Оторванным содержанием познавательного акта
овладевает имманентная ему законность, по которой он и развивается как бы
самопроизвольно. Поскольку мы вошли в него, т.е. совершили акт отвлечения, мы
уже во власти его автономной законности, точнее, нас просто нет в нем - как
индивидуально ответственно активных. Подобно миру техники, который знает свой
имманентный закон, которому и подчиняется в своем безудержном развитии, несмотря
на то что уже давно уклонился от осмысливания его культурной цели и может
служить ко злу, а не к добру, так по своему внутреннему закону совершенствуются
орудия, становясь страшною губящею и разрушающею силой из первоначального
средства разумной защиты. Страшно все техническое, оторванное от единственного
единства и отданное на волю имманентному закону своего развития, оно может время
от времени врываться в это единственное единство жизни как безответственно
страшная и разрушающая сила. (86-87)
45
Этот ход к технике опять наглядно через отталкивание связывает Бахтина с
классической традицией риторики: создание реторике техне - момент в истории,
когда формировались имманентно общие всем места суждений (кстати, стоит обратить
внимание на внутреннюю форму слова суждение = социально-оцененное мнение,
признанное всеми). В лета классической традиции "не должно сметь свои суждения
иметь", это закон имманентно-смыслового выстраивания текста, где фактически меня
нет, как выражается Бахтин, и это-то меня нет" и доминирует во всей, по
определению Аверинцева, "риторической традиции", меня не должно быть по нормам
этой традиции. Другое дело, что "я" противозаконно появляюсь во всяком участием
мышлении, причащая себя внутренне к этим смыслам, которые и сами подвластны,
например, высшему нравственному закону в христианстве. Вопрос в том, в какой
момент это мое самозваное причастие может воспользоваться имманентным законом
познавательной сферы в своих уже противозаконных интересах. В какой исторический
момент познание теоретическое (т.е. созерцание) превращается в познание,
безответственно (произвольно) смешивающее индивидуальный акт с той или иной
содержательной сферой, принуждая ее к противозаконно-негармоническому
саморазвитию (идея прогресса).
Превращение мудрого созерцания в информационное накопление - конец долгого пути
от реторике техне, техники самозащиты человека в кризисной ситуации (с помощью
общих мест) к технике как таковой, уже оторванной от всякой живой человеческой
речи, связанной в лучшем случае с коммуникацией, а в худшем - с готовой
информационной системой, которая, конечно, с трудом подконтрольна любой
ответственности.
Техника оторвала почти человека от главного - от другого человека, и в этот
смысле, если воспользоваться идеей Кутырева, мы уже постепенно не люди, все
менее и менее люди в традиционном качестве. Из этого правда не стоит сразу
делать вывод, что мы хуже. Мы радикально другие (становимся другими), потому что
все менее и менее нуждаемся в реальном другом, мы поглощаемся
46
информационной риторикой, вымороченным вариантом риторики познания.
Поскольку отвлеченно-теоретический самозаконный мир, принципиально чуждый живой
единственной историчности, остается в своих границах, его автономия оправдана и
ненарушима, оправданы и такие философские дисциплины, как логика, теория
познания, психология познания, философская биология, которые пытаются вскрыть,
теоретически же, т.е. отвлеченно-познавательным образом, структуру теоретически
познаваемого мира и его принципы. Но мир как предмет теоретического познания
стремится выдать себя за весь мир в его целом, не только за
отвлеченно-единичное, но и конкретно-единичное бытие в его возможном целом, т.е.
теоретическое познание пытается построить первую философию (prima philosophia)
или в виде гносеологии, или [2нрзб] (биологических, физических и иных
разновидностей). Было бы совершенно несправедливо думать, что это преобладающая
тенденция в истории философии, - это специфическая особенность нового времени,
можно сказать только XIX и XX вв. (87)
Набор дисциплин, работающих в своих границах, всегда работал в границах риторики
как нормативной дисциплины о речевом существовании, т.е. в границах конкретного
речевого общения, в пределах подготовки к нему и оценки его. С крахом же
риторики в начале того самого XIX века, о котором говорит Бахтин, вышли из своих
границ и эти дисциплины, конечно, с претензией на весь мир в его целом (Гегель и
др.). Замкнутый теоретический мир терпим и оправдан как раз в своих границах, но
когда он выдается за весь мир или за лучший мир, терпеть и оправдываться
приходится уже нам, живущим в своем мире, потому что теория накладывает на нашу
жизнь свои вроде бы вечные и всеобщие законы. Становится очевидным
действительное отношение
47
Бахтина к философии: все перечисленные здесь философские направления в том или
ином виде подверглись критике Бахтина или круга Бахтина в 20-е годы. Тезис же об
участком мышлении всех великих систем философии в творчестве мыслителя никогда
не будет раскрыт. Исключение сделается лишь для уж очень наглядно участного
марксизма, чем и докажется антитезис.
Участное мышление преобладает во всех великих системах философии, осознанно и
отчетливо (особенно в средние века) или бессознательно и маскированно (в
системах XIX и XX вв.). Наблюдается своеобразное улегчение самого термина
"бытие", "действительность". Классический кантовский пример против
онтологического доказательства [?], что сто талеров действительных не равны ста
талерам только мыслимым, перестал быть убедительным; действительно, исторически
единожды наличное в определенной мною единственным образом действительности
несравненно тяжелее, но взвешенное на теоретических весах, хотя бы и с
прибавлением теоретического констатирования его эмпирической наличности, в
отвлечении от его исторически ценностной единственности, едва ли окажется
тяжелее только мыслимого. Единственное исторически действительное бытие больше и
тяжелее единого бытия теоретической науки, но эту разницу в весе, очевидную для
живого переживающего сознания, нельзя определить в теоретических категориях.
(87)
Описанное улегчение термина "бытие" происходит во всех великих системах, пример
Канта никогда не был убедителен для философов, так же легко манипулирующих ста
только мысленными талерами, как и ста талерами (чужими обыкновенно) настоящими.
48
Отвлеченное от акта-поступка смысловое содержание можно сложить в некое [1нрзб]
и единое бытие, но, конечно, это не единственное бытие, в котором мы живем и
умираем, в котором протекает наш ответственный поступок, оно принципиально чуждо
живой историчности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
овладевает имманентная ему законность, по которой он и развивается как бы
самопроизвольно. Поскольку мы вошли в него, т.е. совершили акт отвлечения, мы
уже во власти его автономной законности, точнее, нас просто нет в нем - как
индивидуально ответственно активных. Подобно миру техники, который знает свой
имманентный закон, которому и подчиняется в своем безудержном развитии, несмотря
на то что уже давно уклонился от осмысливания его культурной цели и может
служить ко злу, а не к добру, так по своему внутреннему закону совершенствуются
орудия, становясь страшною губящею и разрушающею силой из первоначального
средства разумной защиты. Страшно все техническое, оторванное от единственного
единства и отданное на волю имманентному закону своего развития, оно может время
от времени врываться в это единственное единство жизни как безответственно
страшная и разрушающая сила. (86-87)
45
Этот ход к технике опять наглядно через отталкивание связывает Бахтина с
классической традицией риторики: создание реторике техне - момент в истории,
когда формировались имманентно общие всем места суждений (кстати, стоит обратить
внимание на внутреннюю форму слова суждение = социально-оцененное мнение,
признанное всеми). В лета классической традиции "не должно сметь свои суждения
иметь", это закон имманентно-смыслового выстраивания текста, где фактически меня
нет, как выражается Бахтин, и это-то меня нет" и доминирует во всей, по
определению Аверинцева, "риторической традиции", меня не должно быть по нормам
этой традиции. Другое дело, что "я" противозаконно появляюсь во всяком участием
мышлении, причащая себя внутренне к этим смыслам, которые и сами подвластны,
например, высшему нравственному закону в христианстве. Вопрос в том, в какой
момент это мое самозваное причастие может воспользоваться имманентным законом
познавательной сферы в своих уже противозаконных интересах. В какой исторический
момент познание теоретическое (т.е. созерцание) превращается в познание,
безответственно (произвольно) смешивающее индивидуальный акт с той или иной
содержательной сферой, принуждая ее к противозаконно-негармоническому
саморазвитию (идея прогресса).
Превращение мудрого созерцания в информационное накопление - конец долгого пути
от реторике техне, техники самозащиты человека в кризисной ситуации (с помощью
общих мест) к технике как таковой, уже оторванной от всякой живой человеческой
речи, связанной в лучшем случае с коммуникацией, а в худшем - с готовой
информационной системой, которая, конечно, с трудом подконтрольна любой
ответственности.
Техника оторвала почти человека от главного - от другого человека, и в этот
смысле, если воспользоваться идеей Кутырева, мы уже постепенно не люди, все
менее и менее люди в традиционном качестве. Из этого правда не стоит сразу
делать вывод, что мы хуже. Мы радикально другие (становимся другими), потому что
все менее и менее нуждаемся в реальном другом, мы поглощаемся
46
информационной риторикой, вымороченным вариантом риторики познания.
Поскольку отвлеченно-теоретический самозаконный мир, принципиально чуждый живой
единственной историчности, остается в своих границах, его автономия оправдана и
ненарушима, оправданы и такие философские дисциплины, как логика, теория
познания, психология познания, философская биология, которые пытаются вскрыть,
теоретически же, т.е. отвлеченно-познавательным образом, структуру теоретически
познаваемого мира и его принципы. Но мир как предмет теоретического познания
стремится выдать себя за весь мир в его целом, не только за
отвлеченно-единичное, но и конкретно-единичное бытие в его возможном целом, т.е.
теоретическое познание пытается построить первую философию (prima philosophia)
или в виде гносеологии, или [2нрзб] (биологических, физических и иных
разновидностей). Было бы совершенно несправедливо думать, что это преобладающая
тенденция в истории философии, - это специфическая особенность нового времени,
можно сказать только XIX и XX вв. (87)
Набор дисциплин, работающих в своих границах, всегда работал в границах риторики
как нормативной дисциплины о речевом существовании, т.е. в границах конкретного
речевого общения, в пределах подготовки к нему и оценки его. С крахом же
риторики в начале того самого XIX века, о котором говорит Бахтин, вышли из своих
границ и эти дисциплины, конечно, с претензией на весь мир в его целом (Гегель и
др.). Замкнутый теоретический мир терпим и оправдан как раз в своих границах, но
когда он выдается за весь мир или за лучший мир, терпеть и оправдываться
приходится уже нам, живущим в своем мире, потому что теория накладывает на нашу
жизнь свои вроде бы вечные и всеобщие законы. Становится очевидным
действительное отношение
47
Бахтина к философии: все перечисленные здесь философские направления в том или
ином виде подверглись критике Бахтина или круга Бахтина в 20-е годы. Тезис же об
участком мышлении всех великих систем философии в творчестве мыслителя никогда
не будет раскрыт. Исключение сделается лишь для уж очень наглядно участного
марксизма, чем и докажется антитезис.
Участное мышление преобладает во всех великих системах философии, осознанно и
отчетливо (особенно в средние века) или бессознательно и маскированно (в
системах XIX и XX вв.). Наблюдается своеобразное улегчение самого термина
"бытие", "действительность". Классический кантовский пример против
онтологического доказательства [?], что сто талеров действительных не равны ста
талерам только мыслимым, перестал быть убедительным; действительно, исторически
единожды наличное в определенной мною единственным образом действительности
несравненно тяжелее, но взвешенное на теоретических весах, хотя бы и с
прибавлением теоретического констатирования его эмпирической наличности, в
отвлечении от его исторически ценностной единственности, едва ли окажется
тяжелее только мыслимого. Единственное исторически действительное бытие больше и
тяжелее единого бытия теоретической науки, но эту разницу в весе, очевидную для
живого переживающего сознания, нельзя определить в теоретических категориях.
(87)
Описанное улегчение термина "бытие" происходит во всех великих системах, пример
Канта никогда не был убедителен для философов, так же легко манипулирующих ста
только мысленными талерами, как и ста талерами (чужими обыкновенно) настоящими.
48
Отвлеченное от акта-поступка смысловое содержание можно сложить в некое [1нрзб]
и единое бытие, но, конечно, это не единственное бытие, в котором мы живем и
умираем, в котором протекает наш ответственный поступок, оно принципиально чуждо
живой историчности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44