(124)
Причастность Бахтина как ответ на безумную российскую непричастность, на подлую
позицию нейтралитета ("А разбирайтесь-ка вы, ребята, сами"). Беда в том, что
"ребята" сами не разберутся или разберутся так, что у всех нейтралов стекла
повылетают. Если человек фактически втянут жизнью в ситуацию общения, то должен
ответственно в ней участвовать, противоположная позиция называется
предательством. Причем человек нейтральный предает прежде всего самого себя,
конечно, под флагом спасения собственной индивидуальности.
Этот мир дан мне с моего единственного места как конкретный и единственный. Для
моего участного поступающего сознания - он, как архитектоническое целое,
расположен вокруг меня как единственного центра исхождения моего поступка: он
находится мною, поскольку я исхожу из себя в своем поступке-
133
видении, поступке-мысли, поступке-деле. В соответствии с моим единственным
местом активного нахождения в мире все мыслимые пространственные и временные
отношения приобретают ценностный центр, слагаются вокруг него в некое устойчивое
конкретное архитектоническое целое - возможное единство становится
действительной единственностью. Мое активное единственное место не является
только отвлеченно-геометрическим центром, но ответственным эмоционально-волевым,
конкретным центром конкретного многообразия мира, в котором пространственный и
временной момент - действительное единственное место и действительный
неповторимый день и час свершения - [5нрзб]. Здесь стягиваются в
конкретно-единственное единство различные с отвлеченной точки зрения планы: и
пространственно-временная определенность, и эмоционально-волевые тона и смыслы.
Высоко, над, под, наконец, поздно, еще, уже, нужно, должно, дальше, ближе и т.д.
приобретают не содержательно-смысловой - только возможный - мыслимый [характер],
но действительную, переживаемую, тяжелую нудительную, конкретно-определенную
значимость с единственного места моей причастности бытию-событию. Эта
действительная моя причастность с конкретно-единственной точки бытия создает
реальную тяжесть времени и наглядно-осязательную ценность пространства, делает
тяжелыми, неслучайными, значимыми все границы - мир как действительно и
ответственно переживаемое единое и единственное целое. (124-125)
Кроме еще одного подтверждения центрального риторического акта - изобретения:
мир находится мной в поступке, здесь налицо исток понятия "хронотоп", а заодно и
намек на его подлинный смысл. Смысл этот действенно-конкретен,
134
определенность поступка во времени и пространстве, время при этом делается
тяжелым, а пространство ценностным39. Именно хронотопическая единственность
требует от человека поступательной реализации себя: изобретения, расположения и
выражения себя в поступке. Таким образом, можно соотнести категории
традиционного алгоритма риторики с предъявленными здесь Бахтиным моментами
архитектоники: изобретение - во времени, расположение - в пространстве,
выражение в мире ценностей.
Если я отвлекусь от этого центра исхождения моей единственной причастности
бытию, притом не только от содержательной определенности ее (определенности
пространственно-временной и т.п.), но и от эмоционально-волевой действительной
утвержденности ее, неизбежно разложится конкретная единственность и нудительная
действительность мира, он распадется на абстрактно-общие, только возможные
моменты и отношения, могущие быть сведенными к такому же возможному,
абстрактно-общему единству. Конкретная архитектоника переживаемого мира
заменится [?] не-временным и не-пространственным и не-ценностным систематическим
единством абстрактно-общих моментов. Каждый момент этого единства внутри системы
логически необходим, но сама она в целом только относительно возможна; только в
соотнесении со мной - активно мыслящим, как поступок моего ответственного
мышления, она приобщается действительной архитектонике переживаемого мира, как
момент его, укореняется в действительной ценностно-значимой единственности его.
Все отвлеченно-общее не есть непосредственно момент переживаемого
действительного мира, как этот человек, это небо, это
___________
39 О риторическом понимании времени и пространства см. мою статью в ј1 журнала
"Риторика" "Подступы к типологии речи (современность Аристотеля и
Розенштока-Хюсси)". - С.61-75.
135
дерево, а косвенно, как содержательно-смысловая сторона этой действительной
единственной мысли, этой действительной книги; только так она жива и причастна,
а не в себе в своем смысловом самодовлении. (125)
Возможно создать текст (говоря терминами риторики, несколько замутненными
употреблением современной лингвистики) только в определенном времени и
определенном пространстве и определенной системе ценностей, т.е. в определенной
социальной среде, как будет конкретизировать Бахтин под маской. Нельзя создать
текст вообще, а только телеологически, нудительно, под давлением моей
причастности бытию. Можно, конечно, изобразить из себя литератора-сверхчеловека
с волшебной горы независимого творчества, но это самопредставительство всегда
будет относительным и недолгим в своих же собственных глазах. Хотя в России
такая позиция, связанная с вытеснением риторики в пользу поэтики-эстетики, для
многих, к сожалению, затянулась в XX веке.
Но ведь смысл вечен, а эта действительность сознания и действительность книги
преходящи? Но вечность смысла, помимо его реализации, есть возможная
не-ценностная вечность, не-значимая. Ведь если бы эта в себе [?] вечность смысла
была действительно ценностно значимой, был бы излишен и не нужен акт ее
воплощения, ее мышления, ее действительного осуществления поступающим мышлением,
только в соотнесении с ним вечность смысла становится действительно ценной -
значимой. Только в соотнесении с действительностью становится вечный смысл
движущей ценностью поступающего мышления как момент его: ценностная вечность
этой мысли, этой книги. Но и здесь ценностный свет заемный: нудительно ценна в
последней инстанции действительная вечность самой конкретной действительности в
ее целом: этого человека, этих людей и их
136
мира со всеми действительными моментами его; отсюда загорается ценностным светом
и вечный смысл действительно осуществленной мысли. (125-126)
Бахтин от противного доказывает неценностность вечного в себе смысла, ибо тогда
не нужен был бы акт ее воплощения, ее мышления, ее действительного осуществления
поступающим мышлением. А что это за акт, как не словесное действие?
Все, взятое независимо, безотносительно к единственному ценностному центру
исходящей ответственности поступка, деконкретизируется и дереализуется, теряет
ценностный вес, эмоционально-волевую нудительность, становится пустой
абстрактно-общей возможностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44