаты, и в полумраке казалось, что человек на фотографии о чем-то задумался. Вертикальная морщина между бровями, твердая линия рта — точь-в-точь как у самого Араки. Приходя в этот дом, Икэнобэ всякий раз смотрел на фотографию, и всякий раз как он слышал слово «коммунист», он представлял себе не живой, реальный образ Сэнтаро Обаяси или Масару Кобаяси. а именно это лицо.
«А он? Решился ли он?» — думал Икэнобэ, украдкой поглядывая на Араки.
— Вы, верно, еще не ужинали? — Закрыв блокнот, Араки подошел к хибати.
— Дай нам поесть! — крикнул он жене. Затем, обращаясь к Икэнобэ, проговорил: — Против нас существует заговор!
Фурукава, который возился с детьми, прислушался и тоже подошел поближе.
— Вот, почитайте! Я сорвал это со стены в контрольном цехе!
Это была статья из местной газеты, обведенная красным карандашом, чтобы она сразу бросалась в глаза. Заголовки тоже были подчеркнуты: «Завод Кавадзои компании «Токио-Электро» — гнездо коммунистов! Сотни одних только комсомольцев!»
Прошел всего лишь день с тех пор, как Комацу и Такэноути читали эту заметку в кабинете директора. После работы члены «Общества Тэнрю» расклеили газетные вырезки по всему заводу.
— Это еще ничего. Мы с Накатани уже посрывали большую часть. — Помедлив, Араки продолжал: — Это еще полбеды. Хуже то, что директор вызывал к себе Тидзива и Такэноути, и, кажется, у них было какое-то совещание...
Все трое переглянулись.
Было очевидно, что члены «Общества Тэнрю» что-то затевают. Но о чем могли беседовать с директором заместитель председателя профсоюзного комитета Тидзива и член профсоюзного комитета Такэноути? Вряд ли Тидзива и Такэноути сразу же станут в оппозицию к союзу, но, вместе с тем, было достаточно оснований
опасаться, что под влиянием этой газетной статьи оба они, враждебно настроенные по отношению к компартии, порвут с группой Араки.
— Но рядовые-то члены профсоюза, я думаю, не боятся компартии! — горячо воскликнул Фурукава. — Ведь результаты референдума, который мы недавно провели на заводе, показали, что сорок шесть процентов всех участников опроса стоят за компартию!
— Не забудь, что опрос проходил только среди молодежи! — проговорил Араки.
Икэнобэ опустил голову, Фурукава недоуменно уставился на Араки.
— Но ведь свобода мышления гарантируется Потсдамской декларацией! Как же это получается?
— Ну, если мы только и станем делать, что возмущаться, толку не будет! — покачав головой, Араки иронически усмехнулся. — Ведь если Тидзива и его друзья поведут сейчас агитацию, используя антикоммунисти-ские лозунги, то нет гарантии, что в профсоюзе не произойдет раскола... Кое-кто из местных жителей считает, что компартия иногда перегибает палку... — добавил он, беря на руки плачущего малыша.
Икэнобэ хрустел пальцами, пристально глядя на огонь хибати. Да, Араки прав. На заводе много комсомолок, но это главным образом девушки из общежития. Что же касается работниц, живущих у себя дома, то среди них можно встретить еще немало отсталых.
— Но как же так можно говорить... как же так... — сидя на корточках перед хибати, взволнованно сказал Фурукава. — Да ведь на заводе Кавадзои нет еще ни одного коммуниста!
Араки и Икэнобэ разом подняли головы и невесело усмехнулись. Замечание Фурукава попало в самое боль-нос место,
— В самом деле, ведь нет же? Разве не так? — возмущенно говорил Фурукава, но Араки и Икэнобэ молчали. — А только, хотя коммунистов и нет еще, а я... я... — Икэнобэ взглянул на него, и Фурукава запнулся, но тотчас же, смело глядя в глаза Икэнобэ, продолжал: — А только я думаю, лучше бы они были! Что, разве не так?... Я что-то не на шутку обозлился! — сказал он как бы самому себе.
Фурукава действительно был сильно взволнован. У него даже пот на лице выступил.
— Не знаю, что за человек этот Тидзива, но Такэ-ноути, как хотите, смахивает на шпика! Да чего тут бояться? Чем слушать, как членов профсоюза запугивают коммунистами, которых они и в глаза не видали, так лучше мы и на самом деле...
— Тс-с! Тс-с! — шепнул Икэнобэ, дотрагиваясь до колена Фурукава.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
— Ведь это император вместе с военщиной и капиталистами, засадив коммунистов в тюрьмы, начал войну! Вот почему Япония и очутилась в таком положении. Кто же после этого осмелится сказать, что это мы ведем страну к гибели?!
Фурукава говорил горячо и убежденно. Иногда он запинался и обводил глазами слушателей, словно надеясь прочесть на их лицах слова, которых ему не хватало. Но вот Фурукава заговорил о том, что заставило всех встрепенуться.
— Есть разные страны! Есть такие, в которых бедняков становится всё больше, а значит, всё больше жиреет небольшая группа людей, имеющих громадные капиталы! Но есть и такие страны, как Советский Союз, где всё обстоит по-иному... Мы должны перестроить
Японию! Перестроить ее, борясь с лицемерной социалистической партией, перестроить так, чтобы не было больше бедняков! Кто же совершит это? Вы, товарищи, сделаете это! Да, вы... И мы... мы...
Запнувшись, он замолчал и сунул руки в карманы своего солдатского кителя. В толпе послышался смех, и чей-то насмешливый голос крикнул:
— Это кто же такие — «мы»?
— Кто такие «мы»? — лицо Фурукава неожиданно приняло смущенное и мягкое выражение, к уголкам глаз протянулись морщинки. — Мы — это Коммунистическая партия Японии!
Когда сумерки сгустились настолько, что невозможно было уже различать лица, митинг закончился. Икэнобэ и Фурукава, перекинув через плечо сложенные плакаты, с микрофонами в руках стали спускаться по дороге, ведущей к вокзалу. Они хотели оставить всё это на квартире у Араки, который жил неподалеку от станции. Оба молчали, словно никто из них не решался первым начать разговор.
«фурукава, черт этакий, неужели он не заговорит? — волновался Икэнобэ. — Я хочу стать коммунистом! Я должен им стать! Но достаточно ли у меня данных для того и есть ли решимость?»
Они подошли к так называемому заводскому дому — бараку, стоявшему в проулке за железнодорожной линией. Наступил час ужина, и у входа озабоченно хлопотала жена Араки. Она встретила их, как всегда, приветливо.
— Пришел Икэнобэ-сан с товарищем!
— Ага, пришли! — послышался из дома голос Араки. — Входите же!
Сквозь решетчатую дверь с улицы было видно, как по комнате гонялись друг за другом четверо ребят; самому старшему из них было лет восемь.
Араки еще не успел снять рабочий костюм. Он держал на коленях малыша и одновременно заносил в блокнот сведения, касающиеся его профсоюзной работы, — это Араки делал ежедневно.
— Сейчас я кончу!
Фурукава взял на руки ребенка. Икэнобэ, усевшись перед маленьким хибати, в котором слабо тлел огонек,рассматривал висевшую над дверью фотографию покойного брата Араки.
Коммунист!.. Лампа освещала только часть комнаты, и в полумраке казалось, что человек на фотографии о чем-то задумался. Вертикальная морщина между бровями, твердая линия рта — точь-в-точь как у самого Араки. Приходя в этот дом, Икэнобэ всякий раз смотрел на фотографию, и всякий раз как он слышал слово «коммунист», он представлял себе не живой, реальный образ Сэнтаро Обаяси или Масару Кобаяси. а именно это лицо.
«А он? Решился ли он?» — думал Икэнобэ, украдкой поглядывая на Араки.
— Вы, верно, еще не ужинали? — Закрыв блокнот, Араки подошел к хибати.
— Дай нам поесть! — крикнул он жене. Затем, обращаясь к Икэнобэ, проговорил: — Против нас существует заговор!
Фурукава, который возился с детьми, прислушался и тоже подошел поближе.
— Вот, почитайте! Я сорвал это со стены в контрольном цехе!
Это была статья из местной газеты, обведенная красным карандашом, чтобы она сразу бросалась в глаза. Заголовки тоже были подчеркнуты: «Завод Кавадзои компании «Токио-Электро» — гнездо коммунистов! Сотни одних только комсомольцев!»
Прошел всего лишь день с тех пор, как Комацу и Такэноути читали эту заметку в кабинете директора. После работы члены «Общества Тэнрю» расклеили газетные вырезки по всему заводу.
— Это еще ничего. Мы с Накатани уже посрывали большую часть. — Помедлив, Араки продолжал: — Это еще полбеды. Хуже то, что директор вызывал к себе Тидзива и Такэноути, и, кажется, у них было какое-то совещание...
Все трое переглянулись.
Было очевидно, что члены «Общества Тэнрю» что-то затевают. Но о чем могли беседовать с директором заместитель председателя профсоюзного комитета Тидзива и член профсоюзного комитета Такэноути? Вряд ли Тидзива и Такэноути сразу же станут в оппозицию к союзу, но, вместе с тем, было достаточно оснований
опасаться, что под влиянием этой газетной статьи оба они, враждебно настроенные по отношению к компартии, порвут с группой Араки.
— Но рядовые-то члены профсоюза, я думаю, не боятся компартии! — горячо воскликнул Фурукава. — Ведь результаты референдума, который мы недавно провели на заводе, показали, что сорок шесть процентов всех участников опроса стоят за компартию!
— Не забудь, что опрос проходил только среди молодежи! — проговорил Араки.
Икэнобэ опустил голову, Фурукава недоуменно уставился на Араки.
— Но ведь свобода мышления гарантируется Потсдамской декларацией! Как же это получается?
— Ну, если мы только и станем делать, что возмущаться, толку не будет! — покачав головой, Араки иронически усмехнулся. — Ведь если Тидзива и его друзья поведут сейчас агитацию, используя антикоммунисти-ские лозунги, то нет гарантии, что в профсоюзе не произойдет раскола... Кое-кто из местных жителей считает, что компартия иногда перегибает палку... — добавил он, беря на руки плачущего малыша.
Икэнобэ хрустел пальцами, пристально глядя на огонь хибати. Да, Араки прав. На заводе много комсомолок, но это главным образом девушки из общежития. Что же касается работниц, живущих у себя дома, то среди них можно встретить еще немало отсталых.
— Но как же так можно говорить... как же так... — сидя на корточках перед хибати, взволнованно сказал Фурукава. — Да ведь на заводе Кавадзои нет еще ни одного коммуниста!
Араки и Икэнобэ разом подняли головы и невесело усмехнулись. Замечание Фурукава попало в самое боль-нос место,
— В самом деле, ведь нет же? Разве не так? — возмущенно говорил Фурукава, но Араки и Икэнобэ молчали. — А только, хотя коммунистов и нет еще, а я... я... — Икэнобэ взглянул на него, и Фурукава запнулся, но тотчас же, смело глядя в глаза Икэнобэ, продолжал: — А только я думаю, лучше бы они были! Что, разве не так?... Я что-то не на шутку обозлился! — сказал он как бы самому себе.
Фурукава действительно был сильно взволнован. У него даже пот на лице выступил.
— Не знаю, что за человек этот Тидзива, но Такэ-ноути, как хотите, смахивает на шпика! Да чего тут бояться? Чем слушать, как членов профсоюза запугивают коммунистами, которых они и в глаза не видали, так лучше мы и на самом деле...
— Тс-с! Тс-с! — шепнул Икэнобэ, дотрагиваясь до колена Фурукава.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94