ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Ответственность возможна не за смысл в себе, а за его единственное
утверждение-неутверждение. Ведь можно пройти мимо смысла и можно безответственно
провести смысл мимо бытия. (115)
110
Эта проводка смысла мимо чрезвычайно характерна для современной науки, что
постоянно заставляло Бахтина искать иную, приобщенную жизни науку, науку
страсти-признания.
Отвлеченно-смысловая сторона, не соотнесенная с безысходно-действительной
единственностью, проективна; это какой-то черновик возможного свершения,
документ без подписи, никого и ни к чему не обязывающий. Бытие, отрешенное от
единственного эмоционально-волевого центра ответственности - черновой набросок,
непризнанный возможный вариант единственного бытия; только через эту
причастность единственного поступка можно выйти из бесконечных черновых
вариантов, переписать всю жизнь набело раз и навсегда. (115)
Понятие "черновик" - тоже из риторических штудий и тоже предполагает в
изобретении доминанту общих мест, которые, естественно, можно раскладывать как
пасьянс и не один раз. Однако в расположении это понятие вполне уместно.
"Мысленный черновик" примерно в это же время фигурирует у Л-Якубинского ("О
диалогической речи"), чуть позже появляется у Л.Выготского в "Мышлении и речи".
Категория переживания действительного мира-бытия - как события - есть категория
единственности, переживать предмет - значит иметь его как действительную
единственность, но эта единственность предмета и мира предполагает соотнесение с
моей единственностью. Все общее и смысловое обретает свою тяжесть и
нудительность тоже только в соотнесении с действительной единственностью. (115)
Педалирование единственности в изобретении предмета ответственной речи вполне
понятно. Но здесь скрыто намечается развитие риторического
111
алгоритма: следующий ход как обретение тяжести общего, налипание доказывающего
смысла на стержень ответственности.
Участное мышление и есть эмоционально-волевое понимание бытия как события в
конкретной ответственности на основе не-алиби в бытии, т.е. поступающее
мышление, т.е. отнесенное к себе как к единственному ответственно поступающему
мышление. (115)
Тяжесть общих мест для единственного ответственно поступающего нужна в
расположении изобретенного, в защите, утверждении, социализации своего поступка,
теперь становящегося не своим только, но в необходимой степени и общим. В
расположении нужна вся логика, весь рационализм теоретического мышления.
Но здесь возникает ряд конфликтов с теоретическим мышлением и миром
теоретического мышления. Действительное бытие-событие, данное-заданное в
эмоционально-волевых тонах, соотнесенное с единственным центром ответственности
- в своем событийном, единственно важном, тяжелом, нудительном смысле, в своей
правде определяется не само по себе, а именно в соотнесении с моей
долженствующей единственностью, нудительно действительный лик события
определяется с моего и для меня единственного места. Но ведь отсюда следует, что
сколько индивидуальных центров ответственности, единственных участников события,
а их бесконечное множество, столько разных миров события; если лик события
определяется с единственного места участного, то столько разных ликов, сколько
разных единственных мест, но где же один-единственный и единый лик? Поскольку
мое отношение [?] существенно для мира, действительно в нем его
эмоционально-волевой ценностью - признано [1нрзб],
112
то для меня эта признанная ценность, эмоционально-волевая картина мира одна, для
другого - другая. Или приходится признать своеобразной ценностью сомнение? Да,
мы признаем такой ценностью сомнение, именно оно лежит в основе нашей действенно
поступающей жизни, при этом нисколько не вступает в противоречие с теоретическим
познанием. Эта ценность сомнения нисколько не противоречит единой и единственной
правде, именно она, эта единая и единственная правда мира, его требует.
(115-116)
Если видеть в этом произведении прообраз теории диалога, то как объяснить, что
другие по большому счету появляются только во второй половине его и то только в
связи с рядом конфликтов с теоретическим мышлением? Нет, диалог просто
техническая категория риторики ответственности, правда понятая существенно
по-новому в сравнении с риторической трактовкой диалога старой риторической
традиции, но как раз в отношении этой категории заметна наиболее открытая
преемственность33.
Именно она требует, чтобы я реализовал сполна свою единственную причастность
бытию с моего единственного места. Единство целого обусловливает единственные и
ни в чем не повторимые роли всех участников. Множество неповторимо ценных личных
миров разрушило бы бытие как содержательно определенное, готовое и застывшее, но
оно именно впервые создает единое событие. Событие как себе равное, единое,
могло бы прочесть post factum безучастное, не заинтересованное в нем сознание,
но и тут для него осталась бы недоступной самая событийность события; для
действительного участника свершающегося события все стягивается к
_________
33 См. Р.Лахманн. Риторика и диалогичность в мышлении Бахтина // Риторика. ј3. -
С.72-84.
113
предстоящему единственному действию его, в его совершенно непредопределенном,
конкретном единственном и нудительном долженствовании. Дело в том, что между
ценностными картинами мира каждого участника нет и не должно быть противоречия и
из сознания [?] и просто с единственного места каждого участника. Правда событие
не есть тожественно себе равная содержательная истина, а правая единственная
позиция каждого участника, правда его конкретного действительного
долженствования. Простой пример пояснит сказанное. Я люблю другого, но не могу
любить себя, другой любит меня, но себя не любит;
каждый прав на своем месте, и не субъективно, а ответственно прав. С моего
единственного места только я-для-себя я, а все другие - другие для меня (в
эмоционально-волевом смысле этого слова). Ведь поступок мой (и чувство - как
поступок) ориентируется именно на том, что обусловлено единственностью и
неповторимостью моего места. Другой именно на своем месте в моем
эмоционально-волевом участном сознании, поскольку я его люблю как другого, а не
как себя. Любовь другого ко мне эмоционально совершенно иначе звучит для меня -
в моем личностном контексте, чем эта же любовь ко мне для него самого, и к
совершенно другому обязывает меня и его. Но, конечно, здесь нет противоречия.
Оно могло бы возникнуть для какого-то третьего, неинкарнированного безучастного
сознания. Для того сознания были бы себе равные самоценности - люди, а не я и
другой, принципиально иначе ценностно звучащие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44