Так что
вы со своей шуткой насчет партии попали в точку. И такая партия - если
хотите, партия вечной оппозиции мародерской власти, партия совести - фактически давно
существует. Но сейчас и эта единственная надежда под угрозой. Если не остановить стремительное растление нации,
которое идет прямо на глазах, мы все скоро станем жрать человечину, и чем
это кончится, одному Богу известно...
-
Такая партия в истории уже была, - веско и мрачно произнес Феликс.
Мы оба посмотрели на него.
- Народники? - предположил Алик.
- Ты что, не помнишь? Партия чистых и справедливых, созданная лучшим
из лучших - Адольфом Гитлером.
-
Если вам эта тема близка, я могу ее продолжить, - вспылил я.
- Нет уж, увольте.
- Нет уж, выслушайте. Я не знаю, за что вы сидели при
советской власти, но больше чем уверен, что ваше имя называлось в свое
время западными радиостанциями среди прочих жертв режима. Это прекрасно, что
люди могли о вас узнать. Меня лишь смущает, почему в этом перечне не было
меня, моих близких и еще хотя бы нескольких десятков миллионов моих сограждан. Неужели
вы не понимаете, что в то самое время, когда вся забитая Россия, преодолевая страх,
вслушивалась в радиоголоса сквозь треск глушилок, надеясь узнать правду о
себе, а вместо этого слышала изо дня в день один и тот же краткий список
имен, звучавших большей частью не по-русски - да как бы они ни звучали, не
в том дело! - что именно тогда слова свобода, демократия, права
человека должны были утратить для русского уха изрядную долю своей
привлекательности? А ведь не утратили! Произошло, по-моему, чудо: люди
простили вам и ваше самомнение, и свою заброшенность, они как один поднялись по
первому зову на защиту все тех же свободы, демократии и прав. А теперь оказывается, что
некие циничные господа просто сыграли с народом злую шутку. Кто они, в
чьих руках оказалась страна? Откуда возникли словно по волшебству их несметные богатства? Чем
можно их остановить? Я не знаю. Они для меня все равно что инопланетяне...
- Тут что-то есть, - промолвил Алик, с трогательным смущением потира
пальцем лоб. - Я вспоминаю тех, с кем сидел в тюряге за политику... Строганов ударилс
в православную мистику. Петросян спекулирует в Москве квартирами. Один
Невский, пожалуй, сумел сохранить лицо, но тот нынче ходит в больших начальниках... В
какой-то момент у нас у всех, наверное, появились иллюзии, что теперь,
когда разрушена империя зла, политика и мораль действительно, как вы сказали, рука
об руку... Хотя взять Горбачева - ну какая у него мораль? А сделал больше всех,
просто невероятное совершил. С другой стороны, конечно, Сахаров, Гавел...
Теперь-то видно, что все это были иллюзии.
-
Западная политика прагматична, - вставил Феликс. - Англичанам все равно,
с кем в России иметь дело - с Горбачевым, Ельциным или Жириновским. Лишь
бы трезво оценивали реальность и умели разумно торговаться. Здесь ваша борьба
за чистоту нравов никому не нужна.
-
Повторяю: я живу там!..
Я
живу здесь... И мне смешно и досадно вспоминать, как горячо я спорил в
гостях у Борисевича (словно мы и в самом деле решали судьбу России)
- вместо того чтобы долить в свой бокал прекрасного бордо, откинуться в
кресле и отдыхать. В той стеклянной двери в сад было что-то от старого дворянского быта,
что-то тургеневское, а за дверью - и розы, и японская вишня, цветущие в
конце ноября, - подумать только! Еще смешнее я вел себя в редакции Би-би-си. Русский
человек за границей глупеет: в этом я убедился несколько раньше на примере моих
добрых знакомых из прошлого века. Достоевский, как только оказывался на
чужбине, проклинал холод в домах, отсутствие горячего самовара и вообще
немецкую тупость. Чаадаев, по обыкновению, шутил: Здесь доктора запрещают думать
об чем бы то ни было, всякая дума, говорят, беда, того и смотри желчь...
- но это было горькой правдой. В редких письмах - поверхностные впечатления туриста
да бесконечные просьбы о деньгах. На безденежье во время путешествий жаловались оба.
И когда присылка денег почему-либо задерживалась, письма шли чаще, а тон их
становился покаянно-гневливым. Только русские писатели умели так гордо
каяться и так униженно гневаться...
По
возвращении в Россию картина жизни переворачивается. Явь еще живых воспоминаний перемешивается с
кошмарным сном реальности. Время останавливается, будто раздумывая, куда
ему теперь двигаться: вперед или назад. Ум и душа, выветренные за долгое
отсутствие, словно обмерзают. И медленно, медленно начинают оттаивать. Это
сопряжено с ощущением невыносимой душевной боли.
Лет двадцать назад один модный и, как водится, полузапрещенный писатель
говорил мне, что нам остается, мол, делить общую с народом судьбу.
Это было как раз тогда, когда я, стиснув зубы, скитался по вокзалам и отогревался в
метро, а у него тоже все не ладилось: его перестали печатать, он лишилс
жилья, был одинок и несчастен и перебивался кое-как у друзей. Я, помню,
был польщен приглашением навестить его однажды похмельным утром в чужой квартире
на Кутузовском проспекте и бережно подхватывал каждое оброненное им слово.
Делить вот так, имея репутацию элитарного прозаика, чьи сочинения охотно
издаются на Западе, в квартире, пускай и чужой, но в престижном районе,
с оставшейся со вчера на дне бутылки водкой к пустому утреннему кофе -
о да, да! Я был почти еще юнец, пригретый почти классиком. Сколь
счастлив должен быть народ, удостоенный света такой высокой и яркой личности,
думал я тогда, сколь внушительны блики, отраженно бросаемые на судьбу этой
личности самой трагедией народа!
Несколько позже
Достоевский своим бесконечным докапыванием до истины (не страдания сломили
нас; нет, нечто другое изменило взгляд наш, наши убеждения и
сердца наши) развернул передо мной более удручающую картину: Это нечто
другое было непосредственное соприкосновение с народом, братское соединение с
ним в общем несчастии, понятие, что сам стал таким же, как он... Довольно
бы, кажется, куда уж дальше. Это вам не кофе с водкой. Нет, он добивает: ...с
ним сравнен и даже приравнен к самой низшей ступени его!
- Чем отличается самоунижение от самоуничижения? -
спрашивал меня, помню, лукавый профессор Макмерри у вас за чаем. Сам он
пил чай по-русски, с лимоном...
А еще позже я понял, что нет ничего безысходнее жизни. Никого не заставишь хотеть
дурной судьбы. Ссылки на то, что она дана нам одна на всех, могут лишь
подогреть волю к сопротивлению и укрепить в несчастном решимость во что
бы то ни стало вылезти из общей шкуры. Иначе отчего бы в литературе нашей,
такой, в общем, демократичной и совестливой, столько места отводится испанцам
с их острыми мечами и беззаветной отвагой, евреям с их золотыми монетами, немцам
с их трудолюбием и упорством, англичанам с их познаниями и надменностью?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
вы со своей шуткой насчет партии попали в точку. И такая партия - если
хотите, партия вечной оппозиции мародерской власти, партия совести - фактически давно
существует. Но сейчас и эта единственная надежда под угрозой. Если не остановить стремительное растление нации,
которое идет прямо на глазах, мы все скоро станем жрать человечину, и чем
это кончится, одному Богу известно...
-
Такая партия в истории уже была, - веско и мрачно произнес Феликс.
Мы оба посмотрели на него.
- Народники? - предположил Алик.
- Ты что, не помнишь? Партия чистых и справедливых, созданная лучшим
из лучших - Адольфом Гитлером.
-
Если вам эта тема близка, я могу ее продолжить, - вспылил я.
- Нет уж, увольте.
- Нет уж, выслушайте. Я не знаю, за что вы сидели при
советской власти, но больше чем уверен, что ваше имя называлось в свое
время западными радиостанциями среди прочих жертв режима. Это прекрасно, что
люди могли о вас узнать. Меня лишь смущает, почему в этом перечне не было
меня, моих близких и еще хотя бы нескольких десятков миллионов моих сограждан. Неужели
вы не понимаете, что в то самое время, когда вся забитая Россия, преодолевая страх,
вслушивалась в радиоголоса сквозь треск глушилок, надеясь узнать правду о
себе, а вместо этого слышала изо дня в день один и тот же краткий список
имен, звучавших большей частью не по-русски - да как бы они ни звучали, не
в том дело! - что именно тогда слова свобода, демократия, права
человека должны были утратить для русского уха изрядную долю своей
привлекательности? А ведь не утратили! Произошло, по-моему, чудо: люди
простили вам и ваше самомнение, и свою заброшенность, они как один поднялись по
первому зову на защиту все тех же свободы, демократии и прав. А теперь оказывается, что
некие циничные господа просто сыграли с народом злую шутку. Кто они, в
чьих руках оказалась страна? Откуда возникли словно по волшебству их несметные богатства? Чем
можно их остановить? Я не знаю. Они для меня все равно что инопланетяне...
- Тут что-то есть, - промолвил Алик, с трогательным смущением потира
пальцем лоб. - Я вспоминаю тех, с кем сидел в тюряге за политику... Строганов ударилс
в православную мистику. Петросян спекулирует в Москве квартирами. Один
Невский, пожалуй, сумел сохранить лицо, но тот нынче ходит в больших начальниках... В
какой-то момент у нас у всех, наверное, появились иллюзии, что теперь,
когда разрушена империя зла, политика и мораль действительно, как вы сказали, рука
об руку... Хотя взять Горбачева - ну какая у него мораль? А сделал больше всех,
просто невероятное совершил. С другой стороны, конечно, Сахаров, Гавел...
Теперь-то видно, что все это были иллюзии.
-
Западная политика прагматична, - вставил Феликс. - Англичанам все равно,
с кем в России иметь дело - с Горбачевым, Ельциным или Жириновским. Лишь
бы трезво оценивали реальность и умели разумно торговаться. Здесь ваша борьба
за чистоту нравов никому не нужна.
-
Повторяю: я живу там!..
Я
живу здесь... И мне смешно и досадно вспоминать, как горячо я спорил в
гостях у Борисевича (словно мы и в самом деле решали судьбу России)
- вместо того чтобы долить в свой бокал прекрасного бордо, откинуться в
кресле и отдыхать. В той стеклянной двери в сад было что-то от старого дворянского быта,
что-то тургеневское, а за дверью - и розы, и японская вишня, цветущие в
конце ноября, - подумать только! Еще смешнее я вел себя в редакции Би-би-си. Русский
человек за границей глупеет: в этом я убедился несколько раньше на примере моих
добрых знакомых из прошлого века. Достоевский, как только оказывался на
чужбине, проклинал холод в домах, отсутствие горячего самовара и вообще
немецкую тупость. Чаадаев, по обыкновению, шутил: Здесь доктора запрещают думать
об чем бы то ни было, всякая дума, говорят, беда, того и смотри желчь...
- но это было горькой правдой. В редких письмах - поверхностные впечатления туриста
да бесконечные просьбы о деньгах. На безденежье во время путешествий жаловались оба.
И когда присылка денег почему-либо задерживалась, письма шли чаще, а тон их
становился покаянно-гневливым. Только русские писатели умели так гордо
каяться и так униженно гневаться...
По
возвращении в Россию картина жизни переворачивается. Явь еще живых воспоминаний перемешивается с
кошмарным сном реальности. Время останавливается, будто раздумывая, куда
ему теперь двигаться: вперед или назад. Ум и душа, выветренные за долгое
отсутствие, словно обмерзают. И медленно, медленно начинают оттаивать. Это
сопряжено с ощущением невыносимой душевной боли.
Лет двадцать назад один модный и, как водится, полузапрещенный писатель
говорил мне, что нам остается, мол, делить общую с народом судьбу.
Это было как раз тогда, когда я, стиснув зубы, скитался по вокзалам и отогревался в
метро, а у него тоже все не ладилось: его перестали печатать, он лишилс
жилья, был одинок и несчастен и перебивался кое-как у друзей. Я, помню,
был польщен приглашением навестить его однажды похмельным утром в чужой квартире
на Кутузовском проспекте и бережно подхватывал каждое оброненное им слово.
Делить вот так, имея репутацию элитарного прозаика, чьи сочинения охотно
издаются на Западе, в квартире, пускай и чужой, но в престижном районе,
с оставшейся со вчера на дне бутылки водкой к пустому утреннему кофе -
о да, да! Я был почти еще юнец, пригретый почти классиком. Сколь
счастлив должен быть народ, удостоенный света такой высокой и яркой личности,
думал я тогда, сколь внушительны блики, отраженно бросаемые на судьбу этой
личности самой трагедией народа!
Несколько позже
Достоевский своим бесконечным докапыванием до истины (не страдания сломили
нас; нет, нечто другое изменило взгляд наш, наши убеждения и
сердца наши) развернул передо мной более удручающую картину: Это нечто
другое было непосредственное соприкосновение с народом, братское соединение с
ним в общем несчастии, понятие, что сам стал таким же, как он... Довольно
бы, кажется, куда уж дальше. Это вам не кофе с водкой. Нет, он добивает: ...с
ним сравнен и даже приравнен к самой низшей ступени его!
- Чем отличается самоунижение от самоуничижения? -
спрашивал меня, помню, лукавый профессор Макмерри у вас за чаем. Сам он
пил чай по-русски, с лимоном...
А еще позже я понял, что нет ничего безысходнее жизни. Никого не заставишь хотеть
дурной судьбы. Ссылки на то, что она дана нам одна на всех, могут лишь
подогреть волю к сопротивлению и укрепить в несчастном решимость во что
бы то ни стало вылезти из общей шкуры. Иначе отчего бы в литературе нашей,
такой, в общем, демократичной и совестливой, столько места отводится испанцам
с их острыми мечами и беззаветной отвагой, евреям с их золотыми монетами, немцам
с их трудолюбием и упорством, англичанам с их познаниями и надменностью?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52