-
Но кто будет платить?!
Ее
взгляд говорил, что мне надо лечиться совсем от другой болезни.
Меня провели в кабинет с кушеткой, покрытой
узкой бумажной простыней.
-
Вы не возражаете, если здесь будет присутствовать практикант? - спросил
доктор для проформы.
Конечно,
не возражал.
Потом я боком
лежал на простыне, неудобно поджав ноги, а они что-то делали у меня сзади. Вначале
было неловко и стыдно; почему-то казалось, что свежие носки, надетые мной
перед самым выходом из дома, пахнут потом. Минуту спустя я про все забыл
и едва не кричал от боли. Short instrument... Long instrument,
- доносились слова доктора, предназначенные то ли для моего успокоения, то
ли для вразумления практиканта.
Доктор вышел,
практикант остался за моей спиной, придерживая разрывавший мне кишку short
instrument.
- Кем вы работаете? -
спросил он, желая, вероятно, смягчить тяжесть моего положения.
- Пишу... писатель, - промычал я. У меня просто не
было сил придумывать другое, а слово writer значит, как известно, все,
что угодно: от написания романов до сочинения инструкций по использованию мыла.
- Ого! Как Лев Толстой? - хихикнул догадливый юноша.
Вернулся доктор, и пытка возобновилась.
Когда меня наконец отпустили, было такое чувство,
что внутри разрушены какие-то жизненно важные органы. Больше никто мной
не интересовался. Весь в холодном поту, я шел к выходу по узкому коридору,
затем через многолюдный зал. Люди глядели на меня внимательно и расступались, дава
дорогу. Их лица расплывались и не задерживались в сознании. Мне хотелось в
туалет. С чьей-то помощью отыскав наконец уборную, я тут же убедился, что
мои старания напрасны: я ничего не мог. Это открытие повергло меня в ужас.
Пытаясь преодолеть немощь, уже одетый в пальто, я долго стоял в душной
кабинке, пока не почувствовал, что свалюсь сейчас в обмороке...
Простите мне, добрый друг, что столь длинно
и со всеми малоприятными подробностями рассказываю вам эту отнюдь не романтическую историю.
Только на крыльце, под проливным дождем,
более или менее пришел в себя.
Было уже
темно. Шквалистый холодный ветер пронизывал меня, взмокшего в туалетной кабине,
до костей. И по-прежнему мучила нестерпимая нужда.
Вы знаете дорогу через Хэдингтон-хилл? Шоссе и узкие тротуары
зажаты здесь, как в ущелье, каменными стенами, а за ними простирается пустынный старый
парк. Пока я поднимался на холм, на слабо освещенной мостовой не было ни
души. Изредка обгоняли меня автомобили да однажды проехал навстречу торопившийся куда-то
велосипедист. Еще днем, по пути в госпиталь, я приметил на вершине холма
перекинутый над дорогой каменный мост. Наверх к этому мосту вели две узкие лестницы
с поворотами: можно было подняться по одной из них и затем, перейдя через дорогу
наверху, спуститься по другой. Лестницы начинались от небольших арок в
стене, полуприкрытых железными воротцами. Туда-то я теперь и спешил. Мочевой пузырь,
казалось, вот-вот лопнет. Терпеть до дому не было сил. Но еще важнее было убедиться, что
я могу.
Перед самым
мостом я оглянулся: вдалеке за мной кто-то шел под зонтом. Я нырнул в арку и
спрятался в углу за воротцами. По дороге пронеслась машина, бросив мгновенный сноп
света прямо на меня. Вспомнились где-то слышанные раньше истории про строгих английских полисменов, которые
не допускают подобных выходок на улицах. Меня заберут в участок, оштрафуют, об
этом сообщат в колледж, дойдет и до России... Лестница просматривалась только
до первой площадки, за поворотом по ней вполне мог кто-то спускаться. Я
решил убедиться, что наверху никого нет. За это время внизу как раз должен был
пройти тот, кто шел за мной, и я смогу быть более спокойным. Для моего
эксперимента, как я уже знал, требуется спокойствие и время... Поднявшись на
мост и спустившись по второй лестнице до середины, я никого не обнаружил. Мне
пришло в голову, что возвращаться к исходной точке нет смысла: лестницы
совершенно одинаковы, я могу с такой же степенью риска устроиться на этой.
На площадке повернулся к стене и глубоко перевел дух. И уже сделал привычное движение.
И как раз в этот миг за спиной легко прошуршал плащ. Я обернулся вслед:
девушка под зонтом торопилась скрыться за поворотом. Она, вероятно, заметила мен
слишком поздно. Хорошо, что не полисмен, - глупо подумал я.
Хотя мне было уже плевать и на полисмена. Я бы сказал ему правду: мен
на чужбине убивают чужие врачи. Теперь ничто не могло остановить меня в
намерении получить решающий ответ. Я снова уткнулся в стену и стоял так
долго.
Все было тщетно.
Будущее представилось мне вполне определенным. Я
вспомнил нашу бедную собаку и просто подумал: вот и моя очередь подошла.
Ночью меня увезут в карете скорой помощи, разрежут... Все будет
по-английски деловито и ужасно. Предчувствие не обмануло мою жену, когда она,
со слезами рассказывая про смерть собаки, заклинала меня беречь себя. Больше мы,
возможно, никогда не увидимся.
Почему
не умер тогда?..
-
Жалеешь, наверное, что в Англии не остался, - с неожиданной злостью сказала сестра.
- Как - остался? Зачем? Почему? - растерянно переспросила ее
жена.
- Да уж нашел бы как. И
работу себе со временем подыскал бы. Он у нас толковый. Один такой толковый
в семье. Господи, за что же и тебе-то вместе с нами пропадать?!
Она опьянела от маленькой рюмки.
После полуночи я все-таки уговорил сестру поспать. Мама
лежала неспокойно, в бреду вспоминала и звала отца, потом попросила пригласить на
свои похороны умершую два года назад тетку из Солигалича. Жену она приняла ночью
за врача и жаловалась ей ставшим вдруг тонким голосом, что родные сын и
дочь плохо за ней смотрят. В квартире становилось все холоднее - рабочие
котельной, должно быть, праздновали Новый год. Оконные стекла покрылись изнутри
ледяной коркой с узорами. С потолка с шелестом сыпалась известка: этажом
выше плясали подгулявшие соседи. Мама наконец задремала; мы укутали ее
одеялом, а сверху я набросил еще яркий клетчатый плед.
В первый день нового года мы возвращались в
Москву за лекарством.
-
Не задерживайся там, - напутствовала сестра. - Бери за любые деньги, не
упрямься. Если бы ты знал, как мне тут одной страшно! Когда температура ползет
кверху, как было в первую ночь: тридцать девять, сорок, сорок один... И
не знаешь, чем помочь.
Обычно скованная в
проявлении чувств, она громко разрыдалась при расставании.
Ночью в поезде мы с женой сидели на нижней полке,
прижавшись друг к другу и закутавшись в вагонное одеяло. Окно в купе было разбито,
верхнее спальное место заметало снегом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52