Раздался смех. Такэноути, стоя на авансцене, вытянул руки, как бы призывая к порядку; распорядители поспешно бросились выключать репродуктор.
Такэноути проговорил:
— Итак, разрешите представить вам нашего старого друга и учителя, прошедшего тяжелый десятилетний путь борьбы, господина Цутому Ногами... — и спустился со сцены.
На площадке перед храмом Канной было шумно, над толпой волнами струился влажный тяжелый воздух. И всё-таки, когда на сцене появился Цутому Ногами, воцарилась относительная тишина. Цутому Ногами, человек низенького роста, с плоским лицом и клинообразной бородкой, в пиджаке, в гетрах и соломенных сандалиях, подошел к пюпитру, возле которого только что исполнял песню солдат, и неторопливо заговорил:
— Наш многострадальный японский народ, ввергнутый в неизмеримую пучину бедствий из-за грабительской войны, развязанной правящими классами...
Хрипловатый, осипший от ежедневных выступлений голос звучал внушительно. Хацуэ, ухватившись за плечо Кику, вначале старательно слушала, пытаясь уловить непривычный акцент, своеобразную интонацию и понять трудные иностранные слова, которыми пересыпал свою речь оратор, но в конце концов отказалась от этой попытки. Вскоре Хацуэ подумала, что не стоит и стараться
понять докладчика. Слова были новые, непонятные, но речь лилась так же плавно и звучала так же торжественно, как и у всех тех важных ораторов, которых ей и ее подругам не раз доводилось слышать. «Нет, это тоже, как видно, ученый человек!» — думала Хацуэ. Ей приходилось слышать речи полковника, военного представителя на заводе, речи председателя местного филиала «Ассоциации женщин великой Японии», речи ответственных членов правления компании. Перед ней выступало бесчисленное множество всяких ораторов — от директора и до начальников цехов. И все они, по существу, старались внушить ей одно и то же: «Делай то, что я тебе приказываю!»
— Послушай, позади Рэн-тян —это Комацу-сан? Он, наверное, ее жених? — прошептала ей на ухо Кику, которой тоже надоело слушать Цутому Ногами.
— Наверное, — ответила Хацуэ, поворачивая голову в сторону Рэн и Нобуёси Комацу и рассеянно теребя шнурки своего хаори. Вдруг она испуганно вздрогнула от громкого возгласа, раздавшегося совсем рядом С пой:
— Какие там десять лет борьбы! Ври, да не завирайся!
Собрание уже давно шумело.
— Какие там десять лет борьбы! Ври больше! Хацуэ заметила, что это кричал сын крестьянина
Кидзю, Итиро Торидзава. Бритая голова юноши торчала прямо под ногами Хацуэ.
Итиро Торидзава был арестован как «красный» пять или шесть лет тому назад, когда учился в средней школе в городе Окая. И так как разговоры о нем ч поселке не прекращались, он, выйдя из тюрьмы, уехал в Нагоя и с тех пор работал там на заводе.
Шум и беспорядок в толпе всё усиливались. Старики, сидевшие впереди на циновках, время от времени даже аплодировали этому «старому крестьянскому деятелю».' Молодые парни, расположившиеся под репродуктором, поближе к девушкам, кричали: «Хватит речей!» Им хотелось поскорее начать танцы и песни. Атмосфера всё более накалялась. Эта гнетущая напряженность исходила от стоявшей в полумраке возле каменной ограды группы солдат, недавно вернувшихся с фронта.
— В результате тяжелой борьбы, длившейся десять долгих лет, мы оказались в состоянии встретить сегодня новую Японию, новое «сегодня» демократической Японии...
Речь приближалась к концу. Послышались жидкие аплодисменты. Цутому Ногами поклонился публике, как вдруг кто-то из резервистов крикнул: «Уберите красного!»
— Мы должны идти вперед, возглавляя тружеников-крестьян.— Оратор пытался игнорировать возглас, но его опять прервали крики, и снова кто-то включил репродуктор. Раздался взрыв смеха.
— Опрокинув военщину, поставившую Японию на край гибели... — не сдавался Цутому Ногами.
Внезапно послышался треск, и всё кругом погрузилось во мрак. Брошенный па сцену камень разбил стосвечевую лампу. Тадаити Такэноути и распорядители бросились на сцепу.
Поднялась невообразимая суматоха. Раздавались крики девушек, смех, плач детей. Хацуэ, которую сжали со всех сторон, от испуга не могла перевести дыхание. В это время взгляд ее случайно упал на каменную ограду. Из-за спины Рэн Торидзава вдруг высоко поднялась рука в обшлаге офицерского мундира и швырнула камень так быстро, что даже стоявшая рядом Рэн не успела ничего заметить. В следующее мгновение лицо Нобуёси Комацу уже обрело свое обычное невозмутимое выражение.
О, вы всё цветете... —снова запел репродуктор.
— Бей «красных»! — закричали резервисты.
О, вы всё цветете, вишни холма Кудан... ла-ла-ла...
— Прекратите музыку, прекратите!
Кто-то толкнул Хацуэ, и она слетела с ограды прямо на какую-то женщину, которая, споткнувшись и потеряв в суматохе один гэта, упала на землю вместе с привязанным за спиной ребенком.
Среди столицы цветов, цветущей столицы...
— Цутому Ногами-сэнсэй, продолжай, говори!
— Попробуй! Мы тебе продолжим!..
Вы всё цветете... ла-ла-ла...
Группа парней, повязанных платками, плясала. Девушки с громкими, пронзительными криками разбегались во все стороны. Хацуэ, напрягая все силы, пыталась выбраться из толпы. С плеч у нее едва не сорвали хаори. Людской водоворот вокруг нее становился всё гуще. Откуда-то долетел голос Кику, зовущей на помощь, но его сразу заглушили «Напевы Токио».
— Хацу-тян, Хацу-тян!
Вы всё цветете...
Глава третья
ВОЗВРАЩЕНИЕ ДЕМОБИЛИЗОВАННОГО
Прошло около полутора месяцев с тех пор, как завод в Кавадзои снова начал работать. Стоял конец ноября. Уже под вечер из кабинета директора завода вышел Такэноути. Сложив на груди руки, ссутулившись, он прошел по коридору к выходу, ведущему на территорию завода. Здесь Такэноути на мгновение остановился, исподлобья поглядывая по сторонам и, видимо, что-то обдумывая. Затем торопливо направился в экспериментальный цех, находившийся рядом с конторой. Пробыв в нем минут десять, он поднялся на второй этаж в гранильный цех, снова спустился вниз, побывал в шлифовальном цехе и опять прошел наверх, во второй сборочный. С озабоченным видом переходил он из цеха в цех.
— Насилу уговорил директора... Рассчитываем на ваше согласие, — сообщал Такэноути старшим мастерам и, чтобы показать, как много от него зависит, с особенным ударением произносил слова «насилу уговорил». Речь шла о создании на заводе Кавадзои «Комитета дружбы», в состав которого должны были войти представители от рабочих и от администрации.
— Да, да, будем действовать в согласии и дружбе... В нынешние времена следует чистосердечно делиться друг с другом всеми своими чаяниями и думами... так сказать, на демократических началах... в таком плане..
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Такэноути проговорил:
— Итак, разрешите представить вам нашего старого друга и учителя, прошедшего тяжелый десятилетний путь борьбы, господина Цутому Ногами... — и спустился со сцены.
На площадке перед храмом Канной было шумно, над толпой волнами струился влажный тяжелый воздух. И всё-таки, когда на сцене появился Цутому Ногами, воцарилась относительная тишина. Цутому Ногами, человек низенького роста, с плоским лицом и клинообразной бородкой, в пиджаке, в гетрах и соломенных сандалиях, подошел к пюпитру, возле которого только что исполнял песню солдат, и неторопливо заговорил:
— Наш многострадальный японский народ, ввергнутый в неизмеримую пучину бедствий из-за грабительской войны, развязанной правящими классами...
Хрипловатый, осипший от ежедневных выступлений голос звучал внушительно. Хацуэ, ухватившись за плечо Кику, вначале старательно слушала, пытаясь уловить непривычный акцент, своеобразную интонацию и понять трудные иностранные слова, которыми пересыпал свою речь оратор, но в конце концов отказалась от этой попытки. Вскоре Хацуэ подумала, что не стоит и стараться
понять докладчика. Слова были новые, непонятные, но речь лилась так же плавно и звучала так же торжественно, как и у всех тех важных ораторов, которых ей и ее подругам не раз доводилось слышать. «Нет, это тоже, как видно, ученый человек!» — думала Хацуэ. Ей приходилось слышать речи полковника, военного представителя на заводе, речи председателя местного филиала «Ассоциации женщин великой Японии», речи ответственных членов правления компании. Перед ней выступало бесчисленное множество всяких ораторов — от директора и до начальников цехов. И все они, по существу, старались внушить ей одно и то же: «Делай то, что я тебе приказываю!»
— Послушай, позади Рэн-тян —это Комацу-сан? Он, наверное, ее жених? — прошептала ей на ухо Кику, которой тоже надоело слушать Цутому Ногами.
— Наверное, — ответила Хацуэ, поворачивая голову в сторону Рэн и Нобуёси Комацу и рассеянно теребя шнурки своего хаори. Вдруг она испуганно вздрогнула от громкого возгласа, раздавшегося совсем рядом С пой:
— Какие там десять лет борьбы! Ври, да не завирайся!
Собрание уже давно шумело.
— Какие там десять лет борьбы! Ври больше! Хацуэ заметила, что это кричал сын крестьянина
Кидзю, Итиро Торидзава. Бритая голова юноши торчала прямо под ногами Хацуэ.
Итиро Торидзава был арестован как «красный» пять или шесть лет тому назад, когда учился в средней школе в городе Окая. И так как разговоры о нем ч поселке не прекращались, он, выйдя из тюрьмы, уехал в Нагоя и с тех пор работал там на заводе.
Шум и беспорядок в толпе всё усиливались. Старики, сидевшие впереди на циновках, время от времени даже аплодировали этому «старому крестьянскому деятелю».' Молодые парни, расположившиеся под репродуктором, поближе к девушкам, кричали: «Хватит речей!» Им хотелось поскорее начать танцы и песни. Атмосфера всё более накалялась. Эта гнетущая напряженность исходила от стоявшей в полумраке возле каменной ограды группы солдат, недавно вернувшихся с фронта.
— В результате тяжелой борьбы, длившейся десять долгих лет, мы оказались в состоянии встретить сегодня новую Японию, новое «сегодня» демократической Японии...
Речь приближалась к концу. Послышались жидкие аплодисменты. Цутому Ногами поклонился публике, как вдруг кто-то из резервистов крикнул: «Уберите красного!»
— Мы должны идти вперед, возглавляя тружеников-крестьян.— Оратор пытался игнорировать возглас, но его опять прервали крики, и снова кто-то включил репродуктор. Раздался взрыв смеха.
— Опрокинув военщину, поставившую Японию на край гибели... — не сдавался Цутому Ногами.
Внезапно послышался треск, и всё кругом погрузилось во мрак. Брошенный па сцену камень разбил стосвечевую лампу. Тадаити Такэноути и распорядители бросились на сцепу.
Поднялась невообразимая суматоха. Раздавались крики девушек, смех, плач детей. Хацуэ, которую сжали со всех сторон, от испуга не могла перевести дыхание. В это время взгляд ее случайно упал на каменную ограду. Из-за спины Рэн Торидзава вдруг высоко поднялась рука в обшлаге офицерского мундира и швырнула камень так быстро, что даже стоявшая рядом Рэн не успела ничего заметить. В следующее мгновение лицо Нобуёси Комацу уже обрело свое обычное невозмутимое выражение.
О, вы всё цветете... —снова запел репродуктор.
— Бей «красных»! — закричали резервисты.
О, вы всё цветете, вишни холма Кудан... ла-ла-ла...
— Прекратите музыку, прекратите!
Кто-то толкнул Хацуэ, и она слетела с ограды прямо на какую-то женщину, которая, споткнувшись и потеряв в суматохе один гэта, упала на землю вместе с привязанным за спиной ребенком.
Среди столицы цветов, цветущей столицы...
— Цутому Ногами-сэнсэй, продолжай, говори!
— Попробуй! Мы тебе продолжим!..
Вы всё цветете... ла-ла-ла...
Группа парней, повязанных платками, плясала. Девушки с громкими, пронзительными криками разбегались во все стороны. Хацуэ, напрягая все силы, пыталась выбраться из толпы. С плеч у нее едва не сорвали хаори. Людской водоворот вокруг нее становился всё гуще. Откуда-то долетел голос Кику, зовущей на помощь, но его сразу заглушили «Напевы Токио».
— Хацу-тян, Хацу-тян!
Вы всё цветете...
Глава третья
ВОЗВРАЩЕНИЕ ДЕМОБИЛИЗОВАННОГО
Прошло около полутора месяцев с тех пор, как завод в Кавадзои снова начал работать. Стоял конец ноября. Уже под вечер из кабинета директора завода вышел Такэноути. Сложив на груди руки, ссутулившись, он прошел по коридору к выходу, ведущему на территорию завода. Здесь Такэноути на мгновение остановился, исподлобья поглядывая по сторонам и, видимо, что-то обдумывая. Затем торопливо направился в экспериментальный цех, находившийся рядом с конторой. Пробыв в нем минут десять, он поднялся на второй этаж в гранильный цех, снова спустился вниз, побывал в шлифовальном цехе и опять прошел наверх, во второй сборочный. С озабоченным видом переходил он из цеха в цех.
— Насилу уговорил директора... Рассчитываем на ваше согласие, — сообщал Такэноути старшим мастерам и, чтобы показать, как много от него зависит, с особенным ударением произносил слова «насилу уговорил». Речь шла о создании на заводе Кавадзои «Комитета дружбы», в состав которого должны были войти представители от рабочих и от администрации.
— Да, да, будем действовать в согласии и дружбе... В нынешние времена следует чистосердечно делиться друг с другом всеми своими чаяниями и думами... так сказать, на демократических началах... в таком плане..
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94