(120)
Подпись - это конечно слово-логос, без которого принципиально невозможно
инкарнировать ответственно акт нашего мышления. Тут интересен переход бахтинской
речи на множественное число. Как только появилось общение, пусть даже через
отрицание разобщения, как только инкарнация стала воплощением не отвлеченного
начала, а рокового признания своего единственного места и своего ответственного
поступка в едином и единственном события-бытия, потребовалось и социальное мы,
что еще раз и косвенным образом свидетельствует о неслучайности перехода Бахтина
на язык Тетралогии,
122
социологический язык, как его определяет Николаев". Этот переход - ответственное
продолжение единого я единственного поступка жизни самого Бахтина, а не
вынужденная уступка большевистскому режиму. Другое дело, что Бахтин сумел и
самый марксистский стиль заставить работать на свой поступок, на причащение
своей риторики действительному бытию, но это - совсем другое дело!
Между тем как действительный поступок мой на основе моего не-алиби в бытии, и
поступок-мысль, и поступок-чувство, и поступок-дело действительно придвинуты к
последним краям бытия-события, ориентированы в нем как едином и единственном
целом, как бы ни была содержательна мысль и конкретно-индивидуален поступок, в
своем малом, но действительном они причастны бесконечному целому. И это отнюдь
не значит, что я должен мыслить себя, поступок, это целое как содержательную
определенность, это не возможно и не нужно. Левая рука может не знать, что
делает правая, а эта правая совершает правду. И не в том смысле, в котором
говорит Гете:
"Во всем том, что мы правильно производим, мы должны видеть подобие всего, что
может быть правильно создано". Здесь один из случае символического истолкования
при параллелизме миров, привносящий момент ритуальности в конкретно-реальный
поступок. (120-121)
Фиксируем момент ритуальности, постепенное формирование понятия ритуала в
отношении к поступку35. Это не формально-логическая противоположность, конечно,
но эти понятия существенно связаны и для риторики поступка эта связь важна.
____________
34 См. Н.И.Николаев. Невельская школа философии // М.М.Бахтин и философская
культура XX века (Проблемы бахтинологии) / Сб. научных статей. С.-Пб., 1991. -
Выпуск первый. - Часть 2. - С.39.
35 См. мою главку "Поступок и ритуал" в первой части этой книги.
123
Ориентировать поступок в целом единственного бытия-события вовсе не значит
перевести его на язык высших ценностей, только представлением или отображением
которых оказывается то конкретное реальное участное событие, в котором
непосредственно ориентируется поступок. Я причастен событию персонально, и также
всякий предмет и лицо, с которым я имею дело в моей единственной жизни,
персонально причастны. Я могу совершать политический акт и религиозный обряд как
представитель, но это уже специальное действие, которое предполагает факт
действительного уполномочения меня, но и здесь я не отрекаюсь окончательно от
своей персональной ответственности, но само мое представительство и
уполномоченность ее учитывают. Молчаливой предпосылкой ритуализма жизни является
вовсе не смирение, а гордость. Нужно смириться до персональной участности и
ответственности. Пытаясь понимать всю свою жизнь как скрытое представительство и
каждый свой акт как ритуальный, мы становимся самозванцами. (121)
Если попробовать сформулировать все это на предписательном языке риторики, то
получится следующее: не стоит осуществлять серьезное, значимое для общества
действие без изобретения своего ответственного поступка. Трудно всякий свой акт
реально проводить как существенный поступок, но нужно стремиться к этому.
Стремление к обратному, к имитации действия словом вместо реального ответственно
действия со своего единственного места - это самозванство, прекрасно показанное
Гоголем в образе Хлестакова.
Всякое представительство не отменяет, а лишь специализирует мою персональную
ответственность. Действительное признание-утверждение целого, которому я буду
представительствовать, есть мой
124
персонально ответственный акт. Поскольку он выпадает и я остаюсь только
специально ответственным, я становлюсь одержимым, а мои поступки, оторванные от
онтологических корней персональной причастности, становятся случайными по
отношению к последнему единственному единству, в котором не укоренены, как не
укоренена для меня и та область, которая специализирует мой поступок. Такой
отрыв от единственного контекста, потеря при специализации единственной
персональной участности особенно часто имеют место при политической
ответственности. К той же потере единственного единства приводит и попытка
видеть в каждом другом, в каждом предмете данного поступка не конкретную
единственность, персонально причастную бытию, а представителя некоего большого
целого. Этим не повышается ответственность и онтологическая неслучайность моего
поступка, а улегчается и некоторым образом дереализуется: поступок неоправданно
горд, и это приводит только к тому, что действительная конкретность
нудительно-действительной единственности начинает разлагаться
отвлеченно-смысловой возможностью. На первом плане для укоренения поступка
должна находиться персональная причастность единственного бытия и единственного
предмета, ибо если ты и представитель большому целому, то прежде всего
персонально; и само это большое целое именно [?] не есть общее, а конкретность
его индивидуальных [?] моментов. (121-122)
Этот сюжет интересно может быть разработан в политологии. Политика как искусство
возможного по определению становится безответственной, ибо политик исходит не из
своей единственной ответственности, а из факта представительства политика
некоего большого целого, что приводит к неоправданной гордости...
125
Нудительно-конкретно-реальная значимость действия в данном единственном
контексте (каким бы он ни был), момент действительности в нем и есть его
ориентация в действительном единственном бытии в его целом. (122)
Каким бы он ни был - это след глубоко личного и одновременно исторического
контекста.
Мир, в котором ориентируется поступок на основе своей единственной причастности
бытию, - таков предмет нравственной философии. Но ведь поступок не знает его как
некоторую содержательную определенность, он имеет дело лишь с одним-единственным
лицом и предметом, причем они даны ему в индивидуальных эмоционально-волевых
тонах. Это мир собственных имен, этих предметов и определенных хронологических
дат жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Подпись - это конечно слово-логос, без которого принципиально невозможно
инкарнировать ответственно акт нашего мышления. Тут интересен переход бахтинской
речи на множественное число. Как только появилось общение, пусть даже через
отрицание разобщения, как только инкарнация стала воплощением не отвлеченного
начала, а рокового признания своего единственного места и своего ответственного
поступка в едином и единственном события-бытия, потребовалось и социальное мы,
что еще раз и косвенным образом свидетельствует о неслучайности перехода Бахтина
на язык Тетралогии,
122
социологический язык, как его определяет Николаев". Этот переход - ответственное
продолжение единого я единственного поступка жизни самого Бахтина, а не
вынужденная уступка большевистскому режиму. Другое дело, что Бахтин сумел и
самый марксистский стиль заставить работать на свой поступок, на причащение
своей риторики действительному бытию, но это - совсем другое дело!
Между тем как действительный поступок мой на основе моего не-алиби в бытии, и
поступок-мысль, и поступок-чувство, и поступок-дело действительно придвинуты к
последним краям бытия-события, ориентированы в нем как едином и единственном
целом, как бы ни была содержательна мысль и конкретно-индивидуален поступок, в
своем малом, но действительном они причастны бесконечному целому. И это отнюдь
не значит, что я должен мыслить себя, поступок, это целое как содержательную
определенность, это не возможно и не нужно. Левая рука может не знать, что
делает правая, а эта правая совершает правду. И не в том смысле, в котором
говорит Гете:
"Во всем том, что мы правильно производим, мы должны видеть подобие всего, что
может быть правильно создано". Здесь один из случае символического истолкования
при параллелизме миров, привносящий момент ритуальности в конкретно-реальный
поступок. (120-121)
Фиксируем момент ритуальности, постепенное формирование понятия ритуала в
отношении к поступку35. Это не формально-логическая противоположность, конечно,
но эти понятия существенно связаны и для риторики поступка эта связь важна.
____________
34 См. Н.И.Николаев. Невельская школа философии // М.М.Бахтин и философская
культура XX века (Проблемы бахтинологии) / Сб. научных статей. С.-Пб., 1991. -
Выпуск первый. - Часть 2. - С.39.
35 См. мою главку "Поступок и ритуал" в первой части этой книги.
123
Ориентировать поступок в целом единственного бытия-события вовсе не значит
перевести его на язык высших ценностей, только представлением или отображением
которых оказывается то конкретное реальное участное событие, в котором
непосредственно ориентируется поступок. Я причастен событию персонально, и также
всякий предмет и лицо, с которым я имею дело в моей единственной жизни,
персонально причастны. Я могу совершать политический акт и религиозный обряд как
представитель, но это уже специальное действие, которое предполагает факт
действительного уполномочения меня, но и здесь я не отрекаюсь окончательно от
своей персональной ответственности, но само мое представительство и
уполномоченность ее учитывают. Молчаливой предпосылкой ритуализма жизни является
вовсе не смирение, а гордость. Нужно смириться до персональной участности и
ответственности. Пытаясь понимать всю свою жизнь как скрытое представительство и
каждый свой акт как ритуальный, мы становимся самозванцами. (121)
Если попробовать сформулировать все это на предписательном языке риторики, то
получится следующее: не стоит осуществлять серьезное, значимое для общества
действие без изобретения своего ответственного поступка. Трудно всякий свой акт
реально проводить как существенный поступок, но нужно стремиться к этому.
Стремление к обратному, к имитации действия словом вместо реального ответственно
действия со своего единственного места - это самозванство, прекрасно показанное
Гоголем в образе Хлестакова.
Всякое представительство не отменяет, а лишь специализирует мою персональную
ответственность. Действительное признание-утверждение целого, которому я буду
представительствовать, есть мой
124
персонально ответственный акт. Поскольку он выпадает и я остаюсь только
специально ответственным, я становлюсь одержимым, а мои поступки, оторванные от
онтологических корней персональной причастности, становятся случайными по
отношению к последнему единственному единству, в котором не укоренены, как не
укоренена для меня и та область, которая специализирует мой поступок. Такой
отрыв от единственного контекста, потеря при специализации единственной
персональной участности особенно часто имеют место при политической
ответственности. К той же потере единственного единства приводит и попытка
видеть в каждом другом, в каждом предмете данного поступка не конкретную
единственность, персонально причастную бытию, а представителя некоего большого
целого. Этим не повышается ответственность и онтологическая неслучайность моего
поступка, а улегчается и некоторым образом дереализуется: поступок неоправданно
горд, и это приводит только к тому, что действительная конкретность
нудительно-действительной единственности начинает разлагаться
отвлеченно-смысловой возможностью. На первом плане для укоренения поступка
должна находиться персональная причастность единственного бытия и единственного
предмета, ибо если ты и представитель большому целому, то прежде всего
персонально; и само это большое целое именно [?] не есть общее, а конкретность
его индивидуальных [?] моментов. (121-122)
Этот сюжет интересно может быть разработан в политологии. Политика как искусство
возможного по определению становится безответственной, ибо политик исходит не из
своей единственной ответственности, а из факта представительства политика
некоего большого целого, что приводит к неоправданной гордости...
125
Нудительно-конкретно-реальная значимость действия в данном единственном
контексте (каким бы он ни был), момент действительности в нем и есть его
ориентация в действительном единственном бытии в его целом. (122)
Каким бы он ни был - это след глубоко личного и одновременно исторического
контекста.
Мир, в котором ориентируется поступок на основе своей единственной причастности
бытию, - таков предмет нравственной философии. Но ведь поступок не знает его как
некоторую содержательную определенность, он имеет дело лишь с одним-единственным
лицом и предметом, причем они даны ему в индивидуальных эмоционально-волевых
тонах. Это мир собственных имен, этих предметов и определенных хронологических
дат жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44