Ниже на перевернутом ящике
сидит дьячок в рясе поверх ватника, ударяет молоточками по стеклянным бутылкам
и под эту музыку выводит простуженным басом восторженные гимны. Беспроигрышная лотерея!
- наперебой орут в мегафон двое крепких парней в коже. - Билеты продаются за
рубли, выигрыш - только в американских долларах! До ста тысяч долларов можно
выиграть, и как бы вам ни хотелось, получить эту сумму в рублях не удастся... Старик
в валенках с галошами притащился откуда-то со стулом, пиликает на гармони и
тянет старую военную песню. Из глубины каменного колодца его перебивает флейта.
Флейтист безбожно фальшивит - то ли по неумелости, то ли оттого, что пальцы застыли,
но так даже и лучше... Мельтешат в неверном неоновом полусвете призрачные фигуры,
взывают, плачут, кривляются. Пир во время чумы, карнавал отверженных. Сердце
рвется на части, обливается кровью и все-таки взмывает, заходится безумным восторгом. Страшно
и весело, как будто вместе с ними идешь на плаху. Только б не взаправду. Сидеть
бы себе в бархатном кресле, переживать вместе с актерами, утирать слезы, аплодировать, вызывать
на бис... А по завершении спектакля провести ладонью по лицу и смахнуть наваждение.
У нас лучше, зато у вас интересно, -
часто говорили мне вы. Это и есть взгляд из зрительного зала. Мне в Англии
тоже было интересно. Каждый день я встречал на улицах Оксфорда одного попрошайку. Это
был рослый худой старик с крупными и жесткими чертами лица. Под Рождество он
нацепил козлиную бородку из пакли, как у Санта-Клауса, вставал с протянутой рукой
на обочине тротуара и изредка лениво отбивал чечетку высокими каблуками с
металлическими подковками - чтобы обратить на себя внимание прохожих. Вы знаете
этого старика, вы как-то встретили его однажды в Лондоне на вокзале Виктория и
с тех пор перестали ему подавать: если ездит, значит, не так уж беден... Однажды
людской поток притер меня к нему вплотную. На лице у него играло умильно-приторное выражение. Кто-то
впереди меня положил ему в руку монету. Он благодарно отстучал каблучками и
с тем же выражением повернулся к следующему, ко мне. Между нами как будто проскочила искра.
Он увидел, что я не подам. Разглядел мое старое пальто русского пошива. Не
знаю, что там еще он увидел и понял. Но лицо его в одно мгновение стало
холодно-высокомерным. В глазах даже сверкнула ненависть - едва ли ко мне лично,
я не смею претендовать на столь яркие чувства к моей персоне со стороны
первых встречных, - скорее всегдашняя ненависть к миру, роднящая этого
старика со всеми на свете попрошайками, комедиантами, либералами и прочими
профессиональными человеколюбцами, которую передо мной он просто не счел
нужным скрывать за обычной расчетливой маской. Мы быстро разминулись и
потеряли друг друга из виду, но этот взгляд я запомнил.
Попрошайничество, между прочим, у вас вообще распространено. Многие
музеи ничего не берут за вход, но у дверей на видном месте стоит копилка с
предложением пожертвовать на нужды музея, кто сколько может. В оксфордском Ботаническом саду
еще откровеннее: там надпись на копилке подсказывает, что посещение подобных
мест в Европе стоит не менее двух фунтов. По выходным дням граждане в фуражках Армии
Спасения устраивают импровизированные концерты и гремят на всех углах банками с
мелочью. Другие предлагают расписаться на каких-то листах - и опять-таки дать
денег. Пожилые женщины собирают деньги под плакатом Save the children!
(Спасите детей!). А однажды в Лондоне мне с улыбкой вручили крохотную бумажную гвоздику
(был праздник), и, когда я искренне поблагодарил маленькую смуглую женщину за
этот дар, она вдруг переменилась в лице и вцепилась мне в рукав, требу
платы...
И понять их всех
можно.
Пусть гневаются на
меня англичане, но Англия, как и Россия, - тяжелая страна.
Только почему, когда я думаю о вашей стране,
перед моими глазами не нищие на улицах Лондона, обкладывающие себя дл
тепла картонными коробками, а чистые, точно вымытые камни мостовых, ухоженные газоны,
красивые и крепкие дома? Почему сам воздух у вас, в стране туманов, до
того прозрачен и светел, что самые заурядные предметы, кажется, излучают
волшебное сияние?
Значит, один
народ из поколения в поколение с терпением и верой возводил из простых камней
дивный храм, очищал тусклый, хмурый мир вокруг себя от пыли, мусора и шелухи, чтобы
увидеть его озаренным божественным смыслом; другой же бездумно опустошил, загадил
и в конце концов отверг большую богатую страну, а теперь ходит по миру
с протянутой рукой, сгорая от зависти к благополучным соседям?
Это старый вопрос. Однозначного ответа на него
у меня нет. Знаю только, что те, кто довольствуется жизнью среди нечистот, равно
как и те, кто их к этому понуждает, - еще не народ. Что же до протянутых рук,
не всегда следует понимать этот жест буквально. Вспомните притчу о пяти хлебах
и двух рыбах: И ели все и насытились. Вспомните мысль-заклинание Достоевского о
старых камнях Запада, которые русскому сердцу, может быть, ближе, чем сердцу западного человека...
Об этом я еще буду с вами говорить. К этой
необъятной теме и не подступался.
Наутро
не мог оторвать голову от подушки и пребывал в том блаженном, каждому с
детства знакомом горячечном состоянии, когда не мучают никакие житейские заботы,
а в голове живут одни лишь перепутанные сны. В дальний путь с драгоценным лекарством пришлось
отправиться жене. Перед уходом она нервно поправила на мне одеяло, положила
у изголовья ворох таблеток, найденных в столе, поставила рядом телефон и
взяла с меня слово, что, если температура подскочит выше тридцати девяти,
я вызову врача. Кажется, самой ей не удалось уснуть и в эту ночь.
Те четыре дня, что я пробыл один, меня одолевали странные
видения, перетекавшие из сна в реальность и обратно. Сюжеты были хорошо
мне знакомы, но они получали неожиданное, иногда игривое и даже фантастическое развитие.
То я будто подслушивал нечаянно ваш разговор
с известным нам обоим лицом. Речь шла обо мне, и лицо говорило:
- Вы уверяли меня, что это человек благородный, а
по-моему, он просто натаскивает себя на благородство.
- Мы все на что-то себя натаскиваем, - уклончиво отвечали
вы, не желая меня обидеть.
То
я начинал мечтать. В магазине, где я покупаю конфеты, взрывается бомба.
В помещении вспыхивает пожар. Люди в страхе высыпали на улицу, сам я ранен
и изрезан осколками, а под лестницей лежит оглушенный взрывом мальчик. Превозмогая боль
в ноге, я беру мальчика на руки и несу его к выходу сквозь завесу огн
и дыма. Родственники, пресса, всеобщее ликование.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
сидит дьячок в рясе поверх ватника, ударяет молоточками по стеклянным бутылкам
и под эту музыку выводит простуженным басом восторженные гимны. Беспроигрышная лотерея!
- наперебой орут в мегафон двое крепких парней в коже. - Билеты продаются за
рубли, выигрыш - только в американских долларах! До ста тысяч долларов можно
выиграть, и как бы вам ни хотелось, получить эту сумму в рублях не удастся... Старик
в валенках с галошами притащился откуда-то со стулом, пиликает на гармони и
тянет старую военную песню. Из глубины каменного колодца его перебивает флейта.
Флейтист безбожно фальшивит - то ли по неумелости, то ли оттого, что пальцы застыли,
но так даже и лучше... Мельтешат в неверном неоновом полусвете призрачные фигуры,
взывают, плачут, кривляются. Пир во время чумы, карнавал отверженных. Сердце
рвется на части, обливается кровью и все-таки взмывает, заходится безумным восторгом. Страшно
и весело, как будто вместе с ними идешь на плаху. Только б не взаправду. Сидеть
бы себе в бархатном кресле, переживать вместе с актерами, утирать слезы, аплодировать, вызывать
на бис... А по завершении спектакля провести ладонью по лицу и смахнуть наваждение.
У нас лучше, зато у вас интересно, -
часто говорили мне вы. Это и есть взгляд из зрительного зала. Мне в Англии
тоже было интересно. Каждый день я встречал на улицах Оксфорда одного попрошайку. Это
был рослый худой старик с крупными и жесткими чертами лица. Под Рождество он
нацепил козлиную бородку из пакли, как у Санта-Клауса, вставал с протянутой рукой
на обочине тротуара и изредка лениво отбивал чечетку высокими каблуками с
металлическими подковками - чтобы обратить на себя внимание прохожих. Вы знаете
этого старика, вы как-то встретили его однажды в Лондоне на вокзале Виктория и
с тех пор перестали ему подавать: если ездит, значит, не так уж беден... Однажды
людской поток притер меня к нему вплотную. На лице у него играло умильно-приторное выражение. Кто-то
впереди меня положил ему в руку монету. Он благодарно отстучал каблучками и
с тем же выражением повернулся к следующему, ко мне. Между нами как будто проскочила искра.
Он увидел, что я не подам. Разглядел мое старое пальто русского пошива. Не
знаю, что там еще он увидел и понял. Но лицо его в одно мгновение стало
холодно-высокомерным. В глазах даже сверкнула ненависть - едва ли ко мне лично,
я не смею претендовать на столь яркие чувства к моей персоне со стороны
первых встречных, - скорее всегдашняя ненависть к миру, роднящая этого
старика со всеми на свете попрошайками, комедиантами, либералами и прочими
профессиональными человеколюбцами, которую передо мной он просто не счел
нужным скрывать за обычной расчетливой маской. Мы быстро разминулись и
потеряли друг друга из виду, но этот взгляд я запомнил.
Попрошайничество, между прочим, у вас вообще распространено. Многие
музеи ничего не берут за вход, но у дверей на видном месте стоит копилка с
предложением пожертвовать на нужды музея, кто сколько может. В оксфордском Ботаническом саду
еще откровеннее: там надпись на копилке подсказывает, что посещение подобных
мест в Европе стоит не менее двух фунтов. По выходным дням граждане в фуражках Армии
Спасения устраивают импровизированные концерты и гремят на всех углах банками с
мелочью. Другие предлагают расписаться на каких-то листах - и опять-таки дать
денег. Пожилые женщины собирают деньги под плакатом Save the children!
(Спасите детей!). А однажды в Лондоне мне с улыбкой вручили крохотную бумажную гвоздику
(был праздник), и, когда я искренне поблагодарил маленькую смуглую женщину за
этот дар, она вдруг переменилась в лице и вцепилась мне в рукав, требу
платы...
И понять их всех
можно.
Пусть гневаются на
меня англичане, но Англия, как и Россия, - тяжелая страна.
Только почему, когда я думаю о вашей стране,
перед моими глазами не нищие на улицах Лондона, обкладывающие себя дл
тепла картонными коробками, а чистые, точно вымытые камни мостовых, ухоженные газоны,
красивые и крепкие дома? Почему сам воздух у вас, в стране туманов, до
того прозрачен и светел, что самые заурядные предметы, кажется, излучают
волшебное сияние?
Значит, один
народ из поколения в поколение с терпением и верой возводил из простых камней
дивный храм, очищал тусклый, хмурый мир вокруг себя от пыли, мусора и шелухи, чтобы
увидеть его озаренным божественным смыслом; другой же бездумно опустошил, загадил
и в конце концов отверг большую богатую страну, а теперь ходит по миру
с протянутой рукой, сгорая от зависти к благополучным соседям?
Это старый вопрос. Однозначного ответа на него
у меня нет. Знаю только, что те, кто довольствуется жизнью среди нечистот, равно
как и те, кто их к этому понуждает, - еще не народ. Что же до протянутых рук,
не всегда следует понимать этот жест буквально. Вспомните притчу о пяти хлебах
и двух рыбах: И ели все и насытились. Вспомните мысль-заклинание Достоевского о
старых камнях Запада, которые русскому сердцу, может быть, ближе, чем сердцу западного человека...
Об этом я еще буду с вами говорить. К этой
необъятной теме и не подступался.
Наутро
не мог оторвать голову от подушки и пребывал в том блаженном, каждому с
детства знакомом горячечном состоянии, когда не мучают никакие житейские заботы,
а в голове живут одни лишь перепутанные сны. В дальний путь с драгоценным лекарством пришлось
отправиться жене. Перед уходом она нервно поправила на мне одеяло, положила
у изголовья ворох таблеток, найденных в столе, поставила рядом телефон и
взяла с меня слово, что, если температура подскочит выше тридцати девяти,
я вызову врача. Кажется, самой ей не удалось уснуть и в эту ночь.
Те четыре дня, что я пробыл один, меня одолевали странные
видения, перетекавшие из сна в реальность и обратно. Сюжеты были хорошо
мне знакомы, но они получали неожиданное, иногда игривое и даже фантастическое развитие.
То я будто подслушивал нечаянно ваш разговор
с известным нам обоим лицом. Речь шла обо мне, и лицо говорило:
- Вы уверяли меня, что это человек благородный, а
по-моему, он просто натаскивает себя на благородство.
- Мы все на что-то себя натаскиваем, - уклончиво отвечали
вы, не желая меня обидеть.
То
я начинал мечтать. В магазине, где я покупаю конфеты, взрывается бомба.
В помещении вспыхивает пожар. Люди в страхе высыпали на улицу, сам я ранен
и изрезан осколками, а под лестницей лежит оглушенный взрывом мальчик. Превозмогая боль
в ноге, я беру мальчика на руки и несу его к выходу сквозь завесу огн
и дыма. Родственники, пресса, всеобщее ликование.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52