В мир построений теоретического сознания в отвлечении от
ответственно-индивидуального исторического акта я не могу включить себя
действительного и свою жизнь как момент его, что необходимо, если это - весь
мир, все бытие (в принципе, в задании все, т.е. систематически, причем сама
система теоретического бытия, конечно, может оставаться открытой). Мы оказались
бы там определенными, предопределенными, прошлыми [?] и завершенными,
существенно не живущими, мы отбросили бы себя из жизни, как ответственного
рискованного открытого становления-поступка, в индифферентное, принципиально
готовое и завершенное теоретическое бытие (не завершенное и не заданное лишь в
процессе познания, но заданное именно - как данное). Ясно, что это можно сделать
лишь при условии отвлечения от абсолютно произвольного (ответственно
произвольного), абсолютно нового, творимого, предстоящего в поступке, т.е. от
того именно, чем жив поступок. Никакая практическая ориентация моей жизни в
теоретическом мире невозможна, в нем нельзя жить, ответственно поступать, в нем
я не нужен, в нем меня принципиально нет. Теоретический мир получен в
принципиальном отвлечении от факта моего единственного бытия и нравственного
смысла этого факта, "как если бы меня не было", и это понятие бытия, для
которого безразличен центральный для меня факт моей единственной действительной
приобщенности к бытию (и я есмь) и принципиально не может ничего
49
прибавить и убавить в нем, в своем смысле и значении оставаясь равным себе и
тождественным, есть я или меня нет, не может определить мою жизнь как
ответственное поступление, не может дать никаких критериев для жизни практики,
жизни поступка, не в нем я живу, если бы оно было единственным, меня бы не было.
(87-88)
Теория, система, закрытость, внутриграничность - мертвая вода, одинаково
характерная как для науки, так и для искусства. Эти структуры ценностей
безусловно необходимы, но не достаточны, они - материал жизни поступка. Смерть
может быть составляющей жизни, но жизнь не может вписаться в смерть, меня там
нет, даже если насильно меня туда вставить то ли в качестве героя литературного
произведения, то ли в качестве теоретического субъекта. Смерть другого
происходит в теории или в искусстве в их систематичности или эстетической
завершенности, но в поступке другой, как и я, жив и завершаем лишь относительно.
Сама смерть не завершает человека этически, а только эстетически и
познавательно. Бахтин же еще и принципиально построил свою жизнь так, чтобы
никто и после его смерти даже относительно не завершил ее. Свою главную
"доктрину" он оставил настолько открыто незавершенной, что даже не назвал ее,
боясь поименования как слишком завершающего акта.
В связи с только что изложенным было бы странно не высказать отношения к своей
же попытке теоретического завершения наследия Бахтина. Суть дела заключается в
том, что Бахтин не пытается ни закрыть, ни возродить старую риторическую
традицию, а, подключаясь к ней диалогически, открывает новую. Да, слышим мы
Бахтина, риторика - это способ действовать речью, это главное согласие, но
способ этот должен быть другим и риторика эта должна быть иной. Задача: не
просто отвергнуть ограниченность старой риторики, но существенно разограничить
ее, вывести на самые границы всех культурных сфер (этика, эстетика, познание),
которые раньше были замкнуты в
50
риторику, а теперь диалогически граничат с ней.
Конечно, менее всего отсюда следует правота какого бы то ни было релятивизма,
отрицающего автономность истины и пытающегося сделать ее чем-то относительным и
обусловленным" чуждым ей жизненно-практическим или иным моментом именно в ее
истинности. При нашем взгляде автономность истины, ее методическая чистота и
самоопределяемость совершенно сохраняются; именно при условии своей чистоты она
и может быть ответственно причастна бытию-событию, относительная изнутри самой
себя истина не нужна жизни-событию. Значимость истины себе довлеет, абсолютна и
вечна, и ответственный поступок познания учитывает эту особенность ее, это ее
существо. Значимость того или иного теоретического положения совершенно не
зависит от того, познано оно кем-нибудь или не познано. Законы Ньютона были в
себе значимы и до открытия их Ньютоном, и не это открытие сделало их впервые
значимыми, но не было этих истин как познанных, приобщенных единственному
бытию-событию моментов, и это существенно важно, в этом смысл поступка, их
познающего. Грубо неправильным было бы представление, что эти вечные в себе
истины существовали раньше, до их открытия Ньютоном, так, как Америка
существовала до ее открытия Колумбом; вечность истины не может быть
противопоставлена нашей временности - как бесконечная длительность, для которой
все наше время является моментом, отрезком. (88-89)
_________
12 В цитируемом издании здесь стоит запятая, но явно это или опечатка или описка
в оригинале.
51
Выпад против релятивизма понятен, так как релятивизм связан с эклектикой
культурных сфер, их неразграничением. У Бахтина все становится на свои места. Не
вполне ясна оппозиция неоткрытого закона Ньютона и не открытой еще Америки. Ведь
и закон Ньютона был и действовал до его открытия, и Америка была и так или иначе
влияла на нас до ее открытия... Может быть, какой-то дефект рукописи...
Временность действительной историчности бытия есть лишь момент абстрактно
познанной историчности; абстрактный момент вневременной значимости истины может
быть противопоставлен абстрактному же моменту временности предмета исторического
познания, но все это противопоставление не выходит из границ теоретического мира
и только в нем имеет смысл и значимость. Но временная значимость всего
теоретического мира истины целиком вмещается в действительную историчность
бытия-события. Конечно, вмещается не временно или пространственно (все это суть
абстрактные моменты), но как обогащающий его момент. Только бытие познания в
отвлеченно-научных категориях принципиально чуждо теоретически же
отвлеченно-познанному смыслу, действительный акт познания не изнутри его
отвлеченно-теоретического продукта (т.е. изнутри общезначимого суждения), но как
ответственный поступок приобщает всякую вневременную значимость единственному
бытию-событию. Однако обычное противопоставление вечной истины и нашей дурной
временности имеет не теоретический смысл; это положение включает в себя
некоторый ценностный привкус и получает эмоционально-волевой характер:
вот вечная истина (и это хорошо) - вот наша преходящая дурная временная жизнь (и
это плохо).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44