Все-таки масштабы пространственно-временной ситуации
определяются масштабами жизни, смерть лишь задает граничные термины. Впрочем,
это лишь имеет значимые последствия в риторике поступка: жизнь ощущается и
наполняется смыслом лишь на границе со смертью, поэтому нужна настоящая любовь к
другому для изобретения речи, преодолевающей смерть, а не приближающей к ней.
Лучше всего мы можем пояснить [?] архитектоническое расположение мира
эстетического видения вокруг ценностного центра - смертного человека, дав анализ
(формально-содержательный) конкретной архитектоники какого-нибудь произведения.
Остановимся на лирической пьесе Пушкина 30-года: "Разлука".(131)
В этой лирической пьесе два действующих лица: лирический герой
(объективированный автор) и она (Ризнич), а следовательно, два ценностных
контекста, две конкретные точки для соотнесения к ним конкретных ценностных
моментов бытия, при этом второй контекст, не теряя своей самостоятельности,
ценностно объемлется первым (ценностно утверждается им); и оба этих контекста, в
свою очередь, объемлются единым ценностно-утверждающим эстетическим контекстом
автора-художника, находящегося вне архитектоники видения мира произведения (не
автор-герой, член этой архитектоники) и созерцателя. Единственное место в бытии
эстетического субъекта (автора, созерцателя), точка исхождения его эстетической
активности - объективной любви к человеку -
149
имеет только одно определение - вненаходимость всем моментам архитектонического
единства [нрзб] эстетического видения, что и делает впервые возможным обнимать
всю архитектонику и пространственную, и временную ценностно-единой утверждающей
активностью. Эстетическое вживание - видение героя, предмета изнутри - активно
свершается с этого единственного вненаходимого места, и здесь же на нем
свершается эстетическое приятие - утверждение и оформление материи вживания в
единой архитектонике видения. Вненаходимость субъекта, и пространственная, и
временная, и ценностная, - не я предмет вживания и видения - впервые делает
возможной эстетическую активность оформления. (131-132)
То, что у Бахтина предмет речи становится героем, а герой функционирует как
предмет речи хорошо показал Ш.Шустер в статье "Бахтин как теоретик риторики"46.
Этот изоморфизм терминов прослеживается им на более поздних произведениях
Бахтина. Здесь же ясно, что это была не случайная спецификация, а изначальный
замысел: видение героя, предмета изнутри полностью подтверждают этот
принципиальный факт.
Все конкретные моменты архитектоники стягиваются к двум ценностным центрам
(герой и героиня) и равно объемлются утверждающею ценностною человеческою
эстетическою активностью в едином событии. Проследим это расположение конкретных
моментов бытия:
Для берегов отчизны дальней
Ты покидала край чужой...
_________________
46 См.: Ch.LSchuster. NIikhail Bakhtin as Rhetotical Theorist // College
English. - 1985. - Vol.47. - ј6. - P.594-607. Перевод этой статьи см. в журнале
"Риторика", ј4 (в печати).
150
Берега отчизны лежат в ценностном пространственно-временном контексте жизни
героини. Для нее отчизна, в ее эмоционально-волевом тоне возможный
пространственный кругозор становится отчизной (в конкретно-ценностном смысле
слова, в полноте смысла его), с ее единственностью соотнесено и событийно
конкретизированное в "чужой край" пространство. И момент пространственного
движения из чужбины в отчизну дан, событийно свершается в ее
эмоционально-волевом тоне. Однако он конкретизирован здесь одновременно и в
контексте жизни автора как событие в ценностном контексте его жизни: ты
покидала. Для нее (в ее эмоционально-волевом тоне) она бы возвращалась, т.е.
преобладал бы более положительный ценностный тон. Это с его единственного места
в событии она "покидает". Единственное единство события его жизни, в его
эмоционально-волевом тоне дан и конкретный архитектонический момент, выраженный
эпитетом "дальней". Здесь событийно не существенно, что ей придется совершить
длинный путь, а существенно, что она будет далеко от него, хотя даль имеет
ценностный вес и в ее контексте. Здесь взаимопроникновение и единство событий
при ценностной неслиянности контекстов. (132)
Бахтин показывает, что события во всех их тонкостях прекрасно выражаются словом.
Это взаимопроникновение и ценностная неслиянность - единство события - еще
отчетливее во второй половине строфы:
В час незабвенный, в час печальный
Я долго плакал пред тобой.
151
И час и его эпитеты (незабвенный, печальный) и дам него и для нее событийны,
обретают вес в ее и в его временном ряду детерминированной смертной жизни. Но
его эмоционально-волевой тон преобладает. В соотнесении с ним ценностно [нрзб]
этот временной момент как ценностно заполненный разлукой час его единственной
жизни. (132-133)
Время - событийно, причем оно приобретает событийность именно в речевом
воплощении (эпитеты - событийны одновременно) как час, момент речевого общения.
В первой редакции и начало было дано в ценностном контексте героя:
Для берегов чужбины дальней
Ты покидала край родной.
Здесь чужбина (Италия) и родной край (Россия) даны в эмоционально-волевом тоне
автора-героя. В соотнесении с ней то же пространство - в событии ее жизни -
занимает [?] противоположное место. (133)
Мои хладеющие руки
Тебя старались удержать.
В ценностном контексте героя. Хладеющие руки старались удержать в своем
пространственном окружении, в непосредственной близости к телу - единственному
пространственному центру, который осмысляет, ценностно уплотняет и отчизну, и
чужбину, и даль, и близость, и прошлое, и краткость часа, и долготу плача, и
вечность незабвения. (133)
Витийство телесное всегда было неотъемлемой частью любой риторики.
152
Томленье страшное разлуки
Мой стон молил не прерывать.
И здесь преобладает контекст автора. Здесь содержательны и ритмическая
напряженность, и некоторое ускорение темпа - напряженность смертной
детерминированности жизни, ценностное ускорение жизненного темпа в напряженной
событийности. (133)
Темп - также изначально риторическая категория.
Ты говорила: в час свиданья
Под небом вечно голубым...
Ее и его контекст в напряженном взаимопроникновении, просквоженные единством
ценностного контекста смертного человечества: вечно голубое небо - в контексте
каждой смертной жизни. Но здесь этот момент общечеловеческой событийности дан не
непосредственно эстетическому субъекту (внеположному архитектонике мира
произведения автору-созерцателю), а изнутри контекстов героев, т.е. входит как
утвержденный ценностно момент в событие свидания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
определяются масштабами жизни, смерть лишь задает граничные термины. Впрочем,
это лишь имеет значимые последствия в риторике поступка: жизнь ощущается и
наполняется смыслом лишь на границе со смертью, поэтому нужна настоящая любовь к
другому для изобретения речи, преодолевающей смерть, а не приближающей к ней.
Лучше всего мы можем пояснить [?] архитектоническое расположение мира
эстетического видения вокруг ценностного центра - смертного человека, дав анализ
(формально-содержательный) конкретной архитектоники какого-нибудь произведения.
Остановимся на лирической пьесе Пушкина 30-года: "Разлука".(131)
В этой лирической пьесе два действующих лица: лирический герой
(объективированный автор) и она (Ризнич), а следовательно, два ценностных
контекста, две конкретные точки для соотнесения к ним конкретных ценностных
моментов бытия, при этом второй контекст, не теряя своей самостоятельности,
ценностно объемлется первым (ценностно утверждается им); и оба этих контекста, в
свою очередь, объемлются единым ценностно-утверждающим эстетическим контекстом
автора-художника, находящегося вне архитектоники видения мира произведения (не
автор-герой, член этой архитектоники) и созерцателя. Единственное место в бытии
эстетического субъекта (автора, созерцателя), точка исхождения его эстетической
активности - объективной любви к человеку -
149
имеет только одно определение - вненаходимость всем моментам архитектонического
единства [нрзб] эстетического видения, что и делает впервые возможным обнимать
всю архитектонику и пространственную, и временную ценностно-единой утверждающей
активностью. Эстетическое вживание - видение героя, предмета изнутри - активно
свершается с этого единственного вненаходимого места, и здесь же на нем
свершается эстетическое приятие - утверждение и оформление материи вживания в
единой архитектонике видения. Вненаходимость субъекта, и пространственная, и
временная, и ценностная, - не я предмет вживания и видения - впервые делает
возможной эстетическую активность оформления. (131-132)
То, что у Бахтина предмет речи становится героем, а герой функционирует как
предмет речи хорошо показал Ш.Шустер в статье "Бахтин как теоретик риторики"46.
Этот изоморфизм терминов прослеживается им на более поздних произведениях
Бахтина. Здесь же ясно, что это была не случайная спецификация, а изначальный
замысел: видение героя, предмета изнутри полностью подтверждают этот
принципиальный факт.
Все конкретные моменты архитектоники стягиваются к двум ценностным центрам
(герой и героиня) и равно объемлются утверждающею ценностною человеческою
эстетическою активностью в едином событии. Проследим это расположение конкретных
моментов бытия:
Для берегов отчизны дальней
Ты покидала край чужой...
_________________
46 См.: Ch.LSchuster. NIikhail Bakhtin as Rhetotical Theorist // College
English. - 1985. - Vol.47. - ј6. - P.594-607. Перевод этой статьи см. в журнале
"Риторика", ј4 (в печати).
150
Берега отчизны лежат в ценностном пространственно-временном контексте жизни
героини. Для нее отчизна, в ее эмоционально-волевом тоне возможный
пространственный кругозор становится отчизной (в конкретно-ценностном смысле
слова, в полноте смысла его), с ее единственностью соотнесено и событийно
конкретизированное в "чужой край" пространство. И момент пространственного
движения из чужбины в отчизну дан, событийно свершается в ее
эмоционально-волевом тоне. Однако он конкретизирован здесь одновременно и в
контексте жизни автора как событие в ценностном контексте его жизни: ты
покидала. Для нее (в ее эмоционально-волевом тоне) она бы возвращалась, т.е.
преобладал бы более положительный ценностный тон. Это с его единственного места
в событии она "покидает". Единственное единство события его жизни, в его
эмоционально-волевом тоне дан и конкретный архитектонический момент, выраженный
эпитетом "дальней". Здесь событийно не существенно, что ей придется совершить
длинный путь, а существенно, что она будет далеко от него, хотя даль имеет
ценностный вес и в ее контексте. Здесь взаимопроникновение и единство событий
при ценностной неслиянности контекстов. (132)
Бахтин показывает, что события во всех их тонкостях прекрасно выражаются словом.
Это взаимопроникновение и ценностная неслиянность - единство события - еще
отчетливее во второй половине строфы:
В час незабвенный, в час печальный
Я долго плакал пред тобой.
151
И час и его эпитеты (незабвенный, печальный) и дам него и для нее событийны,
обретают вес в ее и в его временном ряду детерминированной смертной жизни. Но
его эмоционально-волевой тон преобладает. В соотнесении с ним ценностно [нрзб]
этот временной момент как ценностно заполненный разлукой час его единственной
жизни. (132-133)
Время - событийно, причем оно приобретает событийность именно в речевом
воплощении (эпитеты - событийны одновременно) как час, момент речевого общения.
В первой редакции и начало было дано в ценностном контексте героя:
Для берегов чужбины дальней
Ты покидала край родной.
Здесь чужбина (Италия) и родной край (Россия) даны в эмоционально-волевом тоне
автора-героя. В соотнесении с ней то же пространство - в событии ее жизни -
занимает [?] противоположное место. (133)
Мои хладеющие руки
Тебя старались удержать.
В ценностном контексте героя. Хладеющие руки старались удержать в своем
пространственном окружении, в непосредственной близости к телу - единственному
пространственному центру, который осмысляет, ценностно уплотняет и отчизну, и
чужбину, и даль, и близость, и прошлое, и краткость часа, и долготу плача, и
вечность незабвения. (133)
Витийство телесное всегда было неотъемлемой частью любой риторики.
152
Томленье страшное разлуки
Мой стон молил не прерывать.
И здесь преобладает контекст автора. Здесь содержательны и ритмическая
напряженность, и некоторое ускорение темпа - напряженность смертной
детерминированности жизни, ценностное ускорение жизненного темпа в напряженной
событийности. (133)
Темп - также изначально риторическая категория.
Ты говорила: в час свиданья
Под небом вечно голубым...
Ее и его контекст в напряженном взаимопроникновении, просквоженные единством
ценностного контекста смертного человечества: вечно голубое небо - в контексте
каждой смертной жизни. Но здесь этот момент общечеловеческой событийности дан не
непосредственно эстетическому субъекту (внеположному архитектонике мира
произведения автору-созерцателю), а изнутри контекстов героев, т.е. входит как
утвержденный ценностно момент в событие свидания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44