.. Меня принимает королева.
Я бросаюсь к ее ногам и умоляю выписать в Англию для лечения мою маму.
И вот уже мы с сестрой вывозим маму в инвалидном кресле на прогулку по
предпраздничному Оксфорду, я подмигиваю сестре: Ноw do you like it?
(Как тебе это нравится?), мама изумляется богатым прилавкам, выбирает
продукты к обеду, симпатичные девушки в кассах улыбаются ей, но каждый раз,
когда они заученным движением поднимают и смотрят на свет предложенную купюру,
мама обижается. Объясни ей, что мы не печатаем фальшивых денег!-
просит она меня...
И тут оживает
картина из далекого прошлого. Дощатые ряды заснеженного рынка. Мне шесть лет.
Мама покупает кусок мяса с косточкой для щей - к празднику. Рассчитывается, о
чем-то задумавшись. Рука торговки со сдачей: ватник, серый сатиновый нарукавник. Я
хорошо вижу эту грубую цепкую руку, она на уровне моих глаз. Она застывает на
мгновение, затем быстро исчезает под прилавком. Мы отходим, мама рассеянно заглядывает в
свой кошелек и вдруг останавливается как вкопанная. Я, кажется, забыла
взять свои пять рублей, - смущенно говорит она торговке, вернувшись. Какие
еще пять рублей! Я все тебе отдала, поищи в своих карманах! Мама
теряется, крепко сжимает мою руку, мы быстро идем вдоль забора. Она еще
раз заглядывает в кошелек. Роется в сумке. Ты не заметил, куда
положила сдачу? - Деньги были у нее в кулаке, - говорю я. -
Потом она их спрятала. Мы бесцельно обходим рыночную площадь по периметру. Я
чувствую, как вздрагивает мамина рука. Опять возвращаемся туда, где торгуют мясом.
Имейте совесть, - говорит мама. - Вы не дали мне сдачу. Вот и мальчик видел.
- Вы посмотрите на нее! - кричит на весь рынок торговка, уперев кулаки
в бедра. - Люди добрые, вы только посмотрите! Мы торопливо уходим.
На ходу мама вынимает из рукава платочек, молча вытирает слезы...
Обычное дело - человек в инвалидном кресле
на улицах и в магазинах Оксфорда. В выходные дни этих кресел на колесах видимо-невидимо. Кажется,
будто в каждой английской семье есть больной ребенок или немощный старик.
А то я опять попадал в средневековый обеденный зал
колледжа: высокие своды, стрельчатые окна с витражами, тяжелые деревянные скамьи
и длинные, ничем не покрытые дубовые столы. И опять садился напротив той студентки в
свитере и джинсах, которую так часто видел за завтраком. У нее были очень
мягкие, почти славянские черты лица, хотя она, конечно, была чистокровной британкой и,
судя по приветливым манерам и особой тщательности в одежде, не из бедной семьи.
Я любил смотреть на нее и иногда беседовать с ней. Характер у нее был добрый и
открытый. Я пытался шутить, она слушала с улыбкой, будто и не замечая моих оплошностей в
языке. Потом что-то говорила она, и я млел от сладких звуков ее речи, едва
ли и наполовину схватывая смысл. Видимо, мы вкладывали в эти мимолетные отношения много
теплоты, потому что в конце концов привязались друг к другу. Когда завтрак проходил
без нее, я бывал удручен, нервничал и весь день потом мне не удавался.
Больше нам негде было видеться. Я ни разу не осмелился пригласить ее к
себе или сам напроситься в гости, хотя часто пытался вообразить себе ее
комнату (она жила рядом в студенческом корпусе). Разве что случайно очень
редко встречал ее с подругами во дворе колледжа, и тогда она, нисколько не
смущаясь перед спутницами, махала мне рукой и первая радостно кричала: Хей!
И вот сейчас, лежа в постели с гриппом, я пытался сообразить: если
б я был свободен, пошла бы она за меня или нет?
Воображал себе ее скромную студенческую комнатку. Воображал слова,
какие бы она шептала мне в постели, - странные, искусственные звуки чужого языка,
на котором меня всю жизнь учили представлять лишь ненатуральные сцены и
чувства. С ней бы я в считанные дни довел до совершенства мой английский. И
рассказывал бы ей на ее родном языке о России...
Но скоро она окончит колледж, станет правоведом, получит
в Лондоне престижное, хорошо оплачиваемое место адвоката. А я? Что к тому времени
буду делать я? Жить на ее зарплату?!
Ну,
положим, у меня хватило бы силы и способностей прокормить себя в чужой стране.
Но это значит начинать жизнь с нуля. Здесь, в России, я неизменно на нуле,
а то и на минусовой отметке, но привык и не придаю этому особого значения: здесь
таких много. Там это- катастрофа. У ее родителей, конечно, есть дом,
гараж, машина (вероятно, не одна), дача у моря, счет в банке... Плоды усилий
многих поколений. Ей помогут купить квартиру и машину. Я не сумею вложить в
это ни пенни.
Возможны ли
в современной Англии подобные мезальянсы? Не говоря уже о ее родителях (которых
я, как ни старался, не мог себе вообразить), едва ли и сама эта мягкая, но
разумная и сильная девушка пошла бы на сумасбродство, грозящее в самом
начале разрушить ее карьеру. Здешняя серьезная молодежь так не похожа на наших
плохо воспитанных, провинциально-пошлых в своей телячьей неосмотрительности юнцов...
Но ночь? Но жаркий лепет на чужом языке?
Вот забираюсь я на вокзале Виктория в вечерний
автобус до Оксфорда. Молодой водитель с двумя тонкими серебряными колечками в
ухе проверяет при входе мой билет. А я уже замечаю в полутемном салоне
девушку. В короткой черной юбчонке и темных колготках, сидит нога на ногу,
между ногами ладошку свою проложила... Сесть рядом? Но место занято ее
зеленым рюкзачком, неловко как-то тревожить, когда кругом свободные кресла.
Англичане вообще дорожат одиночеством и предпочитают не подсаживаться без
нужды. И я устраиваюсь сзади и с завистью смотрю, как на следующей остановке ее
бесцеремонно теснит патлатый верзила с прыщеватым лицом и большими желтыми
зубами, и она с ним всю дорогу о чем-то непринужденно болтает.
Или поднимаюсь вечером из подвального этажа
супермаркета, где обычно беру продукты, а навстречу спускается по лестнице женщина
- не юная уже, ближе к тридцати, не легкомысленная и отнюдь не жизнерадостная. Устала
жена и мать, забежавшая после работы сделать покупки для дома. Я смотрю на
нее, она бросает на меня мимолетный ответный взгляд, и вдруг в ее глазах,
в ее бледном лице, в том, как дрогнули уголки ее плотно сжатых губ, чудитс
мне бездна неутоленного желания. Она прошла, растворилась в толпе внизу, через
секунду я уже не помнил ее лица, но это жадное подрагивание женского рта -
a grin without a cat3 - оно во мне осталось. А вместе и мысль: Она могла
бы быть моей!
Такое ощущение от
мимолетных встреч и перекрестных взглядов с незнакомками бывало и дома. Но
в Англии оно приобретало особую остроту и особенный смысл. Позже мне пришло в
голову сравнение: желать чужую жену и чужую страну - почти одно и то же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Я бросаюсь к ее ногам и умоляю выписать в Англию для лечения мою маму.
И вот уже мы с сестрой вывозим маму в инвалидном кресле на прогулку по
предпраздничному Оксфорду, я подмигиваю сестре: Ноw do you like it?
(Как тебе это нравится?), мама изумляется богатым прилавкам, выбирает
продукты к обеду, симпатичные девушки в кассах улыбаются ей, но каждый раз,
когда они заученным движением поднимают и смотрят на свет предложенную купюру,
мама обижается. Объясни ей, что мы не печатаем фальшивых денег!-
просит она меня...
И тут оживает
картина из далекого прошлого. Дощатые ряды заснеженного рынка. Мне шесть лет.
Мама покупает кусок мяса с косточкой для щей - к празднику. Рассчитывается, о
чем-то задумавшись. Рука торговки со сдачей: ватник, серый сатиновый нарукавник. Я
хорошо вижу эту грубую цепкую руку, она на уровне моих глаз. Она застывает на
мгновение, затем быстро исчезает под прилавком. Мы отходим, мама рассеянно заглядывает в
свой кошелек и вдруг останавливается как вкопанная. Я, кажется, забыла
взять свои пять рублей, - смущенно говорит она торговке, вернувшись. Какие
еще пять рублей! Я все тебе отдала, поищи в своих карманах! Мама
теряется, крепко сжимает мою руку, мы быстро идем вдоль забора. Она еще
раз заглядывает в кошелек. Роется в сумке. Ты не заметил, куда
положила сдачу? - Деньги были у нее в кулаке, - говорю я. -
Потом она их спрятала. Мы бесцельно обходим рыночную площадь по периметру. Я
чувствую, как вздрагивает мамина рука. Опять возвращаемся туда, где торгуют мясом.
Имейте совесть, - говорит мама. - Вы не дали мне сдачу. Вот и мальчик видел.
- Вы посмотрите на нее! - кричит на весь рынок торговка, уперев кулаки
в бедра. - Люди добрые, вы только посмотрите! Мы торопливо уходим.
На ходу мама вынимает из рукава платочек, молча вытирает слезы...
Обычное дело - человек в инвалидном кресле
на улицах и в магазинах Оксфорда. В выходные дни этих кресел на колесах видимо-невидимо. Кажется,
будто в каждой английской семье есть больной ребенок или немощный старик.
А то я опять попадал в средневековый обеденный зал
колледжа: высокие своды, стрельчатые окна с витражами, тяжелые деревянные скамьи
и длинные, ничем не покрытые дубовые столы. И опять садился напротив той студентки в
свитере и джинсах, которую так часто видел за завтраком. У нее были очень
мягкие, почти славянские черты лица, хотя она, конечно, была чистокровной британкой и,
судя по приветливым манерам и особой тщательности в одежде, не из бедной семьи.
Я любил смотреть на нее и иногда беседовать с ней. Характер у нее был добрый и
открытый. Я пытался шутить, она слушала с улыбкой, будто и не замечая моих оплошностей в
языке. Потом что-то говорила она, и я млел от сладких звуков ее речи, едва
ли и наполовину схватывая смысл. Видимо, мы вкладывали в эти мимолетные отношения много
теплоты, потому что в конце концов привязались друг к другу. Когда завтрак проходил
без нее, я бывал удручен, нервничал и весь день потом мне не удавался.
Больше нам негде было видеться. Я ни разу не осмелился пригласить ее к
себе или сам напроситься в гости, хотя часто пытался вообразить себе ее
комнату (она жила рядом в студенческом корпусе). Разве что случайно очень
редко встречал ее с подругами во дворе колледжа, и тогда она, нисколько не
смущаясь перед спутницами, махала мне рукой и первая радостно кричала: Хей!
И вот сейчас, лежа в постели с гриппом, я пытался сообразить: если
б я был свободен, пошла бы она за меня или нет?
Воображал себе ее скромную студенческую комнатку. Воображал слова,
какие бы она шептала мне в постели, - странные, искусственные звуки чужого языка,
на котором меня всю жизнь учили представлять лишь ненатуральные сцены и
чувства. С ней бы я в считанные дни довел до совершенства мой английский. И
рассказывал бы ей на ее родном языке о России...
Но скоро она окончит колледж, станет правоведом, получит
в Лондоне престижное, хорошо оплачиваемое место адвоката. А я? Что к тому времени
буду делать я? Жить на ее зарплату?!
Ну,
положим, у меня хватило бы силы и способностей прокормить себя в чужой стране.
Но это значит начинать жизнь с нуля. Здесь, в России, я неизменно на нуле,
а то и на минусовой отметке, но привык и не придаю этому особого значения: здесь
таких много. Там это- катастрофа. У ее родителей, конечно, есть дом,
гараж, машина (вероятно, не одна), дача у моря, счет в банке... Плоды усилий
многих поколений. Ей помогут купить квартиру и машину. Я не сумею вложить в
это ни пенни.
Возможны ли
в современной Англии подобные мезальянсы? Не говоря уже о ее родителях (которых
я, как ни старался, не мог себе вообразить), едва ли и сама эта мягкая, но
разумная и сильная девушка пошла бы на сумасбродство, грозящее в самом
начале разрушить ее карьеру. Здешняя серьезная молодежь так не похожа на наших
плохо воспитанных, провинциально-пошлых в своей телячьей неосмотрительности юнцов...
Но ночь? Но жаркий лепет на чужом языке?
Вот забираюсь я на вокзале Виктория в вечерний
автобус до Оксфорда. Молодой водитель с двумя тонкими серебряными колечками в
ухе проверяет при входе мой билет. А я уже замечаю в полутемном салоне
девушку. В короткой черной юбчонке и темных колготках, сидит нога на ногу,
между ногами ладошку свою проложила... Сесть рядом? Но место занято ее
зеленым рюкзачком, неловко как-то тревожить, когда кругом свободные кресла.
Англичане вообще дорожат одиночеством и предпочитают не подсаживаться без
нужды. И я устраиваюсь сзади и с завистью смотрю, как на следующей остановке ее
бесцеремонно теснит патлатый верзила с прыщеватым лицом и большими желтыми
зубами, и она с ним всю дорогу о чем-то непринужденно болтает.
Или поднимаюсь вечером из подвального этажа
супермаркета, где обычно беру продукты, а навстречу спускается по лестнице женщина
- не юная уже, ближе к тридцати, не легкомысленная и отнюдь не жизнерадостная. Устала
жена и мать, забежавшая после работы сделать покупки для дома. Я смотрю на
нее, она бросает на меня мимолетный ответный взгляд, и вдруг в ее глазах,
в ее бледном лице, в том, как дрогнули уголки ее плотно сжатых губ, чудитс
мне бездна неутоленного желания. Она прошла, растворилась в толпе внизу, через
секунду я уже не помнил ее лица, но это жадное подрагивание женского рта -
a grin without a cat3 - оно во мне осталось. А вместе и мысль: Она могла
бы быть моей!
Такое ощущение от
мимолетных встреч и перекрестных взглядов с незнакомками бывало и дома. Но
в Англии оно приобретало особую остроту и особенный смысл. Позже мне пришло в
голову сравнение: желать чужую жену и чужую страну - почти одно и то же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52