Отвлечение от
себя - технический прием, оправдывающий себя уже с моего единственного места,
где я, знающий, становлюсь ответственным и долженствующим за свое узнание. Весь
бесконечный контекст возможного человеческого теоретического познания - науки -
должен стать ответственно узнанным для моей причастной единственности, и это
нисколько не понижает и не искажает его автономной истины, но восполняет ее до
нудительно-значимой правды. Менее всего подобное превращение знания в узнание
есть немедленное использование его как тех-
118
нического момента для удовлетворения какой-нибудь практической жизненной нужды;
повторяем, жить из себя не значит жить для себя, а значит быть из себя
ответственно участным, утверждать свое нудительное действительное не-алиби в
бытии. (118-119)
Техника изобретения предмета речи после эмоционально-волевого момента
единственной ответственности требует как бы развоплощения, уведение диалога
извне реального события вовнутрь смыслового узнания предмета, теоретического его
опознания из бесконечности всего контекста теоретического познания. Это
постепенно оформляется второй момент изобретения, от которого, впрочем далеко
еще до удовлетворения какой-нибудь практической потребности, даже если понимать
эту потребность не грубо-эгоистически (для себя), а достаточно альтруистически
(из себя).
Не совпадает, с нашей точки зрения, причастность бытию-событию мира в его целом
с безответственным самоотданием бытию, одержанием бытием, здесь односторонне
выдвигается лишь пассивный момент участности и понижается активность заданная. К
этому одержанию бытием (односторонняя причастность) в значительной степени
сводится пафос философии Ницше, доводя ее до абсурда современного дионисийства.
(119)
Здесь у Бахтина очень тонкая разница между самоотречением и самоотданием. Нужно
понимать, что пассивный момент участности как таковой не отрицается Бахтиным
совсем, на своем месте, в одной из фаз речевого изобретения он необходим, но
именно как момент. Недопустимо разрастание никаких частных моментов, изобретение
- это слаженный алгоритм, баланс разных моментов архитектоники.
119
Переживаемый факт действительной причастности здесь обедняется тем, что
утвержденное бытие завладевает утвердившим, вживание в действительное участное
бытие приводит к потере себя в нем (нельзя быть самозванцем), к отказу от своей
долженствующей ответственности. (119)
Преодолеть нужно и другую, на этот раз практическую крайность - растворение себя
в готовом, данном мире, купание в жизни. К изобретению не может привести никакое
полное погружение, а только переход из одного состояния в другое: ни
погрузившись в теоретический мир, ни отдавшись миру практическому мы не совершим
ответственного изобретения поступка. Это в классической риторике биос праюпикос
можно было отделить от биос теоретикос, потому что изобреталось нечто другое, а
не ответственный поступок. Теория Бахтина, если можно говорить о теории хотя бы
в особом специфическом понимании этого слова, есть задание,
нудительно-ответственное требование, необходимость medium'a между миром теории и
миром практики, риторическая проработка техники овладения этой медиумичностью.
Участное, инкарнированное сознание может представиться узким, ограниченно
субъективным только тогда, когда оно противопоставлено сознанию культуры как
самодовлеющему. Представлено как бы два ценностных контекста, две жизни: жизнь
всего бесконечного мира в его целом, могущем быть только объективно познанным, и
моя маленькая личная жизнь. Субъектом первой является мир как целое, субъектом
второй - случайный единичный субъект. Однако ведь это не математическое
количественное противопоставление бесконечно большого мира и очень маленького
человека, одной единицы и бесконечного множества единиц-существ. Конечно, можно
провести со стороны общей [?] теории [?] это
120
противопоставление мира и отдельного человека, но не в этом его действительный
смысл. Маленький и большой здесь не теоретические категории, а чисто ценностные.
И должно спросить, в каком плане осуществляется это ценностное сопоставление,
чтобы быть нудительным и действительно значимым? Только в участием сознании.
Пафос моей маленькой жизни и бесконечного мира - пафос моего участного не-алиби
в бытии, это есть ответственное расширение контекста действительно признанных
ценностей с моего единственного места. Поскольку же я отвлечен от этого
единственного места, совершается раскол между возможным бесконечным миром
познания и маленьким мирком мною признанных ценностей. (119)
Вот и не надо отвлекаться от этого единственного места в места общие. Бахтин
здесь нудительно настойчив.
Только изнутри этого маленького, но нудительно-действительного мира должно
происходить это расширение, в принципе бесконечное, но не путем разобщения и
противопоставления; тогда совершенно ничтожный мир действительности будет со
всех сторон омываться волнами бесконечной пустой возможности, для этой
возможности неизбежен раскол моей маленькой действительности, разнузданная игра
пустой объективности [15нрзб]. Тогда рождается бесконечность познания: вместо
того чтобы приобщать все теоретическое возможное познание мира действительной из
себя жизни как ответственное узнание, мы пытаемся свою действительную жизнь
приобщать возможному теоретическому контексту, или признавая в ней существенными
лишь общие ее моменты, или осмысляя ее как маленький клочок пространства и
времени большого
121
пространственного и временного целого, или давая ей символическое истолкование.
(120)
Показательно это не путем разобщения - подспудный ввод ключевого бахтинского
термина, в частности и в особенности в Тетралогии, "общение".
Во всех этих случаях ее живая нудительная и безысходная единственность
разбавляется водой только мыслимой пустой возможности. Любящая [?] плоть [?]
объявляется значимой лишь как момент бесконечной материи, нам безразличной, или
экземпляр homo sapiens, представитель своей этики, воплощение отвлеченного
начала вечной женственности; всегда действительно значимое оказывается моментом
возможного, моя жизнь - как жизнь человека вообще, а эта последняя как одно из
проявлений жизни мира. Но все эти бесконечные контексты ценностей ни в чем не
укоренены, только возможны во мне независимо от бытия объективного и
общезначимого. Но достаточно нам ответственно инкарнировать сам этот акт нашего
мышления до конца, подписаться под ним, и мы окажемся действительно причастными
бытию-событию его изнутри него с нашего единственного места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
себя - технический прием, оправдывающий себя уже с моего единственного места,
где я, знающий, становлюсь ответственным и долженствующим за свое узнание. Весь
бесконечный контекст возможного человеческого теоретического познания - науки -
должен стать ответственно узнанным для моей причастной единственности, и это
нисколько не понижает и не искажает его автономной истины, но восполняет ее до
нудительно-значимой правды. Менее всего подобное превращение знания в узнание
есть немедленное использование его как тех-
118
нического момента для удовлетворения какой-нибудь практической жизненной нужды;
повторяем, жить из себя не значит жить для себя, а значит быть из себя
ответственно участным, утверждать свое нудительное действительное не-алиби в
бытии. (118-119)
Техника изобретения предмета речи после эмоционально-волевого момента
единственной ответственности требует как бы развоплощения, уведение диалога
извне реального события вовнутрь смыслового узнания предмета, теоретического его
опознания из бесконечности всего контекста теоретического познания. Это
постепенно оформляется второй момент изобретения, от которого, впрочем далеко
еще до удовлетворения какой-нибудь практической потребности, даже если понимать
эту потребность не грубо-эгоистически (для себя), а достаточно альтруистически
(из себя).
Не совпадает, с нашей точки зрения, причастность бытию-событию мира в его целом
с безответственным самоотданием бытию, одержанием бытием, здесь односторонне
выдвигается лишь пассивный момент участности и понижается активность заданная. К
этому одержанию бытием (односторонняя причастность) в значительной степени
сводится пафос философии Ницше, доводя ее до абсурда современного дионисийства.
(119)
Здесь у Бахтина очень тонкая разница между самоотречением и самоотданием. Нужно
понимать, что пассивный момент участности как таковой не отрицается Бахтиным
совсем, на своем месте, в одной из фаз речевого изобретения он необходим, но
именно как момент. Недопустимо разрастание никаких частных моментов, изобретение
- это слаженный алгоритм, баланс разных моментов архитектоники.
119
Переживаемый факт действительной причастности здесь обедняется тем, что
утвержденное бытие завладевает утвердившим, вживание в действительное участное
бытие приводит к потере себя в нем (нельзя быть самозванцем), к отказу от своей
долженствующей ответственности. (119)
Преодолеть нужно и другую, на этот раз практическую крайность - растворение себя
в готовом, данном мире, купание в жизни. К изобретению не может привести никакое
полное погружение, а только переход из одного состояния в другое: ни
погрузившись в теоретический мир, ни отдавшись миру практическому мы не совершим
ответственного изобретения поступка. Это в классической риторике биос праюпикос
можно было отделить от биос теоретикос, потому что изобреталось нечто другое, а
не ответственный поступок. Теория Бахтина, если можно говорить о теории хотя бы
в особом специфическом понимании этого слова, есть задание,
нудительно-ответственное требование, необходимость medium'a между миром теории и
миром практики, риторическая проработка техники овладения этой медиумичностью.
Участное, инкарнированное сознание может представиться узким, ограниченно
субъективным только тогда, когда оно противопоставлено сознанию культуры как
самодовлеющему. Представлено как бы два ценностных контекста, две жизни: жизнь
всего бесконечного мира в его целом, могущем быть только объективно познанным, и
моя маленькая личная жизнь. Субъектом первой является мир как целое, субъектом
второй - случайный единичный субъект. Однако ведь это не математическое
количественное противопоставление бесконечно большого мира и очень маленького
человека, одной единицы и бесконечного множества единиц-существ. Конечно, можно
провести со стороны общей [?] теории [?] это
120
противопоставление мира и отдельного человека, но не в этом его действительный
смысл. Маленький и большой здесь не теоретические категории, а чисто ценностные.
И должно спросить, в каком плане осуществляется это ценностное сопоставление,
чтобы быть нудительным и действительно значимым? Только в участием сознании.
Пафос моей маленькой жизни и бесконечного мира - пафос моего участного не-алиби
в бытии, это есть ответственное расширение контекста действительно признанных
ценностей с моего единственного места. Поскольку же я отвлечен от этого
единственного места, совершается раскол между возможным бесконечным миром
познания и маленьким мирком мною признанных ценностей. (119)
Вот и не надо отвлекаться от этого единственного места в места общие. Бахтин
здесь нудительно настойчив.
Только изнутри этого маленького, но нудительно-действительного мира должно
происходить это расширение, в принципе бесконечное, но не путем разобщения и
противопоставления; тогда совершенно ничтожный мир действительности будет со
всех сторон омываться волнами бесконечной пустой возможности, для этой
возможности неизбежен раскол моей маленькой действительности, разнузданная игра
пустой объективности [15нрзб]. Тогда рождается бесконечность познания: вместо
того чтобы приобщать все теоретическое возможное познание мира действительной из
себя жизни как ответственное узнание, мы пытаемся свою действительную жизнь
приобщать возможному теоретическому контексту, или признавая в ней существенными
лишь общие ее моменты, или осмысляя ее как маленький клочок пространства и
времени большого
121
пространственного и временного целого, или давая ей символическое истолкование.
(120)
Показательно это не путем разобщения - подспудный ввод ключевого бахтинского
термина, в частности и в особенности в Тетралогии, "общение".
Во всех этих случаях ее живая нудительная и безысходная единственность
разбавляется водой только мыслимой пустой возможности. Любящая [?] плоть [?]
объявляется значимой лишь как момент бесконечной материи, нам безразличной, или
экземпляр homo sapiens, представитель своей этики, воплощение отвлеченного
начала вечной женственности; всегда действительно значимое оказывается моментом
возможного, моя жизнь - как жизнь человека вообще, а эта последняя как одно из
проявлений жизни мира. Но все эти бесконечные контексты ценностей ни в чем не
укоренены, только возможны во мне независимо от бытия объективного и
общезначимого. Но достаточно нам ответственно инкарнировать сам этот акт нашего
мышления до конца, подписаться под ним, и мы окажемся действительно причастными
бытию-событию его изнутри него с нашего единственного места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44