Хацуэ Яманака окончила только шесть классов сельской школы и поступила на работу в Кавадзои еще в те времена, когда здесь производили шелк. Но обе девушки были родом из одного поселка Торидзава и жили в общежитии: Хацуэ— в обычном заводском общежитии для простых работниц, а Рэн — в особом, специально выделенном для входивших в «добровольческие» отряды девуше! из привилегированных классов. Правда, для Рэн это было вовсе не обязательно, и ей пришлось поселиться в общежитии лишь потому, что поселок Торидзава был расположен от завода дальше всех других поселков. Только здоровым парням-рабочим, имевшим велосипеды, было под силу каждый день ездить с работы домой.
И всё же слова Рэн, будто она разыскивает Хацуэ, с которой собирается ехать домой, были простой отговоркой. Рэн, посматривая на людей, стоявших в очереди, заходила в контору, снова выходила во двор и давно уже украдкой поглядывала на маленькое, выкрашенное в голубой цвет здание заводской больницы, где ветер вздымал в окне маскировочную штору.
«Если я сейчас упущу момент, то, кто знает, может быть, нам никогда не придется увидеться...», — думала Рэн.
Она в который уже раз с безразличным видом прошлась по двору и снова взглянула на окно больницы. Там, за столом, она заметила Сусуму Накатани, старшего мастера экспериментального цеха, человека лет тридцати пяти, хрупкого сложения. Он приводил в порядок лежавшие на столе бумаги. Рэн вбежала в пу-
етую галерею, где одиноко стояли контрольные часы, и Перевела дыхание. Щеки ее пылали; казалось, письмо, которое лежало сейчас у нее за пазухой, жжет ее, как огонь.
«Пока я раздумываю, он уедет, исчезнет и так и не узнает, что у меня на сердце...»
Делая вид, что разглядывает ящик с табельными карточками, Рэн, кусая губы, смотрела на отсыревшую от дождей дощатую обшивку стены.
«Как он примет письмо? Такой упрямый! Еще, пожалуй, рассердится!.. Нет, не может быть! Ведь до сих пор ОН был всегда очень внимательным...» Поймав себя уже не в первый раз на этих мыслях, Рэн внутренне возмутилась.
«С какой это стати я так робею перед ним? Ведь он всего-навсего простой рабочий! Мне делали предложение молодые люди, окончившие университет! Нечего бояться! Ну и что ж из того, что у него сейчас Накатани-сан, - всё равно пойду!» — сердясь на себя, шептала она.
Рэн решительно взглянула на черную штору. Нака-тани больше не появлялся у окна. За шторой, раздувавшейся от ветра, виднелся теперь только край кровати.
Рэн быстро сошла по каменным ступеням галереи и поднялась по лестнице, ведущей в больницу. Двери были открыты настежь, в передней валялись дзори с красными шнурками.
— Можно?
Почувствовав, как дрогнул ее голос, Рэн опять рассердилась на себя. И хотя никто не мог ее видеть, она попыталась улыбнуться.
— Можно войти, Икэнобэ-сан? — повторила она мягким, певучим голосом — теперь он уже звучал совсем по-другому...
Япония проиграла войну... Что это означает? Вытянувшись па старой деревянной койке, Синъити Икэнобэ пытался вникнуть в сущность этой фразы, но содержание ее представлялось ему таким расплывчатым и таким огромным, что осознать его до конца было невозможно. Если, скажем, союзники высадятся в Японии, что будет с императором? Что будет со всеми этими видными
деятелями — с премьер-министром Тодзио, с генералом Араки, с бароном Хиранума? Неужели их постигнет судьба Гитлера? Задав себе такой вопрос, он окончательно растерялся. То, что случилось с Гитлером, еще можно было себе представить, поскольку всё это произошло где-то далеко. Но если не будет императора и всех прочих высокопоставленных лиц... Вот тут уж Икэнобэ действительно начинало казаться, что в голове у него окончательно всё перепуталось.
Разумеется, он не знал этих людей и не питал к ним никаких особых симпатий. Он просто не представлял себе, кем их можно было бы заменить.
Но в то же время он чувствовал, что в этом нужно разобраться во что бы то ни стало, иначе нельзя было дать ответ и на другие вопросы, которые затрагивали его лично: что будет с заводом, что будет с ним самим? Рабочим объявили, что завод «временно» останавливается, но никто, в том числе и сам директор, не мог бы поручиться, что эта остановка временная.
Обрывки фраз, шаги бегущих по галереям людей, суматоха, шум, доносившийся с заводского двора,— всё это мешало Синъити сосредоточиться, еще больше путало его мысли. С завода каждый день, точно волны морского отлива, убывали люди, и это создавало атмо-сферу тревоги, которую Синъити ощущал даже здесь, в больнице.
Икэнобэ лежал совсем один в палате с отсыревшими обоями. Сестры все разъехались, врач, живший на казенной квартире, заходил только по утрам, и то пена- | долго. Больше десяти дней прошло с тех пор, как Синъити сделали операцию аппендицита, швы были сняты, и теперь он уже мог сидеть в постели, но силы его еще полностью не восстановились. Он заболел незадолго до известия о капитуляции. Городская больница в Окая была переполнена, и здесь, в этой маленькой заводской больнице, его оперировали в самый разгар воздушного налета.
«Вернуться в Токио?» — время от времени шептал Синъити, вытягивая руки над головой. Пожалуй, теперь это единственный выход. Прошло больше года, как Икэнобэ приехал в эти места, сопровождая эвакуированное оборудование. За это время он ни разу не побывал в Токио и только из писем узнал, что квартал Омо-
ри, где жили его родители, пострадал от бомбежки и им пришлось перебраться в квартал Итабаси. Он поднес И глазам свою руку —один палец был расплющен молотком еще в годы ученичества, ноготь на другом пальце он содрал когда-то, надевая приводной ремень... Икэнобэ представились лица товарищей по работе. Лицо Рэн Торидзава выделялось среди них особенно ясно.
«Болван!» — прошептал Синъити, покраснев, как будто кто-то мог прочесть его мысли. Она была с ним просто любезна, и то только потому, что.им пришлось работать вместе... Кроме того — и это главное — Рэн из богатой семьи, а значит, ему вовсе не ровня. Не будет работать на заводе — и станет совсем чужой. Выругав себя, он нахмурил красивые густые брови. Не ровня... Обстоятельство, которое выросший в бедности Синъити чувствовал особенно остро. Именно поэтому он и был так болезненно самолюбив.
Но всё-таки в глубине души Синъити продолжал думать о Рэн, вспоминал ее удивительно приятный смех, припоминал разные знаки внимания, которые она частенько украдкой оказывала ему. И как раз в этот момент за дверью вдруг раздался голос Рэн:
— Можно войти, Икэнобэ-сан?
Синъити вздрогнул и невольно приподнялся.
— Как вы себя чувствуете? Вам уже лучше? Осторожно ступая по деревянному полу, Рэн подошла ближе, и Синъити показалось, будто вся комната вдруг наполнилась ослепительным светом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
И всё же слова Рэн, будто она разыскивает Хацуэ, с которой собирается ехать домой, были простой отговоркой. Рэн, посматривая на людей, стоявших в очереди, заходила в контору, снова выходила во двор и давно уже украдкой поглядывала на маленькое, выкрашенное в голубой цвет здание заводской больницы, где ветер вздымал в окне маскировочную штору.
«Если я сейчас упущу момент, то, кто знает, может быть, нам никогда не придется увидеться...», — думала Рэн.
Она в который уже раз с безразличным видом прошлась по двору и снова взглянула на окно больницы. Там, за столом, она заметила Сусуму Накатани, старшего мастера экспериментального цеха, человека лет тридцати пяти, хрупкого сложения. Он приводил в порядок лежавшие на столе бумаги. Рэн вбежала в пу-
етую галерею, где одиноко стояли контрольные часы, и Перевела дыхание. Щеки ее пылали; казалось, письмо, которое лежало сейчас у нее за пазухой, жжет ее, как огонь.
«Пока я раздумываю, он уедет, исчезнет и так и не узнает, что у меня на сердце...»
Делая вид, что разглядывает ящик с табельными карточками, Рэн, кусая губы, смотрела на отсыревшую от дождей дощатую обшивку стены.
«Как он примет письмо? Такой упрямый! Еще, пожалуй, рассердится!.. Нет, не может быть! Ведь до сих пор ОН был всегда очень внимательным...» Поймав себя уже не в первый раз на этих мыслях, Рэн внутренне возмутилась.
«С какой это стати я так робею перед ним? Ведь он всего-навсего простой рабочий! Мне делали предложение молодые люди, окончившие университет! Нечего бояться! Ну и что ж из того, что у него сейчас Накатани-сан, - всё равно пойду!» — сердясь на себя, шептала она.
Рэн решительно взглянула на черную штору. Нака-тани больше не появлялся у окна. За шторой, раздувавшейся от ветра, виднелся теперь только край кровати.
Рэн быстро сошла по каменным ступеням галереи и поднялась по лестнице, ведущей в больницу. Двери были открыты настежь, в передней валялись дзори с красными шнурками.
— Можно?
Почувствовав, как дрогнул ее голос, Рэн опять рассердилась на себя. И хотя никто не мог ее видеть, она попыталась улыбнуться.
— Можно войти, Икэнобэ-сан? — повторила она мягким, певучим голосом — теперь он уже звучал совсем по-другому...
Япония проиграла войну... Что это означает? Вытянувшись па старой деревянной койке, Синъити Икэнобэ пытался вникнуть в сущность этой фразы, но содержание ее представлялось ему таким расплывчатым и таким огромным, что осознать его до конца было невозможно. Если, скажем, союзники высадятся в Японии, что будет с императором? Что будет со всеми этими видными
деятелями — с премьер-министром Тодзио, с генералом Араки, с бароном Хиранума? Неужели их постигнет судьба Гитлера? Задав себе такой вопрос, он окончательно растерялся. То, что случилось с Гитлером, еще можно было себе представить, поскольку всё это произошло где-то далеко. Но если не будет императора и всех прочих высокопоставленных лиц... Вот тут уж Икэнобэ действительно начинало казаться, что в голове у него окончательно всё перепуталось.
Разумеется, он не знал этих людей и не питал к ним никаких особых симпатий. Он просто не представлял себе, кем их можно было бы заменить.
Но в то же время он чувствовал, что в этом нужно разобраться во что бы то ни стало, иначе нельзя было дать ответ и на другие вопросы, которые затрагивали его лично: что будет с заводом, что будет с ним самим? Рабочим объявили, что завод «временно» останавливается, но никто, в том числе и сам директор, не мог бы поручиться, что эта остановка временная.
Обрывки фраз, шаги бегущих по галереям людей, суматоха, шум, доносившийся с заводского двора,— всё это мешало Синъити сосредоточиться, еще больше путало его мысли. С завода каждый день, точно волны морского отлива, убывали люди, и это создавало атмо-сферу тревоги, которую Синъити ощущал даже здесь, в больнице.
Икэнобэ лежал совсем один в палате с отсыревшими обоями. Сестры все разъехались, врач, живший на казенной квартире, заходил только по утрам, и то пена- | долго. Больше десяти дней прошло с тех пор, как Синъити сделали операцию аппендицита, швы были сняты, и теперь он уже мог сидеть в постели, но силы его еще полностью не восстановились. Он заболел незадолго до известия о капитуляции. Городская больница в Окая была переполнена, и здесь, в этой маленькой заводской больнице, его оперировали в самый разгар воздушного налета.
«Вернуться в Токио?» — время от времени шептал Синъити, вытягивая руки над головой. Пожалуй, теперь это единственный выход. Прошло больше года, как Икэнобэ приехал в эти места, сопровождая эвакуированное оборудование. За это время он ни разу не побывал в Токио и только из писем узнал, что квартал Омо-
ри, где жили его родители, пострадал от бомбежки и им пришлось перебраться в квартал Итабаси. Он поднес И глазам свою руку —один палец был расплющен молотком еще в годы ученичества, ноготь на другом пальце он содрал когда-то, надевая приводной ремень... Икэнобэ представились лица товарищей по работе. Лицо Рэн Торидзава выделялось среди них особенно ясно.
«Болван!» — прошептал Синъити, покраснев, как будто кто-то мог прочесть его мысли. Она была с ним просто любезна, и то только потому, что.им пришлось работать вместе... Кроме того — и это главное — Рэн из богатой семьи, а значит, ему вовсе не ровня. Не будет работать на заводе — и станет совсем чужой. Выругав себя, он нахмурил красивые густые брови. Не ровня... Обстоятельство, которое выросший в бедности Синъити чувствовал особенно остро. Именно поэтому он и был так болезненно самолюбив.
Но всё-таки в глубине души Синъити продолжал думать о Рэн, вспоминал ее удивительно приятный смех, припоминал разные знаки внимания, которые она частенько украдкой оказывала ему. И как раз в этот момент за дверью вдруг раздался голос Рэн:
— Можно войти, Икэнобэ-сан?
Синъити вздрогнул и невольно приподнялся.
— Как вы себя чувствуете? Вам уже лучше? Осторожно ступая по деревянному полу, Рэн подошла ближе, и Синъити показалось, будто вся комната вдруг наполнилась ослепительным светом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94