вверху на скале старый замок средневековый, развалины; наша
деревенька далеко внизу, чуть видна; солнце яркое, небо голубое, тишина
страшная... К своему воспоминанию он возвращается каждый раз и
в минуты важных решений, и в минуты самых тяжелых душевных мук: Иногда
ему хотелось уйти куда-нибудь, совсем исчезнуть отсюда... Мгновениями ему
мечтались и горы, и именно одна знакомая точка в горах, которую он всегда
любил припоминать и куда он любил ходить, когда еще жил там, и смотреть оттуда
вниз на деревню, на чуть мелькавшую внизу белую нитку водопада, на белые
облака, на заброшенный старый замок. О,как бы он хотел очутиться теперь
там...
Не удивляйтесь, что
много цитирую. Увлекшись своими припоминаниями из Достоевского, я посетил
в Солигаличе городскую библиотеку и попросил на время никому не нужный томик
Идиота из десятитомного издания еще пятидесятых, кажется, годов.
Как я потом специально убедился, Достоевский в
самом деле не любил разворачивать пейзажные описания, несмотря на постоянно и
пронзительно ощущаемые в его прозе место действия, воздух действия, чуть
ли не трепетание этого воздуха... Идиот с его навязчивым подробным воспоминанием стал
в этом смысле исключением из правила. Но даже здесь, как вы чувствуете, на
первом месте не картина, а точка, некое духовное средоточие Божьего
мира вне времени и пространства. Можно ли назвать такую точку, навсегда
покинутую в чужой стране, домом? Если взамен нет ничего другого, если
скитаешься по чужим углам, как князь Мышкин, - вероятно, можно. Не дачу
же Лебедева, не террасу с кадками так звать! - она числится домом князя лишь
механически, по недоразумению. Во всяком случае, эта картина, это навсегда врезавшееся в
память впечатление как будто охраняет князя Мышкина в России, как будто
постоянно от чего-то его спасает вплоть до настоящего безумия, которым заканчивается роман.
От чего же?..
Напарник, с
которым я работал уже вторую неделю, в то утро неожиданно спросил:
- Ты давно на пенсии?
Мы с ним возводили кирпичные столбики под углами дома: он
клал кирпич с раствором, я подносил. После ужасной ночи все во мне как-то опустилось. Всклокоченный, в
рваной перемазанной грязью рубахе, я являл собою, должно быть, жалкое зрелище.
- Что, плохо выгляжу?
- Ну почему плохо... Мне и самому уже шестьдесят третий
годок пошел.
Мы встретились оценивающими взглядами. Он
был роста невысокого, но прямой, крепкий, с худым мускулистым лицом. Я
дал бы ему не больше пятидесяти...
С
возрастами у меня здесь, в Солигаличе, вообще была путаница. Разбираясь как-то
на чердаке, я нашел в старом чемодане женские белые туфли большого размера. Одна
была без каблука, из-за этого их, видимо, и забросили - кожа сверху была
совсем новая, чистая, какая-то девственная... Чем-то ностальгическим на
меня от этих туфель повеяло. Может быть, попалась еще тогда на глаза выцветшая фотография выпускного класса,
где тетка с Ольгой Степановной, две рослые большеногие подружки, рядышком в
форменных платьях с белыми фартучками... (Я перенес фотографию с чердака
в дом и вскоре подарил ее Ольге Степановне - у нее такой не сохранилось.) Разглядывая эти
туфли с чуть продавленными и едва успевшими отполироваться под пяткой стельками, почти
новые и даже вполне современного, как ни странно, фасона, я почему-то вспомнил
вас. Такая уж у меня, видать, судьба - всегда и везде теперь вас вспоминать. И
подумал, что туфли эти тетка надевала лет тридцать, наверное, назад, когда
ей было ровно столько, сколько вам сейчас...
Плотника, прибавившего мне два с лишком десятка лет,
постарался разубедить. А через полчаса, забежав за каким-то инструментом в
дом и с любопытством глянув на себя в зеркало, сам уже был ни в чем не
уверен. Напарник выглядел значительно моложе меня. Я был слишком изможден
непосильной работой и дурными мыслями - короче, exhausted. (Помните тот
мой перевод предостережения с мыльной обертки?)
- У меня внучка в Питере, технологический заканчивает! -
хвастал мой напарник. - А дочь в Германию уехала. Не могу, говорит, здесь
жить, и все тут! У нее муж, это... Из наших немцев был, из Казахстана. К
Новому году посылочку с продуктами прислала. Чего только нет! Ты в жись
такого не видывал.
- Видывал, -
сказал я.
- Да нет, у вас
в Москве не то. В Москве такого не найдешь...
- А я не в Москве. Я в Англии видел.
- В Англии? - изумленно уставился на меня напарник, отложив
кирпич. - Как ты туда попал, в Англию-то? В гости иль как?
- Научная командировка.
- А-а... Ученый человек, значит. Чего ж ты
здесь-то делаешь?
- Как
чего? Работаю. Дом отстраиваю.
-
Верно, верно. Этот дом, если за него как следует взяться... Он еще и внукам твоим
послужит, - пыхтел напарник, втискивая под бревно последний ряд кирпичей, и
вдруг замер на секунду и оглянулся на меня как-то странно, чуть ли не с
жалостью, но и с опаской: - А чего не остался? Не нужен, что ль?
- Где не остался? - не понял я.
- Да это я так, смеюсь. - Он засуетился, торопясь
просунуть между кирпичами и бревном лист рубероида. - Зайди-ка из-под дома,
подсоби!..
В тот вечер он
попросил меня расплатиться за сделанное. Продолжать работу на другое утро не
явился: соседи сказали, что запил. Я увидел его только через неделю, он
пришел поздно ночью (я был уже в постели) и попросил вина,
клятвенно обещая приступить завтра к работе. (Под вином подразумевалась, конечно,
водка, никакого другого вина здесь не признавали.) Я не поверил, но бутылку дал
(он настаивал на двух). После заявлялся еще раза три, воняя перегаром и
махоркой: требовал водки под будущую работу. Больше я не давал.
В последний раз, обидевшись, сказал, что цены нынче не те, что прежде, и
меньше чем за столько-то в день он работать не будет. Названная сумма была вшестеро
больше, чем я платил ему до этого. После каждой встречи с ним мне казалось, что
даже от рыжего кота Васьки, продолжавшего осаждать меня по утрам, несет махоркой...
Я так подробно говорю об этом плотнике, потому
что позднее он примет участие в одном событии, ставшем для меня поистине катастрофическим.
Но главное было уже сделано: дом стоял прямо, на
кирпичных столбах под каждым углом. Я мог начинать внутренний ремонт, а
в случае нужды сумел бы, набравшись теперь некоторого опыта в кирпичной кладке,
и фундамент завершить в одиночку. Разве что новоселье придется на неделю-другую отложить...
В те дни я поневоле продолжал размышлять о
доме и бездомности. Мои представления об идеальном жилище складывались не
в Солигаличе и сильно менялись с годами. Вначале был хмурый Петербург: холодна
гармония улиц и площадей, сады и парки с заемными декоративными причудами и
подлинным колдовством внутренней жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
деревенька далеко внизу, чуть видна; солнце яркое, небо голубое, тишина
страшная... К своему воспоминанию он возвращается каждый раз и
в минуты важных решений, и в минуты самых тяжелых душевных мук: Иногда
ему хотелось уйти куда-нибудь, совсем исчезнуть отсюда... Мгновениями ему
мечтались и горы, и именно одна знакомая точка в горах, которую он всегда
любил припоминать и куда он любил ходить, когда еще жил там, и смотреть оттуда
вниз на деревню, на чуть мелькавшую внизу белую нитку водопада, на белые
облака, на заброшенный старый замок. О,как бы он хотел очутиться теперь
там...
Не удивляйтесь, что
много цитирую. Увлекшись своими припоминаниями из Достоевского, я посетил
в Солигаличе городскую библиотеку и попросил на время никому не нужный томик
Идиота из десятитомного издания еще пятидесятых, кажется, годов.
Как я потом специально убедился, Достоевский в
самом деле не любил разворачивать пейзажные описания, несмотря на постоянно и
пронзительно ощущаемые в его прозе место действия, воздух действия, чуть
ли не трепетание этого воздуха... Идиот с его навязчивым подробным воспоминанием стал
в этом смысле исключением из правила. Но даже здесь, как вы чувствуете, на
первом месте не картина, а точка, некое духовное средоточие Божьего
мира вне времени и пространства. Можно ли назвать такую точку, навсегда
покинутую в чужой стране, домом? Если взамен нет ничего другого, если
скитаешься по чужим углам, как князь Мышкин, - вероятно, можно. Не дачу
же Лебедева, не террасу с кадками так звать! - она числится домом князя лишь
механически, по недоразумению. Во всяком случае, эта картина, это навсегда врезавшееся в
память впечатление как будто охраняет князя Мышкина в России, как будто
постоянно от чего-то его спасает вплоть до настоящего безумия, которым заканчивается роман.
От чего же?..
Напарник, с
которым я работал уже вторую неделю, в то утро неожиданно спросил:
- Ты давно на пенсии?
Мы с ним возводили кирпичные столбики под углами дома: он
клал кирпич с раствором, я подносил. После ужасной ночи все во мне как-то опустилось. Всклокоченный, в
рваной перемазанной грязью рубахе, я являл собою, должно быть, жалкое зрелище.
- Что, плохо выгляжу?
- Ну почему плохо... Мне и самому уже шестьдесят третий
годок пошел.
Мы встретились оценивающими взглядами. Он
был роста невысокого, но прямой, крепкий, с худым мускулистым лицом. Я
дал бы ему не больше пятидесяти...
С
возрастами у меня здесь, в Солигаличе, вообще была путаница. Разбираясь как-то
на чердаке, я нашел в старом чемодане женские белые туфли большого размера. Одна
была без каблука, из-за этого их, видимо, и забросили - кожа сверху была
совсем новая, чистая, какая-то девственная... Чем-то ностальгическим на
меня от этих туфель повеяло. Может быть, попалась еще тогда на глаза выцветшая фотография выпускного класса,
где тетка с Ольгой Степановной, две рослые большеногие подружки, рядышком в
форменных платьях с белыми фартучками... (Я перенес фотографию с чердака
в дом и вскоре подарил ее Ольге Степановне - у нее такой не сохранилось.) Разглядывая эти
туфли с чуть продавленными и едва успевшими отполироваться под пяткой стельками, почти
новые и даже вполне современного, как ни странно, фасона, я почему-то вспомнил
вас. Такая уж у меня, видать, судьба - всегда и везде теперь вас вспоминать. И
подумал, что туфли эти тетка надевала лет тридцать, наверное, назад, когда
ей было ровно столько, сколько вам сейчас...
Плотника, прибавившего мне два с лишком десятка лет,
постарался разубедить. А через полчаса, забежав за каким-то инструментом в
дом и с любопытством глянув на себя в зеркало, сам уже был ни в чем не
уверен. Напарник выглядел значительно моложе меня. Я был слишком изможден
непосильной работой и дурными мыслями - короче, exhausted. (Помните тот
мой перевод предостережения с мыльной обертки?)
- У меня внучка в Питере, технологический заканчивает! -
хвастал мой напарник. - А дочь в Германию уехала. Не могу, говорит, здесь
жить, и все тут! У нее муж, это... Из наших немцев был, из Казахстана. К
Новому году посылочку с продуктами прислала. Чего только нет! Ты в жись
такого не видывал.
- Видывал, -
сказал я.
- Да нет, у вас
в Москве не то. В Москве такого не найдешь...
- А я не в Москве. Я в Англии видел.
- В Англии? - изумленно уставился на меня напарник, отложив
кирпич. - Как ты туда попал, в Англию-то? В гости иль как?
- Научная командировка.
- А-а... Ученый человек, значит. Чего ж ты
здесь-то делаешь?
- Как
чего? Работаю. Дом отстраиваю.
-
Верно, верно. Этот дом, если за него как следует взяться... Он еще и внукам твоим
послужит, - пыхтел напарник, втискивая под бревно последний ряд кирпичей, и
вдруг замер на секунду и оглянулся на меня как-то странно, чуть ли не с
жалостью, но и с опаской: - А чего не остался? Не нужен, что ль?
- Где не остался? - не понял я.
- Да это я так, смеюсь. - Он засуетился, торопясь
просунуть между кирпичами и бревном лист рубероида. - Зайди-ка из-под дома,
подсоби!..
В тот вечер он
попросил меня расплатиться за сделанное. Продолжать работу на другое утро не
явился: соседи сказали, что запил. Я увидел его только через неделю, он
пришел поздно ночью (я был уже в постели) и попросил вина,
клятвенно обещая приступить завтра к работе. (Под вином подразумевалась, конечно,
водка, никакого другого вина здесь не признавали.) Я не поверил, но бутылку дал
(он настаивал на двух). После заявлялся еще раза три, воняя перегаром и
махоркой: требовал водки под будущую работу. Больше я не давал.
В последний раз, обидевшись, сказал, что цены нынче не те, что прежде, и
меньше чем за столько-то в день он работать не будет. Названная сумма была вшестеро
больше, чем я платил ему до этого. После каждой встречи с ним мне казалось, что
даже от рыжего кота Васьки, продолжавшего осаждать меня по утрам, несет махоркой...
Я так подробно говорю об этом плотнике, потому
что позднее он примет участие в одном событии, ставшем для меня поистине катастрофическим.
Но главное было уже сделано: дом стоял прямо, на
кирпичных столбах под каждым углом. Я мог начинать внутренний ремонт, а
в случае нужды сумел бы, набравшись теперь некоторого опыта в кирпичной кладке,
и фундамент завершить в одиночку. Разве что новоселье придется на неделю-другую отложить...
В те дни я поневоле продолжал размышлять о
доме и бездомности. Мои представления об идеальном жилище складывались не
в Солигаличе и сильно менялись с годами. Вначале был хмурый Петербург: холодна
гармония улиц и площадей, сады и парки с заемными декоративными причудами и
подлинным колдовством внутренней жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52