..
Лектор на конкретных примерах объяснял первое противоречие капитализма. Хацуэ торопилась записывать.
— Перейдем ко второму противоречию. Это — «противоречие между различными финансовыми группами и империалистическими державами в их борьбе за источники сырья, за чужие территории. Империализм есть вывоз капитала к источникам сырья, бешеная борьба за монопольное обладание этими источниками, борьба за передел уже поделенного мира...»
Теперь иероглифов стало еще больше. Кику Яманака слушала, опустив уголки губ. Время от времени она вдруг испуганно закрывала написанное обеими руками. Ведь сегодня опять, как назло, записи Кику находились не больше чем в тридцати сантиметрах от Фурукава, который сидел крайним в соседнем ряду и то и дело заглядывал к ней в тетрадку.
— «Это обстоятельство в свою очередь замечательно в том отношении, что оно ведет к взаимному ослаблению империалистов, к ослаблению позиции капитализма вообще, к приближению момента пролетарской революции, к практической необходимости этой революции».
Внезапно лектор, словно спохватившись, спросил:
— Ну как? Всем попятно?
И сразу же откликнулись спокойные уверенные голоса Хана Токи и Рэн Торидзава:
— Да, конечно!
— Понятно!
Хацуэ уже не замечала, тепло ей или холодно, метет ли еще за окном метель. И хотя было очень трудно следить за словами лектора, Хацуэ овладело такое чувство, что ей внезапно открылся мир, до сих пор совершенно неведомый. Не отрываясь смотрела она на лектора, и, когда ей удавалось понять его, перед девушкой раскрывалась страшная сущность современного буржуазного общества.
Было и еще одно обстоятельство, о чем совсем не подозревал лектор, из-за которого так пылали щеки Хацуэ. Но это касалось не только Хацуэ. На занятиях ра-
бочих курсов девушкам приходилось сидеть вместе с мужчинами, а впоследствии придется, пожалуй, и выступать при них. Правда, работницы сидели на правой половине аудитории, но те мужчины, которые опаздывали и не находили свободного стола, стояли вдоль стенки как раз за девушками.
— «...Империализм есть самая наглая эксплуатация и самое бесчеловечное угнетение сотен миллионов населения обширнейших колоний и зависимых стран...» — Лектор говорил о третьем противоречии империализма.
— Послушай-ка, послушай... — Фурукава уже давно толкал то в плечо, то в бок Кику. И каждый раз Кику, потупясь и заливаясь краской, отодвигалась к Хацуэ, так что той становилось тесно сидеть.
— Ты скажи, понятно тебе? Трудно, наверно?.. Если непонятно, так лучше скажи учителю!.. Сэнсэй! Сэнсэй! Вот что — многим не всё понятно... — внезапно поднимаясь, громко заявил Фурукава, заглядывая в тетрадь, которую Кику закрывала рукой.
Лектор обернулся к нему, и все мужчины, сколько их было в комнате, посмотрели на Фурукава и его соседку. Кику низко склонилась над столом.
— Ах, вот как? — лектор почесал затылок с виноватым видом. Видимо, он не всегда умел подобрать простые, доступные слова, чтобы объяснить научные понятия и термины.
Немного подумав, адвокат Обаяси взял мел, написал на доске слово «монополия» и кивнул в сторону Кику.
— Ну, а вот это слово тебе понятно?
— Отвечай же, в этом нет ничего зазорного! Да ты встань, встань... — волновался Фурукава, подбадривая Кику и посматривая то на нее, то на лектора.
— Не понимаю... — приподнявшись и смущенно глядя на доску, пропищала Кику Яманака тонким комариным голоском, совсем не похожим на ее обычный звонкий голос.
Покачав головой, лектор написал другое слово — «раздел».
— Ну, а это?
— Не понимаю...
Лектор подумал еще и написал третье слово — «пролетарий». На этот раз Кику, исподлобья глядя на доску, утвердительно кивнула.
— Это понимаю! Мужчины дружно засмеялись.
— Перестаньте смеяться! — закричал Фурукава, но было уже поздно — уткнувшись в колени Хацуэ, Кику расплакалась.
Лекция окончилась. Синъити Икэнобэ с несколько смущенным и в то же время недовольным лицом стоял посредине аудитории.
— В борьбе учиться, учась — бороться! Вот что должно стать законом для пролетария, — прислонясь к доске, говорил охрипшим голосом адвокат Обаяси, обращаясь к окружавшим его мужчинам — активистам курсов. Хана, Нобуко и Рэн угощали руководителя чаем. Хацуэ, Кику и другие девушки убирали помещение. Повязавшись полотенцами, они переносили столы в угол комнаты и, нагромоздив их один на другой, подметали пол. Такое разделение между мужчинами и женщинами, служащими и рабочими, при котором женщинам приходилось выполнять еще и роль прислуги, издавна существовало на заводе, и никому не казалось странным. Но сегодня это возмущало Синъити.
— Эти слова я слышал от Такидзи Кобаяси!—-продолжал Обаяси.
Пораженный, Синъити подошел поближе к лектору.
— Сэнсэй встречался с Такидзи Кобаяси?!
Когда-то давно Синъити довелось прочитать несколько рассказов Кобаяси. В ту пору они вызывали у него скорее недоумение: неужели всё это было в действительности? Но недавно он нашел у букиниста повесть Кобаяси «15 марта 1928 года» и, когда перечитал эту повесть теперь, она произвела на него совершенно другое впечатление.
— Да, я его видел... Правда, всего один раз... Я тогда был еще студентом. В Токио на одном собрании я увидел- его...
Дзиро Фурукава, ничуть не смущаясь, спросил, постукивая карандашом по своему блокноту:
— А кто это такой? Вот вы только что сказали: «Такидзи Кобаяси», так, что ли?
- Как, ты не знаешь?! — пронзительно крикнул Оно-ки, прежде чем лектор успел ответить. — Ведь это известный писатель! Правда, сэнсэй? Он был коммунист, поэтому его схватили и замучили до смерти. Не знает Кобаяси! Эх ты!
Глядя на растерянное лицо Фурукава, присутствующие рассмеялись, один только Синъити сидел молча, опустив голову. Повесть «15 марта 1928 года», на страницах которой воскресала история жестокой борьбы старшего поколения коммунистов, произвела на него сильное впечатление, он как будто видел всё это своими глазами... Смогут ли они, смогут ли такие, как он, продолжить эту борьбу?
— Товарищи! Товарищи! — воскликнул адвокат Обаяси, подняв руку и обращаясь к девушкам. Они закончили уборку и, по обычаю, опустившись на колени за порогом, отвесили низкий поклон, собираясь уйти.— Я сейчас научу вас хорошей песне! Садитесь все вместе, вот здесь. Сюда, сюда, все вместе...
Он звал их и в то же время писал на доске слова песни, но девушки по-прежнему стояли на коленях, пряча лица за спиной друг у друга.
Знамя народное, красное знамя... —
вдруг запел лектор, ударяя в такт песне щипцами для угля по краю жаровни и покачивая лысеющей головой. На щеках у него вспыхнул яркий румянец, он словно помолодел и стал похож на студента.
— Ну, подхватывайте!
Выше поднимем красное знамя!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Лектор на конкретных примерах объяснял первое противоречие капитализма. Хацуэ торопилась записывать.
— Перейдем ко второму противоречию. Это — «противоречие между различными финансовыми группами и империалистическими державами в их борьбе за источники сырья, за чужие территории. Империализм есть вывоз капитала к источникам сырья, бешеная борьба за монопольное обладание этими источниками, борьба за передел уже поделенного мира...»
Теперь иероглифов стало еще больше. Кику Яманака слушала, опустив уголки губ. Время от времени она вдруг испуганно закрывала написанное обеими руками. Ведь сегодня опять, как назло, записи Кику находились не больше чем в тридцати сантиметрах от Фурукава, который сидел крайним в соседнем ряду и то и дело заглядывал к ней в тетрадку.
— «Это обстоятельство в свою очередь замечательно в том отношении, что оно ведет к взаимному ослаблению империалистов, к ослаблению позиции капитализма вообще, к приближению момента пролетарской революции, к практической необходимости этой революции».
Внезапно лектор, словно спохватившись, спросил:
— Ну как? Всем попятно?
И сразу же откликнулись спокойные уверенные голоса Хана Токи и Рэн Торидзава:
— Да, конечно!
— Понятно!
Хацуэ уже не замечала, тепло ей или холодно, метет ли еще за окном метель. И хотя было очень трудно следить за словами лектора, Хацуэ овладело такое чувство, что ей внезапно открылся мир, до сих пор совершенно неведомый. Не отрываясь смотрела она на лектора, и, когда ей удавалось понять его, перед девушкой раскрывалась страшная сущность современного буржуазного общества.
Было и еще одно обстоятельство, о чем совсем не подозревал лектор, из-за которого так пылали щеки Хацуэ. Но это касалось не только Хацуэ. На занятиях ра-
бочих курсов девушкам приходилось сидеть вместе с мужчинами, а впоследствии придется, пожалуй, и выступать при них. Правда, работницы сидели на правой половине аудитории, но те мужчины, которые опаздывали и не находили свободного стола, стояли вдоль стенки как раз за девушками.
— «...Империализм есть самая наглая эксплуатация и самое бесчеловечное угнетение сотен миллионов населения обширнейших колоний и зависимых стран...» — Лектор говорил о третьем противоречии империализма.
— Послушай-ка, послушай... — Фурукава уже давно толкал то в плечо, то в бок Кику. И каждый раз Кику, потупясь и заливаясь краской, отодвигалась к Хацуэ, так что той становилось тесно сидеть.
— Ты скажи, понятно тебе? Трудно, наверно?.. Если непонятно, так лучше скажи учителю!.. Сэнсэй! Сэнсэй! Вот что — многим не всё понятно... — внезапно поднимаясь, громко заявил Фурукава, заглядывая в тетрадь, которую Кику закрывала рукой.
Лектор обернулся к нему, и все мужчины, сколько их было в комнате, посмотрели на Фурукава и его соседку. Кику низко склонилась над столом.
— Ах, вот как? — лектор почесал затылок с виноватым видом. Видимо, он не всегда умел подобрать простые, доступные слова, чтобы объяснить научные понятия и термины.
Немного подумав, адвокат Обаяси взял мел, написал на доске слово «монополия» и кивнул в сторону Кику.
— Ну, а вот это слово тебе понятно?
— Отвечай же, в этом нет ничего зазорного! Да ты встань, встань... — волновался Фурукава, подбадривая Кику и посматривая то на нее, то на лектора.
— Не понимаю... — приподнявшись и смущенно глядя на доску, пропищала Кику Яманака тонким комариным голоском, совсем не похожим на ее обычный звонкий голос.
Покачав головой, лектор написал другое слово — «раздел».
— Ну, а это?
— Не понимаю...
Лектор подумал еще и написал третье слово — «пролетарий». На этот раз Кику, исподлобья глядя на доску, утвердительно кивнула.
— Это понимаю! Мужчины дружно засмеялись.
— Перестаньте смеяться! — закричал Фурукава, но было уже поздно — уткнувшись в колени Хацуэ, Кику расплакалась.
Лекция окончилась. Синъити Икэнобэ с несколько смущенным и в то же время недовольным лицом стоял посредине аудитории.
— В борьбе учиться, учась — бороться! Вот что должно стать законом для пролетария, — прислонясь к доске, говорил охрипшим голосом адвокат Обаяси, обращаясь к окружавшим его мужчинам — активистам курсов. Хана, Нобуко и Рэн угощали руководителя чаем. Хацуэ, Кику и другие девушки убирали помещение. Повязавшись полотенцами, они переносили столы в угол комнаты и, нагромоздив их один на другой, подметали пол. Такое разделение между мужчинами и женщинами, служащими и рабочими, при котором женщинам приходилось выполнять еще и роль прислуги, издавна существовало на заводе, и никому не казалось странным. Но сегодня это возмущало Синъити.
— Эти слова я слышал от Такидзи Кобаяси!—-продолжал Обаяси.
Пораженный, Синъити подошел поближе к лектору.
— Сэнсэй встречался с Такидзи Кобаяси?!
Когда-то давно Синъити довелось прочитать несколько рассказов Кобаяси. В ту пору они вызывали у него скорее недоумение: неужели всё это было в действительности? Но недавно он нашел у букиниста повесть Кобаяси «15 марта 1928 года» и, когда перечитал эту повесть теперь, она произвела на него совершенно другое впечатление.
— Да, я его видел... Правда, всего один раз... Я тогда был еще студентом. В Токио на одном собрании я увидел- его...
Дзиро Фурукава, ничуть не смущаясь, спросил, постукивая карандашом по своему блокноту:
— А кто это такой? Вот вы только что сказали: «Такидзи Кобаяси», так, что ли?
- Как, ты не знаешь?! — пронзительно крикнул Оно-ки, прежде чем лектор успел ответить. — Ведь это известный писатель! Правда, сэнсэй? Он был коммунист, поэтому его схватили и замучили до смерти. Не знает Кобаяси! Эх ты!
Глядя на растерянное лицо Фурукава, присутствующие рассмеялись, один только Синъити сидел молча, опустив голову. Повесть «15 марта 1928 года», на страницах которой воскресала история жестокой борьбы старшего поколения коммунистов, произвела на него сильное впечатление, он как будто видел всё это своими глазами... Смогут ли они, смогут ли такие, как он, продолжить эту борьбу?
— Товарищи! Товарищи! — воскликнул адвокат Обаяси, подняв руку и обращаясь к девушкам. Они закончили уборку и, по обычаю, опустившись на колени за порогом, отвесили низкий поклон, собираясь уйти.— Я сейчас научу вас хорошей песне! Садитесь все вместе, вот здесь. Сюда, сюда, все вместе...
Он звал их и в то же время писал на доске слова песни, но девушки по-прежнему стояли на коленях, пряча лица за спиной друг у друга.
Знамя народное, красное знамя... —
вдруг запел лектор, ударяя в такт песне щипцами для угля по краю жаровни и покачивая лысеющей головой. На щеках у него вспыхнул яркий румянец, он словно помолодел и стал похож на студента.
— Ну, подхватывайте!
Выше поднимем красное знамя!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94